Нина Артюхова - Мама
Саша смотрит и слушает почтительно. Саша перед ними совсем желторотый, ведь он — послевоенный военный.
Столько лет прошло… а до сих пор, как страшный сон — так про войну. И мама, и отец… И про оккупацию… и что Косте опять на фронт…
Еще сон снился на днях, что Надя не за Алешу Бочкарева замуж вышла, а за Костю. И провожает его на станции окружной дороги вместе со своей девочкой. И что девочка ее — Костина дочка. А сама смотрела на них со стороны, как тогда, в сорок пятом году, когда Костя из Германии ехал на Восточный фронт. И Алеша Бочкарев тоже смотрел из окна станции. И вдруг спросил: «Светланка, но ведь у тебя тоже есть ребенок?» Ответила: «Да». И как будто уже есть. Алеша почему-то снял очки. Глаза у него были добрые и грустные. «Светланка, а нам с тобой как теперь быть?» Сказала: «Я не знаю». Костин эшелон отошел, Надя с девочкой уехала на такси. Алеша помахал им вслед рукой, надел очки и сказал бодрым голосом: «Знаешь, Светланка, ты не очень огорчайся. По-моему, это только сон!»
Приснится же глупость такая!
А очень симпатичный этот майор Мережков… Он потом на Дальнем Востоке служил, только недавно перевели, про Корею стал рассказывать. Ведь он был совсем недалеко от границы. И почти все пропустила.
Потом начали про свои служебные дела — и это тоже очень интересно, ведь Костя сам не говорит, а расспрашивать — не знаешь, что можно, что нет. Майор-то, конечно, знает, о чем можно при женах… Что-то смешное вспомнил… Только после каждой фразы — пых-пых! А трубка у него махоркой набита до самых краев — сил больше нет терпеть! Пришлось опять спасаться в кухне, готовить обед на завтра.
Около двенадцати — голоса в передней. Попрощалась с гостями, потом села на диван — и чуть не заплакала. Спать хочется — просто сил нет, а ведь не заснешь!
— Светлана, да ты что?
Прикусила губу.
— Тошнит меня. От дыма.
— Ты что ж не сказала-то? Мы бы… Эх!..
Встал, огляделся.
— Выйди на минуту в коридор.
Схватил столовый нож, вскочил на подоконник — раз! раз! — вспорол все бумажные наклейки, распахнул обе створки окна…
— Ты уйди, уйди — холодно! Умывайся там пока, зубы чисти.
Умывалась. Чистила зубы.
И вспомнила вдруг, как в детстве мама и папа, открывая форточку или окно зимой, говорили:
«Уйди, уйди, Светланка, простудишься!»
А сами оставались в комнате, прибирали там, делали все, что нужно… и, видимо, не могли простудиться. Взрослые не простужаются.
Потом и сама стала взрослой, на перемене говорила ребятам:
«Уйдите, форточка открыта — простудитесь!»
А теперь вот Костя наводит порядок при открытом окне — и простудиться не может.
Минут через пять Костя позвал, заботливый, расстроенный, виноватый:
— Ну пойди, понюхай теперь, посмотри.
Вошла. Понюхала. Посмотрела. Холодно зверски.
Воздух чистый-чистый, не то снегом пахнет, не то весной. А табачный запах где-то самую чуточку… Может быть, в вещах застрял — в платье или в Костиной гимнастерке.
— Ну, как на твой взгляд?
Прижалась щекой к этой гимнастерке.
— На мой взгляд — все очень хорошо!
Костя в коридоре табличку повесил: «Место для курения».
XI
Год переламывается где-то в конце февраля и сначала медленно, потихоньку, рывками, а потом стремительно приближается к весне.
В школу идешь не в сумерках, а при ярком свете солнца. Звенят под ногами хрупкие сосульки. Неторопливо шагают по снегу гордые своей закалкой старшеклассники — без пальто и без шапок.
Драповое пальто пришлось немножко переделать — распустить выточки. Но вообще-то ничего еще не заметно. Кто не знает, говорит:
— А вы, Светлана Александровна, пополнели, вам идет!
Пожалуй, все-таки к концу мая, к экзаменам, будет уже заметно… и это тревожит порой не меньше, чем сами экзамены.
К концу учебного года как-то особенно близки стали ребята, весь класс, и непонятным, жестоким даже казалось слово «конец».
Какой же это конец? Это только начало, только вошла в их жизнь, и они по-настоящему вошли в мою. И вот все кончится через несколько дней, перейдут в пятый класс, жалко их отдавать другим учителям, другому классному руководителю. Для нового человека ребята будут чужие, многие покажутся несимпатичными, оттолкнут от себя. Когда-то еще новый учитель познакомится с ними, приблизится к ним!
