Виктор Баныкин - Весной в половодье
Тракторист осторожно поднес к огоньку кусок бересты.
Она тут же вспыхнула.
— Под сучки, под сучки ее! — закричал Леня. Поглядывая на загоревшиеся хворостинки, Иван Савельевич говорил:
— Теперь придется все время поддерживать костер. Дежурить будем. По очереди.
Пока варилась рыба, Набоков сушил чесанки. Рядом с ним на песке лежал Леня.
— Кругом так разлилось, Иван Савельевич! — говорил мальчик. — В роще за оврагом, где мы дрова собирали, тоже все затопило.
Андрей прислушался к булькающей в банке воде, потер ладонью горячий лоб. Чмокнул языком, вздохнул:
— Жалко, соли нет.
— Это ты верно, соли не имеем. — Савушкин почесал между бровями и хитровато усмехнулся. — Ну скажи-ка, а еще чего не хватает?.. У нас в колхозе прошлой весной такой случай был. Выехала первая бригада на сев. А у первой бригады поле — самое дальнее, километров за десять от деревни. Ну, все, как положено, скажу вам. Два трактора, четыре сеялки. В полдень обед. Тетка Лукерья-повариха — стол цветистой скатертью накрыла, хлеба по-городскому нарезала. Сели трактористы и севцы за стол. Лукерья каждому под нос тарелку ставит с супом из баранины. А суп жирный, горячий. Вокруг стола бригадир похаживает, Степан Николаевич. И вид у него — чисто именинник. «Кушайте, ребята, на здоровьичко! На второе каша молочная». Смотрят ребята — а ложек нет. Побежала Лукерья к себе на кухню за ложками, а их и там нет. Забыли ложки привезти. Вот уж смеху на весь колхоз было!..
Набоков поморщился и как-то болезненно улыбнулся.
— У меня жинка мастерица всякое готовить, — сказал он. — Люблю до смерти ее щи. Тарелку съешь — и еще хочется. Объедение!
— А я думал, ты еще холостой. Когда женился?— спросил Савушкин.
— В прошлом году. В самый раз на праздник, восьмого ноября.
— Сколько же тебе лет?
— Двадцать пятого года рождения. — Набоков поднял на Ивана Савельевича потемневшие глаза. — Весной в сорок первом семь классов окончил. И о чем только не мечтал! То собирался звездные миры изучать, разные там созвездия Цифея и Лебедя, то собирался ехать в город и поступить в речной техникум... В июне началась война, а осенью я уже на тракторе зябь поднимал.
— А теперь как? — спросил Леня.
— А что теперь? Пашу, сею, хлеб убираю. Теперь меня от земли не оторвешь. Крепко она мне полюбилась, земля-то! Как увижу где-нибудь бросовый клочок, так меня и подмывает скорее его запахать, чтобы и от этой земли польза была человеку. — Андрей хрипло засмеялся. — Осенью в техникум механизации сельского хозяйства поеду учиться. Окончу техникум — и опять в свою МТС. Непременно... Годков так через пяток, думаю, у нас ни одного тракториста или там комбайнера без среднего образования не останется.
Иван Савельевич одобрительно кивнул головой.
— Вызвали меня по осени в райком. Это когда в партию принимали, — заговорил он. — Сам первый секретарь беседовал. «Расскажите, — говорит, — товарищ Савушкин, про свою работу в колхозе». Стал я по порядку все выкладывать: как в колхоз в двадцать девятом вступил, как конюхом был, как курсы полеводов проходил и все там прочее — целую биографию. Секретарь слушает и головой все кивает. Потом опять начинает пытать: «Расскажите, — говорит, — еще про то, товарищ Савушкин, как вы урожай богатый собрали, лучший во всем районе». Опять рассказываю... У меня всегда такой порядок: все рычаги использовать... Когда кончил, секретарь спрашивает: «А на будущий год какой план имеете?» — «В это лето, — говорю, — по сто пудов осилили хлеба, а теперь, — говорю, — слово такое даем — по сто пятьдесят собрать». — «Справитесь?»— спрашивает. «Все виды, — говорю, — на то имеем. Не вслепую действуем. Ну, похвалил он меня. И насчет образования моего полюбопытствовал. А какое у меня образование? Кто его знает! До тридцати с лишним лет грамоты совсем не знал. Это верно. А в колхоз поступил, в ликбез стал ходить. А еще на курсах разных раз пять побывал. Каждую зиму всей бригадой в кружке агротехнику изучаем. Мы этот свой кружок колхозной академией прозвали... Вот и все тут образование. У вас вот, у молодежи другое дело. Перед вами все двери в науку открыты. Про сына вот скажу...
Савушкин вдруг замолчал. Он помешал в банке гладко выструганной палочкой и вздохнул.
— А у вас сын есть? — спросил Леня.
Иван Савельевич посмотрел в сторону.
