Александр Волков - Путешественники в третье тысячелетие
Иван Фомич рассмеялся и сказал, что со временем это умение ко мне придет.
Расскажу теперь, что было на бюро археологического кружка. Председателем мы, конечно, выбрали Ивана Фомича, завхозом — Ваську Таратуту, потому что у него много солидности, а секретарем — меня.
Начинать раскопки мы решили с Атаманского кургана. Он поднимается в степи, на нашей стороне Дона, километрах в десяти ниже по течению. Когда море разольется, вода его скроет. Атаманским этот курган назвали потому, что во время гражданской войны красные казаки порубили там шашками станичного атамана Шумскова, деда нашего Гараньки.
Атаман был очень жесток и привержен старой власти. Он многих погубил в станице, в том числе и моего дедушку Петра Анисимовича. За это и сам нашел смерть возле старого степного кургана. Там настиг его наступавший красный отряд.
У нас по станице ходят слухи, что в Атаманском кургане скрыт клад. Мать Антошки Щукаря, суеверная и религиозная Прасковья Антиповна, уверяет, что на этот клад наложено заклятие и что надо «знать слово», чтобы клад дался в руки. А если кто станет копать, не знающий «слова», то клад уйдет в глубину и на месте клада покажутся всякие чудища.
Есть в станице сумасшедший старик, немой дед Барабаш, так про него Прасковья Антиповна рассказывает, будто он ума лишился как раз из-за того, что отправился за кладом на Атаманский курган. Там он увидел такого страшного оборотня с четырьмя руками и одним глазом во лбу, что у него навек ум отшибло.
Когда мы заседали, я сказал об этом Ивану Фомичу, а он рассмеялся и возразил: как же Прасковья Антиповна могла про это узнать, если у Барабаша ум отшибло и он тут же онемел от страха?
Бюро поручило завхозу Ваське Таратуте готовить все необходимое к походу: палатки, ломы, лопаты и прочее снаряжение. Насчет провианта мы постановили, чтобы Васька договорился с правлением колхоза.
Выйти решили 2 июля, в понедельник.
25 июня. Васька Таратута молодец! Он достал палатки для нашей экспедиции. Васька выпросил их у начальника строительного участка товарища Никишина.
Когда Васька появился перед товарищем Никишиным, тот заулыбался:
— А, рыжий-красный, человек опасный! Как дела?
Васька поздоровался и обиженно спросил:
— Зачем вы меня обманули?
— Как я тебя обманул?
— Вы сказали, тот рог — ископаемый носорожий, а он вовсе оказался бычиный!
Товарищ Никишин захохотал и признался:
— Я, по правде говоря, тоже думал, что он не носорожий, но мне хотелось увлечь тебя археологией. Кажется, это удалось: я слышал, что у вас в школе организовался кружок.
Тогда Васька попросил у него на время две палатки для археологической экспедиции.
Никишин вызвал кладовщика и велел ему найти на складе две поношенные палатки, которые можно отдать школе насовсем.
Васька не знал, как и благодарить, а товарищ Никишин смеялся и говорил, что это расплата за превращение носорожьего рога в бычий.
На складе Васькина радость померкла, так как палатки оказались с обтрепанными краями и с дырками. Но потом Васька сообразил, что дырки можно зачинить.
Вечером пришли на двор к Таратутам девочки из нашего кружка чинить палатки. Палатки были очень высокие, и мы решили их обрезать и материал пустить на заплаты. Получилось здорово! Особенно были довольны завхоз кружка Васька Таратута, председатель Иван Фомич и даже директор Елена Николаевна, потому что с этими палатками не страшно отправлять ребят в дальние экскурсии.
Глава шестая. «Бунт» в семье Щукиных (из дневника Гриши Челнокова)
26 июня. Пока мы не отправились в археологическую экспедицию, я решил описать семью Щукиных.
Я уже писал, что Антошкина мать, Прасковья Антиповна, очень религиозная и суеверная.
Антошкин отец, Иван Никитич, вернулся с войны израненный и больной, и в семье всем верховодила Прасковья Антиповна.
Перед тем как сесть за стол, Прасковья Антиповна требовала, чтобы все становились перед иконой и крестились, пока она громко читает молитву. А кто не очень низко кланялся, тем она давала подзатыльник. Тут поневоле поклонишься, потому что Прасковья Антиповна хотя ростом не вышла, а жилистая и сильная.
Ивану Никитичу все это не нравилось, но он вздыхал и терпел, потому что знал: если скажет что-нибудь не по нраву жене, она раскричится на целый день, а у него от этого начинались сердечные приступы.
