Сусанна Георгиевская - Бабушкино море
Прикрывшись клеёнками и платками, бегут по дороге какие-то люди.
«А страшные сказки про море умеют в станице у бабушки», — думает Ляля и тянет тётю Сватью за рукав:
— Ну, а что было дальше, тётя Сватья?
— Дальше-то? — словно проснувшись, переспрашивает Сватья. — А на чём я остановилась, ладненький?
— Как не на что было схоронить, — говорит Ляля.
— Да-да!.. — Захлопнув окошко, быстро досказывает Сватья: — А то было, милок ты мой, что пошла твоя бабка по мокрой земле, по сырой дороженьке правды какой искать у людей, у рыбопромышленника, на которого дедушка, значит, жизнь свою положил.
Да где там… До бога-то, деточка, высо́ко, до хозяина далёко… Видно, в город утёк.
Возвратилась бабка ни с чем и видит: народ стоит на песку, близ утоплых. Всё больше казачество. В шапку деньги кидают. Глядит твоя бабка на эту картину и словно не видит.
Бабы кругом, ясно дело, плачут… Конечно, море… оно нас и поит и кормит, оно нас и погребает…
— А что потом? — говорит Ляля.
— Что ж потом? — отвечает тётя Сватья, вставая. — Много всего было потом. Вдовья доля, милок, нелёгкая. Сперва ни дома, ни снасти, ни помочи…
Тут кто-то крепко-крепко стучит в окошко согнутым пальцем. Ляля вздрагивает и хватает за платье тётю Сватью.
Тётя Сватья подходит к окошку. В саду стоит тётя Фрося с накинутой на голову клеёнкой. На ногах у неё мужские резиновые калоши.
Тётя Фрося машет руками, показывая на дорогу и убегает.
— Я сейчас, голубок, — тихим голосом говорит Сватья. — Вот тебе вся еда на столе… Я разом… Разом, коток…
Накинув на голову шерстяную косынку, тётя Сватья выходит на залитое дождём крылечко, проходит, скользя, по мокрой дороге.
Её старинные резиновые калоши с ушками словно тонут в мягкой, жидкой грязи. Частый дождик хлещет тётю Сватью. Её шерстяной платок развевается по ветру. Вот обежала заборчик. Вот остановилась и стукнула в чьё-то окошко. Вот проскользнула в своих калошах до крайней хатки, махнула кому-то рукой… и пропала.
Пусто в окошке. И в доме пусто. В доме только Ляля и ветер. Ляля смотрит на дождик, а ветер гудит в трубе.
Ляле страшно, тоскливо.
Она надевает мокрый полупальтик и, оглянувшись, бежит прочь из бабушкиного дома.
На улице лужи и дождик. Ляля стоит одна посреди дороги. Она видит, что из-за угла выбегает какая-то женщина.
Женщина идёт к берегу. Подумав, Ляля идёт вслед за ней, тоже к берегу. Она спускается по мокрому обрыву, скользит по мокрой глине, падает…
На берегу очень много людей. Тут старики, старушки, ребята, рыбаки и усатый председатель.
А Ляля одна. Она стоит в сторонке, в своём мокром, грязном полупальтике, и с моря дует ей в лицо большой ветер.
На волнах белые гребешки. С гулом и грохотом стучится морю о землю, словно колотит о берег огромной, мокрой, тяжёлой рукой.
У Ляли кружится голова, в ушах шумит, в глазах мелькает серая рябь.
За крутыми волнами не видно сизой полоски берега. Его тоже, наверно, совсем залило водой.
Вода дымится, она просачивается сквозь гальку. В воздухе носится солоноватая белая пыль.
Тут Люда, Света и Ляля сидели недавно на камешке. Камня нет.
Вон там стояла землечерпалка. Нет больше землечерпалки.
Вон там торчал из воды камыш. Затопило камыш.
Всюду, всюду вода…
Вода гудит. У неё нет голоса. Она ревёт, как стадо коров. Она мычит так гулко и страшно, как будто грозит кому-то.
Всё у́же краешек берега. Всё больше моря. Всё меньше земли.
Люди стоят, прижавшись к скале, и смотрят в воду.
— Сказала, не ходи — и не ходи!.. — говорит какая-то старушка. — Так нет же, пошла! Всю душу из матери вынула!..
Когда старушка говорит про мать и про душу, Ляля начинает плакать. Она вспоминает, что стоит одна на чужом, мокром, холодном берегу, что в толпе не видно даже тёти Сватьи, а что у всех здесь мамы… Она плачет всё громче.
— Ну ладно, молчи, молчи! — говорит наконец какая-то тётенька. — Дитё, конечно, за бабушку убивается. Вполне понятно…
Тётенька вытирает Ляле лицо кончиком своей косынки. И оттого, что кто-то её пожалел, Ляле становится ещё горше.
Она плачет так громко, что все оборачиваются. Она теребит рукав полупальтика и говорит, как та старушка:
— Всю душу вынули!
Усатый председатель оборачивается и сразу узнаёт Лялю.
Он подходит к ней, садится на корточки и показывает «козу бородатую».