— Один сын был, и того теперь нет, — тихо сказал он. — Прямо из института на фронт уехал... На агронома учился, легко науки ему давались. Мысль большую имел— пшеницу такую вырастить, чтобы ее никакие вредители и суховеи не смогли одолеть. Да не пришлось вот. В Белоруссии погиб, когда полк из окружения к своим пробивался... Мне теперь, старому, за двоих приходится работать...
— А как звали вашего сына, Иван Савельевич? — спросил Леня.
— Петром... Петей...
С широко открытыми от изумления глазами мальчик поднялся и негромко проговорил:
— А он, Петя ваш, на Середыше не бывал, у бакенщика?
— Каждое лето... Когда таким, как ты, пострелом бегал...
Леня хотел было уже закричать: «Так, значит, это он вырезал надпись на столе в домике бакенщика!», но, взглянув на Савушкина, осекся. Он понял, как тяжело сейчас Ивану Савельевичу, и ничего не сказал больше.
Андрей, тоже волнуясь, достал смятую пачку папирос с оторванным уголком, переложил ее с ладони на ладонь и опять спрятал в карман. Он долго смотрел на подернутые розоватой дымкой угли.
В молчании прошло минут десять. Внезапно, словно очнувшись от сна, тракторист встрепенулся и, сцепив на затылке руки, потянулся, крепко зажмурив глаза.
— Что-то ломает всего, — лязгая зубами, сказал Набоков. — Малярия, видно, опять... Такая противная болезнь!
Савушкин бросил на Андрея пытливый взгляд и с тревогой подумал, что, вероятно, Набокову и в самом деле очень нездоровится и как бы он не свалился.
— Не бережешь ты себя совсем, парень, — укоризненно проговорил Иван Савельевич. — Ну разве можно было заходить в воду? Это в чесанках-то!..
Савушкин принялся хворостинкой отгребать от банки раскаленные угольки.
— Рыба готова. Закусим вот, и ложись, — заметил он, не глядя на тракториста. — А я в луга схожу, полыни поищу. Говорят, помогает от малярии, если кипятком обварить и попить... Леня, вставай, дорогой!
Откуда-то донесся еле уловимый гул. Потом он стал отчетливее, словно совсем рядом, в кустарнике, кружил шмель.
— Шум какой! Слышите? — сказал Набоков. — Или это у меня в ушах?
А гул с каждой секундой нарастал все стремительнее. Вот уже мощное, рокочущее клокотанье сотрясло безбрежное синеющее небо.
Приставив к глазам руку, Леня пристально посмотрел вверх и вдруг радостно закричал:
— Самолет!.. Вон, вон, видите?
Высоко над землей серебрился самолет. У Ивана Савельевича от яркого света скоро потекли по щекам слезы, а он все смотрел и смотрел в небесную синеву, часто моргая веками, но самолета уже не видел: перед глазами бегали черные букашки.
Вдруг Леня схватил Набокова за плечо:
— Смотрите, смотрите — обратно поворачивает!.. А что, если он нас разыскивает?
Самолет снова пронесся над островом.
— Хворосту, больше хворосту на костер! — проговорил Иван Савельевич и первый побежал к шалашу.
За ним бросились Леня и Набоков. А самолет уже медленно кружил над островом, с каждым новым заходом опускаясь все ниже и ниже.
— Еще хворосту! Еще! — торопил Иван Савельевич. «Молодые, а такие нерасторопные!» — сердито подумал он о трактористе и мальчике, на самом деле старавшихся изо всех сил.
Наконец на поляне заполыхал огромный жаркий костер. Стоя немного в стороне от бушующего пламени, они неотрывно следили за самолетом.
«Заметит или не заметит наш костер? — думал каждый из них. — Заметит или не заметит?»
— Сюда летит, — еле шевеля губами, сказал тракторист.
Леня даже вздрогнул, когда из-за деревьев, чуть не задевая их колесами, вылетел аэроплан. Мгновение-другое мальчик стоял, вглядываясь в быстро приближающуюся стальную птицу, а потом, сорвавшись с места, забегал по поляне, размахивая руками.
— Заметил, заметил! — не помня себя от радости, кричал он.
Через несколько минут самолет опять проплыл над поляной, слегка покачиваясь с боку на бок, как бы отвечая на приветствия.
Неожиданно от борта второй кабины что-то отделилось, и вниз полетел ящик. Он упал где-то за стоявшими на краю поляны осинками.
Леня побежал к опушке. Вслед за ним бросились и Набоков с Иваном Савельевичем. Но едва Савушкин пробежал несколько шагов, как почувствовал себя нехорошо: закружилась голова, глаза застлала горячая пелена тумана.
«Годы дают себя знать, — подумал Иван Савельевич останавливаясь. — Надо только успокоиться, и тогда все пройдет», — внушал он себе.
Самолет, набрав высоту, делал последний круг над островом.
Подняв руки, бригадир помахал самолету на прощанье.
