Татьяна Александрова - Друзья зимние, друзья летние
Вырученные кубарем скатывались с деревянной приставной лестницы — и как никто не сломал себе шеи, ума не приложу. Спасенный вместе со спасителем и другими снова носился по улице, прятался за деревья, фонарные столбы и отчаянно вопил:
— Не боимся лупеша! Не боимся лупеша!
Если на чердак почему-либо было нельзя (там сохло белье или его снимали), придумывались другие наказания. Однажды наши добрые соседи прибежали жаловаться Матрешеньке: всех пойманных Светлана привязала за ноги, да так, что узлы пришлось перерезать, — к фонарным столбам. Но они не соглашались идти ужинать, бегали от родных и вопили:
— Не боимся лупеша! Не боимся лупеша!
Какие бы наказания Светлана ни придумывала, мы беспрекословно слушались: иначе в следующий раз играть с нами не будет.
Принесет к колодцу ведро и начинает обливать нас холодной водой.
— Да что ты делаешь, бессовестная! — ахают соседи и опять бегут жаловаться к Матрешеньке. — Да ты всех простудишь, вон ветер какой.
Светлана прекращает поливать нас из ведра, сердито смотрит на соседок. Наскоро отшлепав оставшихся пленников, срочно уводит всех в малинник, исчезает, через минуту возвращается с независимым видом и книгой «Робинзон Крузо». Усаживает мокрых пленников на солнышко, сухих — в тень и начинает вслух читать «Робинзона Крузо».
Мы сидим тихо и слушаем. И не скажешь, что это мы несколько минут назад отчаянно вопили: «Не боимся лупеша!» Попробуйте, это очень интересная игра.
ИГРУШЕЧНАЯ ПОСУДА
Из командировки папа привез нам игрушечную деревянную посуду: крошечные чашечки с блюдечками, сахарницу, чайничек, вазочку, самовар и полоскательницу, чтобы мыть эту посуду. Внутри посуда была белая, снаружи — синяя с розовыми цветочками и зелеными листьями.
Мы тихо ахнули от радости. Потом досыта налюбовались посудой, погладили синие края чашечек, подули на них, понарошку попили; отворачивали самоварный краник: совсем крошечный, а мог открываться! — и отнесли на террасу, чтобы с утра поиграть как следует. И все легли спать, потому что время было позднее.
Утром, чуть встали, мы побежали на террасу к новым синим чашечкам, блюдечкам, самоварчику и сахарнице.
Посудка стояла не на столе, где мы ее оставили, а под столом, и рядом с ней сидела Аллочка, наша двоюродная сестренка. Аллочка была моложе нас ровно, день в день, на три года, зимой ей как раз исполнилось два. Сейчас она сидела под столом, окруженная синими чашечками, блюдцами, сахарницей, самоварчиком и очень серьезно смотрела на вторую половинку синей чашечки, лежащую у нее на ладошках. Она серьезно поглядела на нас, положила в рот эту половинку — крррак! — на ладошке уже четыре половинки. Крррак! — уже много мелких кусочков, беленьких с одной стороны, синих с другой и желтых в изломе. Крррак!
…Мы смотрели в оцепенении, как одна за другой уходят в небытие синие чашечки и блюдечки. Крррак! — вот уже нет сахарницы. Аллочка невинными глазами, круглыми, как эти деревянные блюдечки, молча глядела на нас, вот поднесла к губам блюдечко — крррак! — лежат на ладони синие кусочки.
В отчаянии мы протянули руки к чашечке. Кррак!
Куда девался весь разум, который, по-видимому, был у нас. Чужие взрослые говорили: «Какие умненькие девочки!» Наверное, они ошибались, эти взрослые, потому что мы не отобрали у Аллочки синие чашечки, и блюдца, и вазочку, и самоварчик, а сели рядом на пол, на широкие доски и — кррак! — разгрызли по чашечке, крррак! — по блюдечку. Самоварчик долго сопротивлялся, он был из целого кусочка дерева. Крррак! — со слезами на глазах покончили мы с самоварчиком. Мокрые черепочки складывали в кучу на полу. Большая получилась куча.
