Ирмгард Койн - Девочка, с которой детям не разрешали водиться
Конечно, невозможно быть гладко причесанной, аккуратной и чистой, когда борешься за первенство. Моему отцу больше всего хотелось сделать вид, что я вовсе не его дочь и что он вообще со мной незнаком. Но ведь Миттерданки познакомились со мной еще во время обеда. Фрау Миттерданк воскликнула: «Какой ужас!» – и запретила Летте подходить ко мне, будто я плюющаяся лама из зоологического сада. Тут мой отец начал кричать и требовать, чтобы я немедленно все объяснила. Я ничего не сказала – ведь тому, кто злится, ничего не объяснишь: любое объяснение еще больше раздражает его. Хенсхен Лаке стоял около меня и в утешение наступал мне на ногу. Вдруг я услышала за спиной подозрительный шорох. Я повернулась и увидела, что швейневальдовский Алоис подло перекладывает навоз из наших ведер в свое ведро. Тут уж я не смогла удержаться. Швейневальдовский Алоис убежал, терять мне больше было нечего, и я бросилась вслед за ним, а Хенсхен Лаке за мной.
Если бы не этот идиотский скандал, я бы непременно победила. А так все получилось не совсем справедливо. Пылкая Мария досталась Хенсхену Лаксу. Но ему пришлось сейчас же вернуть ее обратно, потому что она укусила за руку его отца, когда тот хотел выпороть Хенсхена. Какое замечательное животное!
Вечером нам опять пришлось поволноваться. К нам пришел Хенсхен и с ним профессор Лаке. Рука у него была забинтована, потому что его укусила собака, и вид у него был очень серьезный. Господин Клейнерц тоже был у нас. Настроение у моего папы немножко улучшилось, потому что господин Миттер-данк, слава богу, не обратил на меня внимания, внимание обратила только его жена. Может быть, когда-нибудь удастся сделать так, чтобы собака укусила ее.
Профессору Лаксу нужно было подкрепиться, и ему приготовили пунш. Мама сказала, что господин Швейневальд очень хитрый мужик и умеет заставить детей работать на себя. И обидно, что для чужих я из кожи вон лезу, а вот в нашем саду мне работать лень. Но вообще она считает, что в этой истории со сбором удобрения нет ничего ужасного и что в наше время незачем делать из ребенка изнеженное существо. Господин Клейнерц сказал, что ему тоже обидно, что я никогда не забочусь о его саде. Папа вздохнул и заявил, что он лично не видит во мне ни малейших признаков утонченности и что вести себя как одичавший и безнадзорный ребенок маркитантки времен тридцатилетней войны в наше время тоже недопустимо. Какая, наверно, чудесная жизнь была у этих детей! Мне бы хотелось побольше узнать о них. Но папа добавил только, чтобы я, чего доброго, не вздумала привести домой эту бездомную швейневальдовскую дворнягу. «Не пес, а дьявол»,– сказал профессор Лаке, и все посмотрели на Хенсхена и на меня. Вообще-то мы не любим, когда на нас смотрят, но теперь мы были рады, что дело этим ограничилось. Мы пообещали стать послушными и более пристойно вести себя и дали возможность профессору Лаксу оказывать на нас воспитательное воздействие.
Он ведь почти никогда не порет детей, а только проводит воспитательную работу. Он читает нам газеты, а это наверняка лучше и полезнее, чем любое другое наказание.
Профессор Лаке стал читать нам из уголовной хроники о том, что полиция напала на след вора, который лазит в окна, и скоро его должны поймать. Этот вор-верхолаз еще в детстве был безобразником, а потом совсем сбился с пути и стал преступником и негодяем. Теперь он с риском для жизни лазит по крышам. Для него нет слишком высокого дома, слишком скользкой и отвесной стены. Профессор Лаке читал громовым голосом, в котором слышалось суровое предостережение, и все время посматривал на нас. Все остальные тоже смотрели на нас и поддакивали ему. Мы тоже стали поддакивать. Тогда взрослые с облегчением вздохнули и принялись за пунш.
Недалеко от парка мы – Хенсхен Лаке, Отхен Вебер и я – обнаружили пустой дом. Теперь мы там каждый день играем в воров-верхолазов. Это замечательно, у нас давно не было такой интересной игры! Недавно Отхен Вебер и я лазили по водосточной трубе и добрались почти до третьего этажа, а Хенсхен Лаке вчера упал из окна второго этажа и сдуру порвал себе штаны.
Пылкая Мария живет у меня, но этого пока никто не знает. Я устроила ей постель на чердаке и каждый день ношу ей объедки и кости из гостиницы Брауэра. Там их сколько угодно. После обеда, когда дома у нас все спят, я спускаюсь с Марией вниз, и мы бежим на стадион. Она слушается меня с первого слова, но дома уже услыхали собачий лай и не могут понять, в чем дело.
