Макар Последович - Магистральный канал
— Про нас сегодня и в столице говорят. Слыхал, по радио передавали.
Сказал и, не ожидая, какое впечатление произведет это известие, зачмокал на своего маленького солового конька, единственной обязанностью которого было возить молоко.
— Слыхали, слыхали, — затараторила вслед Резаку одна из женщин. — А ты вместо этого котенка сам бы запрягся. А то расселся, как пан…
Чем дальше ребята шли по улице, тем больше овладевала Мечиком какая-то нетерпеливость. Какие-то назойливые мысли не давали мальчишке покоя. Наконец он не выдержал:
— Давай, Генька, и мы напишем обращение. Взялись, мол, собирать железный лом, того и вам желаем… На сто пятьдесят заступов. Вызываем, значит, на социалистическое соревнование… Как ты смотришь на это дело?
— Для чего вызывать?
— Чтоб узнали про нас! — чистосердечно признался Мечик. — В газетах часто упоминают то председателя, то бригадира, то других стахановцев. А нас, пионеров, еще ни разу не вспомнили. И никто не знает, что в таком известном колхозе есть вот такие славные хлопцы, как мы с тобой!
Генька даже рот раскрыл от удивления. Его приятель вдруг предстал перед ним в совершенно ином свете. Чужая слава не давала покоя Мечику!
Они хотели начать с самой крайней хаты, но не смогли этого сделать. Крайней была хатенка сторожа, и на дверях по-прежнему висел замок! Деда Брыля не было дома и сегодня!
Генька многозначительно взглянул на приятеля.
— Нету?
— Нет.
— А что нам сказал председатель?
— Председатель сказал, что дед Брыль ни к каким разбойникам не ушел, что он, как и раньше, сторожит колхозное добро…
— А ты старика видел где-нибудь?
— Его уже третий день нигде не видно, — признался Мечик.
Генька уже стоял возле хлевушка и сквозь щелку в дверях заглядывал в темноту постройки. Мечик тоже прилип к двери.
— Ты ничего не видишь? — горячо прошептал Генька.
— Не-е-ет…
— Я тоже не вижу.
Они постояли около дверей еще минут пять и вышли на улицу.
Отсюда было слышно, как где-то в центре деревни звенело железо. Остальные ребята, наверно, уже кое-что нашли и выполнили какой-то процент плана.
— Знаешь что, Генька? — вдруг начал Мечик. — Давай я возьму эту сторону улицы, а ты иди по другой. А то получится, что мы вдвоем будем делать одну и ту же работу.
Генька согласился, и они разошлись.
Хата, в которую завернул Генька, принадлежала Ивану Сороке, низкорослому жилистому человеку. До тысяча девятьсот тридцать восьмого года Иван Сорока крутился как белка в колесе. Не было такого заседания правления, на котором не разбиралось бы его заявление «оказать ему некоторую материальную помощь». В деревне тогда даже распространилась такая шутка: если кто спрашивал, что будет разбираться на заседании правления, ему отвечали: «Иван Сорока».
Причиной всему этому была многочисленная семья низкорослого человека. К тому времени, когда стали появляться на заседаниях правления заявления об оказании материальной помощи, у Ивана Сороки было семеро детей, из которых самому старшему шел четырнадцатый год.
Не имея никакой квалификации, Иван Сорока зарабатывал немного. Ему не легко было прокормить и одеть семерых детей, которые, как ему казалось, и ели не в меру много и, будто умышленно, рвали одежду. Жена его, тихая и старательная женщина, работала день и ночь, чтобы дети ее были всегда накормлены и одеты. Управляясь не хуже других доярок на колхозной ферме, она еще успевала ежедневно готовить завтрак, обед и ужин, успевала залатать порванную рубаху мужа или Тольки, Романа, Кольки, Насти, Анютки, Петьки, который только что начинал учиться самостоятельно переходить с места на место.
Раньше Митька Попок всегда проходил мимо их двора, потому что газет они не выписывали, а писем получать было не от кого. Но вот однажды Митька Попок торжественно переступил порог этой хаты и с важным видом начал рыться в своей объемистой кожаной сумке. Все девятеро Сорок с удивлением смотрели на письмоносца, пока их внимание не привлек зеленый конверт.
— Евфросинья Антоновна Сорока здесь проживает? — официальным тоном спросил Митька Попок и достал из своей сумки еще одну вещь, которая оказалась обычной общей тетрадью.
— Вам есть официальное письмо, — продолжал Митька Попок, который в подобных случаях всегда говорил строго и на «вы». — Прошу получить и расписаться.
