Вера Морозова - Мастерская пряток
Дверь, обитая железом, распахнулась со скрипом. На пороге появился солдат с винтовкой. Сделал шаг в сторону и застыл. Уставился бессмысленным взглядом в пустую стену. Ввели Эссен. За ней опять солдат с винтовкой и таким же застывшим взглядом. Последней вошла надзирательница с тройным подбородком в сером суконном платье и грубых башмаках. Она тяжело дышала. В дверь просунул голову офицер, быстро оглядел даму с девочками и позвал солдат.
Солдаты ушли, громыхнув прикладами винтовок, и в комнате повисла напряженная тишина.
Леля и Катя сидели на скамье по обеим сторонам мамы. Леля с трудом узнала в арестованной, которую привели солдаты, ту самую красивую и веселую тетю, которую она встретила на пароходе. Не только Леля, но и Мария Петровна узнавала подругу с трудом. Вид у нее болезненный — бледная, с тусклыми глазами. Волосы небрежно заколоты в пучок и не казались золотыми, как тогда в каюте. И вились меньше.
Эссен взглянула на них с благодарностью и начала сильно кашлять. Красные пятна выступили на щеках и шее. Она прикрыла рот маленькой рукой и надрывалась от кашля. На глазах заблестели слезы.
— Ну, здравствуйте, родные! — проговорила она певуче.
Леля приободрилась — голос остался прежним.
— Как ты изменилась! — осторожно проговорила Мария Петровна, подумав с огорчением: «Да, тюрьма никого не красит».
Мария Петровна принесла с собой букет сирени и шотландский плед, чтобы спасти подругу от тюремной сырости.
Эссен, которая любила цветы, обрадовалась, но брать букет не торопилась. Вряд ли букет принесли просто так — для удовольствия.
Чувств своих не выказала — решила подождать. И плед хорош. Шерстяной. Пушистый. В синих и красных полосах. И опять Эссен не спешила и даже глазом не повела. Скоро все прояснится. Разговор предоставила вести Марии Петровне, опытной в подобных случаях.
Эссен так переволновалась в ожидании свидания, что у нее закружилась голова. Привалилась к косяку двери, не в состоянии сделать шага вперед.
Надзирательница, довольная, что ни арестованная, ни дама, пришедшая на свидание, не нарушают правил, подобрела. Хорошо, что в объятия не кидаются, на французском языке не щебечут, как попугаи. Именно на это и рассчитывала Мария Петровна.
Катя освоилась с обстановкой, да и красивую даму узнала. Она улыбнулась ей открыто и, не получив ответной улыбки, не огорчилась. Всю ее распирало от важности. Перед приходом в холодный и мрачный дом, назначения которого не понимала, мама ей купила куклу. Правда, не такую, как Леле, принцессу на горошинке, а настоящую матрешку. С круглым лицом. Румянцем во всю щеку. Полным смеющимся ртом. С толстыми косами из льна. В платочке. И в красном сарафане с синей каймой. Сарафан подхватывал фартук, отделанный тонким кружевом. У матрешки ватные руки, ватные ноги. И вся она толстая и мягкая.
Катя уже успела стащить с головы куклы косынку и выжидала время, когда мама займется делами, чтобы расплести косы. К счастью, вместо одной косы было две! Просто жалела матрешку, у которой так туго затянуты волосы.
Леля понимала ее желание и делала страшные глаза. Катя поджала губки, как кухарка Марфуша, когда хотела, чтоб все знали, что она обижена. Она делала вид, будто не понимает Лелиных взглядов. Пальцы сняли ленточки и начали расплетать льняные волосы.
Ни мама, ни красивая тетя на нее внимания не обращали.
Единственная, кто понимал ее желание, — толстая тетя, которую так странно называли надзирательницей. К тому же Катя смысла в словах не искала. Надзирательница улыбалась с одобрением, и Кате было этого вполне достаточно.
— Садитесь, арестованная, на другую скамью. Вещей без досмотра не передавать, а в разговорах недозволенного, что касается следствия, не касаться. Разговаривать можно только о делах семейных… — Надзирательница решила смягчить резкость слов: — Вам, как сродственницам, ни о чем другом и говорить-то не требуется.
Мария Петровна положила плед около Лели и шагнула навстречу Эссен. Обняла, крепко поцеловала и стиснула руку. Эссен сразу ощутила на ладони записку. Быстро достала из кармана платья платок и спрятала записку. Поблагодарила глазами и вместе с платком убрала записку в карман. И сразу повеселела. Ах, эта Маша всегда найдет выход из положения. И девочек своих привезла в Вологду не без умысла.
Эссен села на почтительном расстоянии на другую скамью. Надзирательница была довольна — слава богу, сидят чинно и инструкции не нарушают.
