Нина Артюхова - Мама
— Товарищ милиционер, а их уже поймали?
— Всех, кого нужно, поймаем, — с твердостью ответил милиционер.
Когда Светлана вошла в кабинет, Андрюша Седов уже был там.
— Так вот, — говорил лейтенант милиции, — ты, Андрюша, нам расскажи спокойненько, не волнуясь, как было дело. Во-первых, где с тобой это случилось и когда?
— Вчера утром, когда я шел в школу. Как свернул в Заречный переулок, так они и выскочили…
— Сколько их было?
— Двое.
Светлане помнилось, что Седова говорила про трех человек; впрочем, она не была уверена. Да и у страха глаза велики.
— Кто же это был? Ребята или взрослые?
Андрюша ответил, подумав:
— Не совсем еще взрослые.
— Какого же возраста? Приблизительно.
Андрюша пожал плечами.
— Ну, по шестнадцать им было лет или по сорок?
Андрюша наморщил лоб с добросовестным видом.
— Лет по восемнадцать.
Милиционер одобрительно кивнул:
— Вот это точно сказано. Откуда же они выскочили?
— Из ворот.
— Навстречу тебе бежали или за тобой?
— Сначала навстречу, а потом за мной, когда я от них побежал.
Милиционер опять сделал одобрительное движение.
— Так. Ты, значит, их хорошо разглядел. Если, скажем, они будут задержаны, опознать сумеешь?
Андрюша замялся, даже как будто испугался немного:
— Нет. Не сумею.
— Как же так? Ведь ты их видел хорошо?
— Они были в масках.
Светлана и Евгений Федорович переглянулись. Милиционер, вдруг оживившись, сказал:
— Так. Знаю эту шайку. Вот что еще мне постарайся припомнить: какие у них были ножи? Вот такой формы или вот такой?
На листе бумаги он быстро набросал карандашом простой охотничий нож с коротким лезвием, а рядом — кинжал.
Андрюшины глаза разгорелись. Его рука потянулась к кинжалу:
— Вот такие.
— Все, — сказал лейтенант милиции, вставая с кресла. Евгений Федорович тоже встал.
— Приношу вам извинения от коллектива школы за беспокойство.
Милиционер надел фуражку, вежливо козырнул и вышел.
Евгений Федорович вернулся к своему креслу, скрестил руки на груди и посмотрел на Андрюшу.
— Ну-с!..
Из школы Светлана пошла с Андрюшей и Вадимом. Вадим, пунцовый от негодования, все никак не мог успокоиться.
— Нет, ты скажи, скажи, как у тебя совести хватило и маме, и всем!..
Андрюша, часто моргая, упрямо повторял:
— Да я же тебе говорю: я получил тройку по арифметике.
— Ну и что?
— Мама должна была подписать дневник.
— Ну и что?!
— Увидела бы тройку — и расстроилась.
И Светлана и Вадим были сами так расстроены и возмущены, что даже не заметили каламбура.
— И чтоб маму не расстраивать, ты два дня не ходил в школу и наврал с три короба? А маму ты как напугал — думал ты об этом или не думал?
— Я не думал, что она испугается.
На повороте Андрюша вдруг быстро сказал:
— Я, пожалуй, вперед побегу, маму успокою.
И побежал в свой Заречный переулок. Светлана и Вадим засмеялись, глядя ему вслед.
И сразу Светлана стала серьезной. Наврал с три короба, попало ему и еще попадет — все это так. Но вот что печально: почему и мать Андрюшина, и завуч да и она сама, даже директор и лейтенант милиции поверили глупому рассказу? Значит, еще могут бегать по тихим переулкам парни с ножами и нападать на прохожих? Значит, все-таки это не совсем неправдоподобно?
Мысли Вадима, кажется, были схожими.
— Светлана Александровна, — начал он, — а вот если бы мы жили уже при коммунизме, там никаких бандитов уже не может быть, верно? Им не для чего будет грабить и воровать. И даже не это — главное, люди станут другими. Когда это будет? Через двадцать, может быть, через сорок лет? Я, знаете, все размышляю об этом, как бы нам поскорее прийти к коммунизму, я даже статью об этом начал писать, в «Правду».
Вадим приоткрыл свой портфель и вынул голубую общую тетрадь, перелистал ее. Несколько страниц были исписаны почерком небрежным и вдохновенным, не таким, как пишут школьные сочинения.
Светлана переспросила с полной серьезностью:
— В «Правду» статью?
— Да, в «Правду». Я знаете что хочу предложить? Нужно написать воззвание ко всем преступникам. Пускай они поймут, что они тормозят, что они мешают…
— Вы думаете, подействует на преступников такое воззвание?
Вадим снова впихивал голубую тетрадку в портфель.