Затем Митька Попок снял с головы кавалерийскую фуражку и вытряхнул из нее огрызок карандаша.
— Митька, не дури, — не сдержался Иван Сорока. — Давай скорее письмо, а то я на работу опоздаю. Мне сейчас надо подвезти бочку керосина к тракторам.
— Письмо не вам адресовано, — решительно отвел Митька Попок протянутую жилистую руку. — Кому оно принадлежит, тот его и получит, тот за него и распишется. Прошу вас, Евфросинья Антоновна.
В хату между тем, увидав, что сюда завернул Митька Попок, стали приходить нетерпеливые подписчики газет и журналов. Им хотелось поскорее взять у Митьки свою почту и одновременно узнать, что за письмо, да к тому же с такими строгими формальностями, получает доярка Евфросинья Сорока.
Она расписалась в том месте, которое обвел пальцем Митька Попок, и удивленно спросила:
— А прочитать ему это письмо можно? A-а? Митька?
— Это уже ваше дело. Теперь, когда документ оформлен по всем правилам, распоряжаетесь вы.
Митька, как всегда, оторвал кусок от чужой газеты, спросил, нет ли у кого табачку, и когда табак нашелся, скрутил папироску, пыхнул дымком в рыжую бороду и стал наблюдать за тем, что происходит в хате.
Иван Сорока быстро разорвал конверт и достал из него аккуратно сложенную бумажку. Вдруг он вытаращил глаза от удивления и обернулся, словно остерегался, что кто-нибудь еще, кроме него, читает письмо. Потом отозвал в сторону жену и стал ей показывать пальцем на строчки. Жена тоже удивленно пожала плечами, но лицо ее засияло от радости.
— Неужто целых две? — спросила она у Ивана.
— Точка в точку! — обводя всех своих малышей нежным взглядом, воскликнул Иван Сорока. — Теперь конец всем этим прошениям.
— Что там за повестка? — спросил заинтригованный Митька Попок.
— На две тысячи рублей. Просят явиться в район и получить законное вознаграждение за детей! — торжественно, будто он тут и был самым главным героем, ответил Иван Сорока и еще раз заглянул в бумажку.
А через час вся деревня уже знала, что Сороки получают две тысячи рублей. Иван Сорока был так взволнован этой новостью, что вместо керосина завез трактористам на поле бочку бензина, а поэтому пришлось ему сделать два рейса вместо одного. Каждому встречному он похвалялся, что теперь его заявления никто и в глаза не увидит, что теперь не такое время, чтобы перед всяким шапку ломать. А вот в райисполкоме заметили Ивана Сороку, хотя он там и не бывал и никогда ничего не просил!
— Еду, брат, две тысячи получать! — кричал он на другой день с рессорной брички. — Будьте здоровы, живите богато!.. Теперь я с этими деньгами такой важнецкий план придумал…
Но часа через полтора он, как вихрь, примчался домой с каким-то оскорбленно-унылым видом и, посадив на подводу жену, отправил ее одну в райисполком.
Дело в том, что председатель райисполкома, нисколько не интересуясь важнецким планом Ивана Сороки, разъяснил, что деньги выдаются не ему, а его жене Ефросинье Антоновне Сороке и что только она имеет право получить и распорядиться этими деньгами.
— Ты здесь, брат, ни при чем, — сказал председатель райисполкома. — Главный герой — женщина. Государство жене помогает, а не тебе…
Такая семья жила в первой хате, в которую забежал Генька. Все Сороки уже сидели за столом вокруг огромной сковороды с яичницей и завтракали, когда Генька переступил через порог.
— Дядька Иван, вы слыхали про осушку?
— Слыхал. А что?
— У нас не хватает лопат. Так мы решили на сборе отряда собрать железный лом, чтоб сделать из него лопаты. У вас есть что-нибудь?
— Нету, — подумав с минуту, ответил Иван Сорока.
— Даже и на одну лопату?
— Даже и на одну.
— А вы еще раз подумайте.
— Если нету, можешь хоть целый век думать, ничего, хлопец, не выйдет. Что у меня, склад ширпотреба, что ли?
— Даже и маленького кусочка железа нет?
— Где ты видел!
— Может быть, в сенях? Или на чердаке?
Ивану Сороке хотелось как можно скорее позавтракать и отправиться на работу. Поэтому он ответил уже нетерпеливо, с раздражением:
— Ну и привязался. Следователь ты, что ли?
И вдруг Евфросинья, кормившая до этого самого маленького Сороку, промолвила:
— А тот кусок жести, что на трубу думаешь ставить? Из него же можно сделать несколько лопат.