Ляля отворачивается и плачет.
Тогда председатель говорит:
— Ну, полно, полно! Не впервой, не потонет твоя бабушка. Не в таких штормах бывала. Такое уж наше дело рыбацкое, что ж плакать. За бабкой твоей никто не пропадал. Всех на берег выведет… Не плачь, дочка! Ишь ты, соломинка!.. До чего ж убивается! А в море и так, чай, много воды солёной. — Наклонившись к Ляле, он бережно обтирает ей нос шершавой рукой. — Не плачь, коток! Куда надо, так дадено знать и без слёз твоих. Даже в центре, в райкоме, идёт большое волнение… Если будет надобно, так полетит над самым над морем самолёт «У-2», чтоб бабку твою сыскать… Сам сяду, сам стану глядеть. Нам, детка, каждый рыбак дорогонек. У тебя вон бабка, а у меня их в море вон сколечко! — Он широко разводит руки. — И четверо, зёрнышко ты моё, сыновей…
Председатель берёт Лялю за руку. Лялиной руке становится теплей, совсем тепло. Она крепко держится за его большую руку и прижимается головой к его кожаной тужурке. Ляля смотрит на море и на пушистые добрые усы председателя. А море окатывает его резиновые сапоги и брызжет пеной на Лялины новые тапочки.
— Ну ладно, дитятко, ладно, — говорит председатель осипшим ласковым басом. — Ладно, сейчас придёт твоя бабушка. Вон даже катер в море за ней послали… Придёт, придёт твоя бабушка…
И Ляля понимает, что все, кто здесь на берегу, все эти люди кого-то ждут. Один — папу, другой — маму, а третий — дочку. И всех, всех этих людей должна привести назад её бабушка. Она узнаёт в толпе даже того рыбака, который сказал, что его оговорили бабке и положили живого в гроб. Он смотрит в море, глядит вперёд, прижав козырьком ко лбу ладонь, и говорит: «Мда…»
— Что за дитё? — спрашивает рыбак, увидев, как Ляля жмётся к председателю. — Не припомню что-то…
— Варвары Степановны внука, — отвечает тот. — Константина дочка. Из Ленинграда к бабке в гости приехала.
— Так, так, — говорит рыбак и смотрит на Лялины новенькие тапочки. — Ишь ты, вся исплакалась! — говорит он вдруг. — Видно, любит, жалеет бабку… Придёт твоя бабка. Ты даже в уме не держи чего худого. Не бывает, чтоб не пришла. Она у нас самый ведущий бригадир. Знаешь какой? Во!!
Рыбак садится на корточки и показывает Ляле свой коричневый большой палец.
Ляля смотрит на его палец и молча глотает слёзы.
«Не придёт моя бабушка, — думает она. — Бабушка не придёт».
«Схорони меня, внученька, на Есенской косе, — вспоминает Ляля. — Там мои деды спят, там и мне, рыбачке, лежать пристало».
И вдруг, как будто отхлынув от ног, от берега, стучит ей в сердце большая волна: бабушки нет!.. Не вернётся бабушка. Как же так? Как же так не вернётся?.. А кто же скажет, чтоб ей расчесали косы?.. «Кто эта девочка?» — спросят на винограднике. «Это внука Сущёвой, — ответит Света. — Варвары Степановны, бригадирши, что в море потонула».
Как так потонула?.. Да как же?.. Да что ж такое?..
Ляля стоит, растопырив руки, и глядит на свои тапочки. Она хочет вздохнуть и не может.
А кругом уже совсем темно. Ляле видно, как в море, далеко за волнами, мигает большой белый глаз. Это маяк. Он указывает рыбакам путь, чтобы не блуждали по морю.
Люди приносят на берег фонари. Но свет фонарей не освещает моря, а только мелкую гальку на берегу.
Ляля вспоминает про то, как бабушка на цыпочках уходила из дому, как велела Сватье расчесать ей косы…
А вчера вот так же, наверное, стояла бабушка на берегу… «Где моя внука?» — думала бабушка и долго ходила по саду и по скале и кричала: «Оленька, Оля!..»
А Ляля гуляла по винограднику и ела там виноград.
Луна взошла, а бабушка всё ходила одна по станице, ступала по пыльной дороге своими большими ногами в жилках.
Она ходила одна по станице, а люди заглядывали ей в лицо и говорили: «Ну ничего, ничего, Степановна, прибежит твоя внука». Только бабушка им не верила. Когда стало совсем темно, она зашла в пустой дом и стала глядеть в окошко.
Тузик выл на своей цепи… Может быть, бабушке захотелось плакать. Может быть, бабушка даже заплакала бы, если бы не была бригадиршей. Бабушка, наверное, долго смотрела в окно. К сердцу ей подкатывала волна, и бабушка думала: «Что же это, да что ж такое… Где моя внука, Оленька?..»
А в это время Ляля ехала на телеге…
Так думает Ляля, стоя на берегу.
…А большое бабушкино море шумит всё тише. Всё ровнее становятся волны на нём. Тихо шурша, отступает морская вода всё дальше от берега.
