Виктор Баныкин - Весной в половодье
«Годы дают себя знать, — подумал Иван Савельевич останавливаясь. — Надо только успокоиться, и тогда все пройдет», — внушал он себе.
Самолет, набрав высоту, делал последний круг над островом.
Подняв руки, бригадир помахал самолету на прощанье.
Из-за кустарника показались Набоков и Леня, волоча по песку обшитый мешковиной ящик.
— Эх, и тяжелый... — протянул, задыхаясь, мальчик. Опустившись перед ящиком на колени, Савушкин внимательно осмотрел его со всех сторон.
Из пришитого к мешковине кармашка Иван Савельевич вынул непослушными пальцами листочек клетчатой бумаги, сложенный вдвое.
— Читай, Ленька, — сказал он.
Прежде чем развернуть листочек, Леня вытер рукой мокрое от пота, разгоряченное лицо.
— «Дорогие товарищи! — читал он запинаясь. — От решения взять вас на самолет приходится... — он на секунду замолчал, разбирая непонятное слово, — приходится отказаться. Посадка на острове невозможна. Но лишь поредеет лед, вас снимет катер. В ящике — продукты. Крепитесь, друзья! Вашим родным сегодня же дадим знать. Привет с Большой земли!»
Мальчик уже давно кончил читать, а Набоков и Савушкин все еще сидели не шелохнувшись.
— Вы только подумайте, родные... — заговорил Иван Савельевич, с удивлением прислушиваясь к своему голосу, звучавшему так незнакомо и приглушенно. — Только вот подумайте... Большая наша советская земля — нет ей ни конца, ни краю, и народу в нашей державе много, а случись вот с человеком какая беда — не оставят его, не бросят!.. Савушкин хотел сказать что-то еще, но отвернулся и, как показалось Лене, украдкой смахнул со щеки слезу.
ГЛАВА СЕДЬМАЯ
СИГНАЛЫ С ГОРЫ
Под вечер Набокову стало совсем плохо, и Савушкин с Леней уложили его в шалаше на приготовленную из сена постель. Когда тракторист забылся, Иван Савельевич сказал мальчику:
— Пойду поищу полыни. И вентерь где-нибудь поставлю в ерике. Глядишь, за ночь и рыбешка зайдет.
— А зачем она теперь? — спросил Леня. — У нас и колбаса есть, и консервы, и сыр...
Савушкин вскинул на плечо вентерь, промолвил:
— Надо ж обновить сетку, а то собирали-собирали...
— А вы скоро вернетесь?
— Я недолго. А ты, дружок, в шалаш почаще заглядывай. Воды вскипяти. Как бы Андрей пить не захотел.
Иван Савельевич ушел.
«Вот уж и пятая ночь, — думал Леня, оттирая песком закоптевшую банку. — Пятую ночь будем проводить на Середыше. Дома месяц пройдет — не заметишь, а здесь...
Он попытался представить себе, что сейчас делается дома, в школе... Ване Обухову наверно приходится трудновато. Ему нелегко давалась математика, и Леня часто вечерами занимался с ним... А Саша в больнице. Откуда ему знать, что с его другом случилось такое приключение! Настоящий Робинзон. И остров настоящий. Мальчишки в школе, пожалуй, так и прозовут его — Робинзоном.
«Пусть смеются, — думал Леня, — зато теперь я научился делать много такого, чего раньше не умел. Пусть попробует кто-нибудь из ребят в сильный ветер костер разжечь одной спичкой — и не сумеет. А я разведу. И ночью — пожалуйста, куда угодно пойду и не заплутаюсь. Рыболовные сети чинить умею. Вентерь могу сделать».
Лене казалось, что за эти немногие дни, проведенные им на острове Середыш, он стал как будто другим, словно вырос, и у него шире открылись глаза на большой и прекрасный мир.
...Набоков спал, пылающей щекой уткнувшись в сено. Обеими руками он крепко сжимал какой-то сверток. Мальчик нагнулся и пощупал промасленную тряпицу.
«Это подшипник, — догадался Леня. — Круглое такое, гладкое кольцо».
Посидев в ногах у Набокова, он вернулся к весело полыхавшему костру.
Смеркалось.
Было тихо. Золотисто-алые языки пламени взлетали так высоко, что, казалось, вот-вот лизнут молодую звездочку на далеком небе.
От сильного света рябило в глазах, ничего не было видно вокруг: ни шалаша, ни деревьев, ни Волги, — все поглощала густая темнота. Но стоило лишь выйти из неспокойного желтовато-багряного пятна, которое бросал на землю костер, как уже молено было различить и шалаш и стоявшие вблизи осины. А где-то далеко, между крутым берегом и темнеющими на той стороне горами, плыли льдины, серые, чуть заметные, будто тучи по опрокинутому вниз небу...
Наконец возвратился Савушкин. Он принес большой пучок тальниковых прутьев. Леня обрадовался Ивану Савельевичу.