Прасковья Антиповна не позволяла своим детям вступать в пионеры, потому что в пионерах учат безбожию.
Когда Иван Никитич два года назад умер, у Щукиных все пошло по-другому, и зачинщиком перемен оказался Антошка, хотя учился тогда только в третьем классе. Он хотя и средний из детей, но ужасно упорный. Я думаю, ему передался материнский характер, а сестры уродились в отца, такие овечки.
Антошка стал говорить сестрам, чтобы они не преклонялись больше перед религиозными суевериями, потому что из-за этого стали посмешищем всей школы.
Старшие сестры ответили, что давно не верят в бога и им тоже неприятно, что мать воспитывает их не по-советски.
Однажды они устроили заговор: завтра с утра не становиться на молитву, а прямо садиться за стол.
Наступило утро. Щукарь мне потом рассказывал, что он очень волновался, не за себя, а боялся, что подведут сестры. Ему одному против матери не выстоять бы. Но сестры не подвели. Когда самовар и посуда были на столе, Прасковья Антиповна, как всегда, встала перед иконой и начала читать молитву. Как же она удивилась, когда дети сели за стол, даже не перекрестив лба, а старшая, Груша, преспокойно начала разливать чай.
Сначала у Прасковьи Антиповны отнялся язык, а потом голос к ней вернулся, да еще какой!
— Это что же такое творится? — взревела она. — Негодники! Вой из-за стола, сейчас же на молитву!
Антошка и сестры, точно не слыша, продолжали пить чай. Тут разразился страшный скандал, и все дети ушли из дому.
Антошка пришел к нам, а сестры разбрелись по подругам, твердо решив не возвращаться к матери, пока она не прекратит свое религиозное тиранство.
Прасковья Антиповна отправилась на совет к попу Евтихию. Что он ей насоветовал, неизвестно, но она держалась довольно-таки долго.
Потомившись в одиночестве дней десять, Прасковья Антиповна оповестила старшую дочь через соседку Авдотью Кукушкину, что дети могут возвратиться. Приняв это известие за полную и безоговорочную капитуляцию, Антошка и его сестры в тот же день вернулись домой.
Когда они опять сели за стол не крестясь, мать зло посмотрела на них, но не вымолвила ни слова. Антошка и девочки вели себя благоразумно: не хвалились своей победой, не дразнили мать безбожными речами, и Прасковья Антиповна начала смиряться. А тут еще Антошка принялся усердно рыбалить и притаскивал с Дона отборных сазанов, чебаков и сулу[2].
Прасковья Антиповна не очень усердно работает в колхозе. От полевых работ она старается увильнуть и добивается нарядов полегче — например, поехать с каким-нибудь товаром на рынок, дежурить у телефона в правлении или, в крайнем случае, низать табак.
Ей это, по большей части, удается, так как она постоянно жалуется на болезни и в доказательство приносит записки от Доры Панфиловны. А после этого у фельдшерицы на сковородке появляется жареный сазанчик либо чебак.
Трудодней Прасковья Антиповна вырабатывает самый-пресамый минимум, чтобы только не отобрали приусадебный участок. Да с нее много и не требуют как со вдовы воина Великой Отечественной войны.
Главный же прибыток в дом идет от трудодней, что вырабатывают старшие сестры Щукаря — Аграфена и Марья. Учатся они хотя и старательно, но средне, и еще с пятого класса решили, что вуз не для них и что, окончив школу, они останутся работать в колхозе. Если бы мать порвала с ними, то любая бездетная семья приняла бы их с удовольствием. Вот, думаю, почему смирилась Прасковья Антиповна.
Прошло две или три недели. Снова сговорившись с сестрами, Щукарь объявил матери, что он сам и Манька вступают в пионеры, а Груша — в комсомол.
Мать уже не скандалила, но пыталась отговорить детей. Выложила на стол старую, затрепанную библию и стала читать оттуда даже ей самой непонятные предсказания.
Когда это не подействовало, она отправилась в школу. Там она надоела всем, начиная с директора и учителей и кончая сторожихой. Побывала и у старшей вожатой Капитолины Павловны, и в комитете комсомола, и у председательницы родительского комитета Шумсковой и везде просила вычеркнуть ее деточек из списков.
— Из каких списков? — удивлялись все.
— Да из тех самых, из безбожной пионерии и комсомолии, — со слезами поясняла Прасковья Антиповна. — Уж ладно, пускай состоят, уж я с этим смирилась, да ведь на страшном-то суде эти списки вперед всего зачнут читать… И ввергнутся грешники, в них занесенные, в геенну огненную, где пламя неугасимое…