Катя устала от такой жизни. Сидеть сложа руки, словно дурочка, и слушать разговоры — занятие не для нее. И обидно, говорили мама и красивая тетя по-русски, а понять невозможно. Странные эти люди, взрослые. У надзирательницы, с большим носом и толстыми щеками, руки напоминали руки кухарки Марфуши, но не пахли пирогами. Глаза надзирательницы с улыбкой смотрели на Катю. Катя, смелая Катя, которая везде себя чувствовала, как дома, поднялась со скамьи и, прижав куклу, подпрыгивая, бросилась к надзирательнице.
Мама удивленно вскинула брови, но ничего не сказала, занятая разговором с красивой тетей. Леля хотела схватить Катю, но та забралась на руки надзирательницы и доверчиво обхватила за толстую шею. К тому же она показала Леле язык и явно дразнилась.
Лицо надзирательницы изменилось. Раскрылись широко глаза, на щеках ямочки от улыбки. Катя положила ей головку на плечо и протянула матрешку. По секрету от Лели на ухо что-то сказала и отдала куклу.
Надзирательница улыбалась и настороженно оглядывалась на дверь, боясь, как бы не заглянул в свиданную дежурный офицер.
«Детю завсегда детю и хорошего человека узнает сразу», — подумала женщина и прижала к груди девочку и радовалась, какая она крепенькая и чистенькая… Ее детки жили в деревне, оставила их и ушла в город на заработки.
Катя затихла и закрыла глаза, но ненадолго, хотя ей казалось, что на целую вечность. Напружинилась и хотела бежать к Леле, но поймала ее взгляд и передумала. Зачем ей идти к Леле, когда она злюка. Скорее всего тетя и в куклы с радостью будет играть.
— Ты матрешке косы заплети, а то они почему-то растрепались… — хитрила Катя. — Нет, нет, раньше мы ее причешем. — Катя отняла у надзирательницы гребенку, которую та достала из пучка, и принялась радостно расчесывать косы.
Но что это? Зубчик гребенки сломался. Девочка попробовала его приставить на старое место, но зубчик не держался и упал. Катя сокрушенно шмыгнула носом и протянула гребенку надзирательнице. Та смеялась над этими хитростями и начала обратной стороной гребенки расчесывать косы матрешки. И опять девочка пыталась заплести косы. Матрешка, растрепанная, лежала на коленях надзирательницы и с укором смотрела на девочку. «Ну и озорница», — шептала она, и губы напомаженного рта вздрагивали, как казалось Кате.
О чем говорили взрослые, Леля тоже не поняла. Видела, как виновато улыбалась мама, как тонкой ниточкой вытягивались ее губы и сужались глаза. Значит, волновалась.
С виду мама казалась неприступной. Сидела затянутая в корсет и с лорнетом в руке. Изредка косилась на надзирательницу, занятую игрой с Катей.
— Ну, как с самым главным? — не выдержала Эссен, и в огромных глазах просьба.
Мария Петровна замешкалась и неуверенно покачала головой. Эссен нахмурилась и недовольно передернула плечами. Мама с тоской посмотрела на нее и, словно решившись на что-то трудное, сказала:
— Ну, хорошо, хорошо… Совсем голова кругом идет. И этот арест, и твоя болезнь. Вот и кашель появился, словно из глухой бочки. Кашель твой душу рвет. Леля, передай тете букет. В камере поставишь и нас вспомнишь.
Леля получила от мамы букет. Букет огромный. Белые и фиолетовые грозди сирени хранили капельки росы. Запах сладкий, дурманящий. К удивлению, букет показался тяжелым. Ветки закрывала газета, которая плотно перевязана лентой. В глазах мамы настороженность. Вытянулось лицо и у Эссен.
— Разрешите девочке передать букет моей сестре? — с необыкновенной вежливостью попросила мама надзирательницу. — Чудесная в ваших краях сирень!
Надзирательница задумалась, цветы передавать не запрещалось инструкциями. Катя сидела на руках и сладко жмурилась. Терла глаза кулачками — наступало время послеобеденного сна. Она держала матрешку за ватную руку, голову положила надзирательнице на грудь.
Надзирательница колебалась с ответом. По инструкции следовало проверять каждую вещь, которую при свиданиях передавали арестованной, да жалко было беспокоить девочку. «Сомлела бедняжка… В такие годы по тюрьмам таскаться — чего только не вытворяют эти баре…» — подумала с осуждением.
Надзирательницу больше всего беспокоила возможность внезапного появления дежурного офицера. Вот будет неприятность — разговоры не слушает да девчонка на руках. Она волновалась, но, как всякий русский человек, надеялась, что беду пронесет. Сидела и, как и прежде, разговоров не слушала, и вещи не просматривала. У каждого человека свои заботы. Да и девочка такая сладкая, ни в какое зло не верит. Значит, в добре растет. Видно, и барыня не плохая. Пускай себе поговорят вволю — на то и свидание разрешается.