— А вы долго ходили! Я вас уже давно жду, — сказал мальчик.
— Все ходил... Для вентеря место выбирал, спички поискал. Спички в посылку забыли нам положить. Ну, я и решил — поищу, которые Андрей обронил. Да впустую, Там, где вы утром были, теперь не пройдешь. — Иван Савельевич бросил на песок туго связанные прутья и, сняв шапку, вытер платком лоб. — Ох, и половодье в эту весну, скажу тебе! Большая вода. Ту сторону острова всю затопило, и Старый Посад обрисовался как на ладони... На обратном пути заходил плот проверять. Весь в воде. Плыви хоть сию минуту. Ему в этой заводи — как в затоне. — Выразительно посмотрев на шалаш, он негромко спросил: — Как Андрей?
— Ничего. Спит.
— Может быть, обойдется все по-хорошему. Бывает так: отоспится человек — и болезни конец... Полынку вот принес. Вскипятим в воде да попоим его.
Леня потрогал гибкие прутья, спросил:
— Иван Савельевич, зачем вам прутики?
— В большом артельном хозяйстве все может пригодиться. Навоз, к примеру, на дровнях без плетушки не повезешь в поле. Вот мне мысль такая и пришла — подсобное производство при колхозе наладить по изготовлению плетушек. Тальнику этого тут столько — целых три района корзинками обеспечить можно. И недалеко. Всего в двух километрах от Волги живем.
— А на Волге опять столько льдищу... — грустно протянул Леня.
— Это последний. Завтра, глядишь, и в путь тронемся. — Иван Савельевич ласково взял Леню за подбородок. — Теперь, парень, до дому рукой подать... Сейчас Андрея проведаю, и костер поярче разведем, какао варить будем.
Когда Леня думал о том, что скоро они покинут остров и он будет дома, его охватывало сильное волнение. Ему все время хотелось что-то делать, говорить, он не мог спокойно посидеть ни одной минуты.
Вот и сейчас, взяв палку, Леня помешал в костре угли, потом закопченным заострившимся кончиком с огненным глазком принялся чертить на песке замысловатые рисунки.
Вскоре он встал и ушел к обрыву.
— Ты чего это там делаешь? — окликнул Савушкин Леню,
— А так, смотрю...
Иван Савельевич неторопливым шагом подошел к нему.
— Поглядите вон на ту высокую гору, — сказал Леня. — Видите?
Над самым высоким хребтом Жигулей, едва не задевая зубчатые верхушки черных сосен, висела крупная звезда с неярким, остывающим светом.
— Видите? — опять нетерпеливо спросил Леня.
— А чего там? — переспросил мальчика Савушкин, поведя плечом. — Звездочка горит.
— Да нет же, это огонь на буровой! — улыбаясь, сказал Леня. — Чтобы ночью самолеты на вышку не наткнулись, фонарь на ней зажигают. Я тоже только сейчас догадался. Думаю — а ведь это фонарь светится!
Леня помолчал, потом заговорил снова:
— Смотрю на огонек и знаете, о чем думаю? А что, если отец, думаю, сейчас там? Может быть, и он наш сигнал увидит, правда? С этой горы далеко все вокруг видно.
— А ты сам не был на горе?
— Был. Я летом лазил на гору. Дух захватывает, когда по тропинке лезешь ущельем. Сорвешься вниз — косточек не соберешь. Отец говорит, это самая трудная буровая во всем промысле. Бурильщики даже там и живут, на своем «Памире». Это они так гору зовут. — Мальчик негромко засмеялся. — В бригаде есть бурильщик Ибрагим Шакурзянов. Веселый такой и сильный. Всегда песни поет! Интересные. Сам сочиняет. Стоит у лебедки и поет себе:
Аи-эй, гора высокая Жигули,
Бурить тебя будем, бурить.
Нефти надо много пятилетке:
Море бензина, реки мазута!
Ибрагим добудет много нефти,
Ай-эй, много нефти...
А дальше не помню. Очень длинная песня.
Савушкин наступил на белевший под ногами камешек и вдавил его в песок.
— Ты, Леня, кем же собираешься быть? Или еще не думал об этом?
— Как же, думаю. Вот даже сегодня думал... Когда геологом хочется быть, как отец, а когда еще кем-нибудь...
Леня смутился и умолк.
— Мне хочется много-много знать, — задумчиво проговорил он и, опять помолчав, добавил еле слышно, одним дыханием: — Про всю жизнь. И во всем быть таким, как Ленин и Сталин.
Иван Савельевич прижал голову мальчика к себе и ласково сказал:
— На каникулы приезжай в гости. Старушка моя, скажу тебе, будет куда как рада. У нас в колхозе знаменитые бахчи. Я тебя такими арбузами и дынями угощу, за уши не оттянешь!
Про себя он подумал: «Дружные всходы растут, надежные. Молоденький еще, а смотри-ка!.. Хороший паренек... Он мне как бы вроде внука...»