Я не хочу жить без пылкой Марии, и у меня есть план, как добиться того, чтобы мне ее оставили. В ближайшие дни Хенсхен Лаке, Отхен Вебер и я поднимемся вечером по водосточной трубе до наших окон и начнем там подозрительно шуметь, чтобы нас приняли за воров-верхолазов. А после этого я преспокойно приду домой и прочитаю вслух статью из газеты о том, что только злая сторожевая собака может защитить человека. Тетя Милли и мама сейчас же согласятся с этим и убедят отца. Тогда я приведу пылкую Марию, которая должна стать спасительницей нашей семьи, и скажу, что я уже выдрессировала ее у Швейневальдов. Я и правда дрессирую ее для того, чтобы использовать в экстренных случаях. Скоро я возьму ее в школу, пойду с ней к директрисе и спрошу, буду ли я переведена в следующий класс. Директриса ответит, что я, к сожалению, недостаточно серьезна, что мое поведение ужасно и прилежание тоже и что…
Тут я незаметно подтолкну пылкую Марию, она разозлится, ощетинится, зарычит и заскрежещет зубами. «Дорогая моя, милая, прилежная девочка,– воскликнет директриса,– не беспокойся, ты хорошая ученица и, конечно, будешь переведена!»
Мне давно хотелось иметь для таких случаев королевского тигра или льва, но пылкая Мария умеет рычать еще свирепее и страшнее, чем лев, да и выглядит она куда злее и опаснее.
Я ГОВОРЮ ПРАВДУ
Пусть они убираются отсюда. Я хочу, чтобы тетя Бетти и кузина Лина уехали. Наша Элиза тоже говорит, что больше терпеть этих ауэрбаховцев невозможно. Когда подумаешь о том, что в Ауэрбахе живут только такие люди, то понимаешь, как хорошо жить где-нибудь в другом месте.
Тетя Милли —сестра моей мамы, но намного старше ее. Она живет у нас и добилась того, что тетю Бетти и кузину Лину пригласили к нам из Ауэрбаха. Из-за них у меня испорчены весенние каникулы. Все говорят, что моя кузина Лина образцовый ребенок и должна служить мне примером. Она живет со мной в одной комнате, ей уже тринадцать лет, и она похожа на жирафу из нашего зоопарка – такая же длинная и худая, с карими навыкате глазами и всегда настороженными ушами. Только вот красивой пятнистой шкуры у нее нет. По вине тети Милли эта жирафа отравляет мне теперь жизнь. Она все время вышивает для своей матери подушки, и я тоже должна вышивать подушки, потому что иначе меня назовут бессердечной. Все говорят, что я должна наконец получить подобающее девушке воспитание.
За столом жирафа машет руками, а сама смотрит на меня и громко и испуганно говорит: «Боже мой! Я не могу есть, когда вижу твои грязные пальцы». А что я могу сделать, если у меня руки всегда сами пачкаются? Мытье мне не помогает. Потом жирафа впивается взором в мою тарелку, а я жую и боюсь проглотить вместе с едой ее глаза, потому что она так таращит их, что они в любую минуту могут вывалиться и упасть ко мне в тарелку.
Я ненавижу ее за то, что она все время следит за мной. Я не переношу жирного мяса и куриную кожу, в которой много маленьких трубочек, и не ем блестящей селедочной кожицы. Меня начинает тошнить, когда я беру ее в рот. Взрослые говорят, что я должна себя побороть, что грешно переводить добро, когда бедные дети были бы счастливы, если бы им дали такую вкусную еду, и что обязательно надо доедать все подчистую и ничего не оставлять на тарелке. А ведь они кладут мне на тарелку то, что я совсем не люблю. Никогда мой отец не съел бы всего, если бы ему положили, например, на тарелку целую гору моркови,– он бы просто разозлился, у него отвращение к моркови, поэтому ему одному дают капустные котлеты, в то время как все остальные едят морковку. А у меня отвращение к жиру, я всегда незаметно его отрезаю и в конце обеда прячу под вилку с ножом. Пока этого еще никто не заметил.
И вот приезжает эта жирафа, впивается глазами в мою тарелку и спрашивает: «Зачем ты прячешь под свой прибор такой чудесный жир?», а тетя Бетти говорит моей маме со вздохом: «Какая у тебя избалованная дочка, моя дорогая! Я вдова и не могу так баловать своих детей. Мы не можем позволить себе выбрасывать жир». Все смотрят на меня и ждут, чтобы я съела жир. Я честно пыталась это сделать, но меня чуть не затошнило, и из глаз закапали слезы.
Тогда жирафа говорит: «Ну, а теперь будь умницей и доешь все до конца». Тут я схватила все, что оставалось на тарелке, бросила через весь стол ей прямо в лицо и крикнула, что я вовсе не хочу, чтобы хороший жир пропадал даром, я просто не желаю его есть… И что я не съела бы его, даже если бы была бедным голодным ребенком.