— Вот я вам прочту как-нибудь…
Юношеский баритон, пушок на верхней губе… и в то же время сколько в этом девятикласснике еще совсем по-цыплячьи детского!
— И знаете, Светлана Александровна, что меня иногда возмущает? Вот пишет кто-нибудь в газете или там в журнале о чем-нибудь нужном, об очень важном — о воспитании, о будущем всей страны, — и ведь он за это деньги получает?
— А как же ему быть? — удивилась Светлана. — Писатель… ведь это его работа. На что же он будет жить, если ему не будут платить гонорар?
Вадим все-таки не был убежден ее словами.
— Может быть, если действительно профессиональный писатель… Но все-таки некрасиво это… такие большие слова говорить… и вдруг — за деньги! Нет, когда я закончу статью и пошлю ее в редакцию, я так им прямо и напишу: «Гонорар мне не нужен!»
— А что, если вам, Вадим, сначала, для практики, написать воззвание к нашим школьным правонарушителям, ко всем грубиянам, лодырям, попытаться на них воздействовать?
Вадим с сомнением покачал головой. Такая задача, казалось бы более простая и близкая ему, не так его привлекала.
— Кстати, о грубиянах и нарушителях. Вы знаете, Светлана Александровна, кто рассказал Ирине Петровне, что вы подарили Володе коньки?
— Нет, не знаю.
— Ригалета наш… ну, помните, Новиков, со мной в одном классе учится.
— Как же, помню. Но при чем тут он?
— Тут отчасти мы с Андрюшкой были невольной причиной. Андрюша тогда примчался домой: «Учительница у нас мировая — во!» Ну, знаете, как у них, у ребят, принято — «на большой палец». «Володьке Шибаеву, говорит, коньки подарила!» А ему Толя Якушев рассказал, Володя-то сам не болтливый. А у меня как раз Новиков сидел. Потом, в школе уже, на перемене мы стояли у окна и смотрели на каток, по коридору Ирина Петровна проходила. Новиков, будто ее не заметил, нашим девочкам громко так говорит: «Вот вам всем, девчонкам, эта черненькая учительница нравится, Светлана Александровна, а как по-вашему, правильно или нет, когда учитель своим ученикам делает дорогие подарки?» Ирина Петровна с ним потом в учительской говорила, я знаю. Они подошли к дому Седовых.
— Я, пожалуй, не буду заходить, — сказала Светлана. — Вы уж сами маму успокойте, Вадим.
— Да, разумеется. Ведь и не было ничего. Неприятный осадок остался после этого разговора.
Пробовала направить мысли на веселый лад — на статью, которую Вадим готовит для газеты «Правда», на фантастических Андрюшиных злодеев.
«Вот сейчас приду… расскажу все Косте. Как милиционер в школе был… Костя сегодня рано вернется. Поскорее сделать все домашние дела и пораньше лечь спать. Устала!»
У Кости сидели два товарища: Саша Бобров и незнакомый майор. Сидели и дружно дымили в две папиросы и одну трубку.
Какая-то особенная чувствительность сейчас к дыму. Просто в комнате трудно быть — мутит.
Устроила им ужин, а сама даже и есть не могла. Вышла в кухню. Перемыла там все, перечистила. Больше делать нечего в кухне, да и неудобно совсем пропасть из виду — вернулась.
Сидят все трое, очень собой довольные, и один за другим или все враз ядовитые струи дыма из себя выпускают, прямо будто не люди, а паровозы. И форточка открыта, да что в ней толку!
Если бы Саша был один, можно было бы сказать, а при майоре неловко. А майор, кажется, приятный человек и очень интересно рассказывает. Хочется с ними посидеть и послушать. Ведь это еще по фронту Костин товарищ.
Костя про себя всегда мало говорит и очень коротко.
И вот умный, наблюдательный человек вспоминает обо всем вместе пережитом. Видишь Костю его глазами, каким он был, когда еще не познакомились. Ведь совсем еще мальчик был. Почти такой, как Вадим, немногим старше.
— Костя, а помнишь, в сорок втором, как в первый раз танки на нас шли?
— Помню, конечно! Сержант Мережков разъясняет ребятам, что танк для расторопного человека опасности не представляет, есть у него уязвимые места и мертвое пространство, и, если он на тебя попрет, нужно затаиться в окопе, пропустить танк над головой, а потом смело встать во весь рост и ему бутылку с горючей смесью — извини, Светланка! — в зад!
— И ведь отбили атаку, и затаивались в окопе, и поджигали танки, а, Костя? Бутылками поджигали. Нам бы тогда нашу технику современную, правда, Костя?
Саша смотрит и слушает почтительно. Саша перед ними совсем желторотый, ведь он — послевоенный военный.