А нельзя ли помочь? Осенью, когда начнутся занятия, рассказать поподробнее о каждом бывшем своем ученике… Ну, хоть не о всех, о самых неблагополучных, почему они такие, что я узнала о семье, об условиях, в которых они живут.
Ведь если бы с начала учебного года знать… если бы, например, удосужилась, сходила тогда к Любовь Ивановне, расспросила бы ее… А ведь не пошла бы, пожалуй. Самолюбие? Неужели ревность? Любовь Ивановну завуч всегда ставила в пример.
Хорошо, что с осени будет первый класс. Придут малыши, буду их вести с самого начала, все четыре года.
Нет, все-таки не с самого начала, первую четверть придется, конечно, пропустить. Жаль — они такие трогательные, малыши-новички, именно в первый день, первого сентября.
И только подумала об этом — толкнулся малыш, свой малыш, будто хотел напомнить о себе…
Ирина Петровна во время экзаменов была вездесущей и всеобъемлющей. Противная она, конечно, но надо признаться — организаторские способности и, так сказать, техника педагогическая у нее есть. В основном это про нее, видимо, директор говорил, что у каждого прибора есть своя «поправка», и, если знать поправку, прибором можно пользоваться.
Думается все-таки, что иногда Евгений Федорович эту Иринину Петровнину поправку считает слишком большой.
Как-то он выходил из своего кабинета, а она, поймав его на ходу, семенила за ним по коридору и все убеждала, убеждала… Ясно, в чем убеждала: натянуть потребовалось отметку оплошавшему четверокласснику…
В коридорах было уже пусто, директор спешил в класс, на лице его было несвойственное ему выражение досады и как бы даже брезгливости.
— Хорошо, хорошо, — сказал он.
Ирина Петровна даже разрумянилась от волнения, что было тоже ей несвойственно.
Светлана порадовалась, что в ее классе никого за уши тянуть не потребуется, вроде все благополучно перейдут.
А ведь трудно ребятам — самое время веселое, когда весна переходит в лето, а тут сиди зубри!
Зато после каждого экзамена бурная радость — тех, конечно, кто сдал. Солидные девятиклассники резвятся, как дошколята, не имеющие ни забот, ни тревог.
Вот двое бегут вперегонки на школьном дворе, а третий, белозубый весельчак, приятель Вадима Седова, отстал и кричит им вслед:
— Ригалете-то что! Ему всюду зеленая улица! Расступается мелкота. Догнал наконец своих у ворот, прицепился, дядя здоровый, к Новикову за курточку сзади и запел:
— За хво-о-стик тетенькин держался!
Новиков отмахнулся, но добродушно. Даже залюбовалась им: лицо разгорелось, здорово бежал — он всегда первым.
По улице спокойно пошли.
Прошлым летом уезжали с Костей на юг. Теперь не уедешь далеко.
Костя уговорил взять путевку в санаторий. Не хотелось одной, но что же делать. Не для себя, для маленького. Ему уже необходим чистый воздух, мамин отдых нужен ему.
Странный это был месяц. Скучновато без Кости, а все-таки хорошо. Никаких обязанностей, никаких хлопот. Поспишь, поешь, почитаешь, пошьешь распашонки. Надоест распашонки шить — чепчик свяжешь.
Вернулась в первых числах августа. В городе пыль, духота.
Костя встретил так, что даже всплакнула немножко.
— Ты что?
— Ничего. Соскучилась без тебя!
Вечером забежал Саша Бобров. Светлана как раз перекладывала из чемодана в комод малышовое приданое.
— Ух ты, сколько нашила! А Тонька моя ничего не покупает, не шьет.
А Тонька у него курносенькая, длинноногая, с вихрами туда и сюда, с переменчивым нравом: и смех близко, и слезы недалеко.
— А Тонька моя утверждает, что ничего не нужно готовить заранее, будто примета есть такая.
— Если уж говорить о приметах, — с важностью пояснила Светлана, — чего-то нужно недокупить. Мы пока решили не покупать кровать и коляску. Ну, и одеяло, конечно: еще неизвестно, какое потребуется — розовое или голубое.
— Книжек разных умных накупила… Ишь ты! «Мать и дитя»…
Светлана вышла в кухню. Когда вернулась, увидела, что Саша листает страницу за страницей, весь поглощен чтением и совсем не слушает Костю.
— Хорошая книжка. Нужная. Светлана, дашь почитать?
— Возьми. Пусть Тоня прочтет.
Он сунул книжку за борт кителя, чтобы не забыть взять с собой.
— Почему Тоня? Я сам прочту. Но где же справедливость, Светлана? «Мать и дитя». Почему нет книжки «Отец и дитя»? Ведь у нас равноправие?
— Нет справедливости, Саша. Да и равноправие — по закону-то оно, конечно, существует, а природа его не всегда признает.