И тут на террасу вышла Матрешенька:
— Ищу вас, ищу, и не найдешь. Умывайтесь скорее! Будем все завтракать! Папа расскажет вам про командировку. Он ездил на Унжу, это река такая, Унжа… Батюшки, что же вы наделали, безобразницы! Да что же это такое?
Тут папа вышел на террасу, легкой походкой подошел к столу, заглянул к нам, добрые, веселые глаза его стали тусклыми, скучными, он выпрямился и ушел с террасы.
— Ах, они безобразницы! Да вот я их, — услышали мы вскоре сердитый Матрешенькин голос, а потом были слезы.
— Да ладно, Матреша, оставьте их, — сказал усталый папин голос.
И такой усталый был папин голос, и такой расстроенный Матрешенькин, что, наверное, помню я каждый звук этих голосов и сейчас.
— Не привозите им больше ничего, Иван Степанович. Надо же такую красоту испортить. Стыда у вас нет, совести! Играли бы да играли! — ворчала Матрешенька, выметая веником из-под стола, а мы стояли рядом и тупо глядели на эти синие осколочки. И было как-то неуютно, какая-то серая пустота пришла в дом.
Стол был без скатерти, но если бы мне пришлось делать рисунки к этому рассказу, я бы лучше нарисовала скатерть длиною до самого пола, чтобы не было видно, как мы сидим и грызем синие чашечки с белыми серединками и розовыми цветами. А теперь я так люблю, собираю и храню всякую игрушечную посуду.
РЫБА — ПТИЦА — ЗВЕРЬ
Выходим из калитки, идем на болото. Там трясина, она может проглотить всего человека с ножками-ручками, с головой. Даже взрослого проглотит, не то что маленького. Сначала идем мимо знакомых дач, потом мимо незнакомых…
Вот так и сейчас, давно уже взрослая, нет-нет да и пойду, как в детстве, в дикие незнакомые места. Однажды заблудилась в весеннем лесу, вошла туда больной, вышла здоровой.
А еще было так. Я иду по лесу и боюсь наступить на гриб, на гусеницу, на жука. И говорю про себя, даже губами не шевеля, беседую, разговариваю с лесом беззвучно…
Это в детстве. Теперь мне совестно беседовать с лесом как в детстве, и я говорю с ним по-другому, но тоже тихо. Беру бутылочку с водой для разведения красок, ложусь на тропинку и, не срывая, рисую какой-нибудь лесной цветок. Или ветки деревьев и пустоты между ними.
И снова — детство. Мы сидим и играем в «рыбу-птицу-зверя». Интересная и простая игра. Наташа, Света, Лузочка, Зося, Люся, Нина сидят в ряд на стульях, а я стою перед ними, тычу в кого попало пальцем и говорю: «Рыба!» или «Птица!» Говорить надо очень громко и тут же начинать считать: «Раз-два-три!» Рыб, птиц и зверей на свете видимо-невидимо, но от неожиданности, с перепугу почти все они выскакивают из головы.
Всегда все хотели, чтобы именно я говорила: «Рыба! Птица! Зверь!» Если говорил кто-то еще, игра выходила не так интересно. Наверное, потому, что я говорила громко, решительно. И еще потому, что вижу — у Лузочки нет больше сил собираться с духом и отвечать, Зося смеется. И неожиданно тычу пальцем в задумавшуюся Наташу: «Зверь!»
— Медведь! — подскакивает Наташа.
Я и сейчас играю в эту игру. И все, как в детстве, называют тех же самых зверей, птиц и рыб, а остальных не могут вспомнить от растерянности. И мне кажется даже, что я создана для того, чтобы в компании друзей наилучшим образом провозглашать:
— Рыба! Птица! Зверь!
В ТОТ ДЕНЬ МЫ СОБИРАЛИ ЩАВЕЛЬ
В тот день мы собирали щавель. Луг был большой. С одной стороны — канава, с другой — речка, с третьей — горизонт, а с четвертой — шоссе. По нему медленно двигались люди и лошади, мчались машины. Мы набрали полные подолы, наелись солененькой травки до отвала. Так удачно все получалось: собираешь на лугу щавель и встречаешь маму на шоссе. Вот быстро шагает какая-то тетенька. Мы не сразу узнали в ней маму, а когда она позвала нас, прибежали, и мама странным чужим голосом сказала, что началась война.
Мама ушла в деревню, а мы забрались в канаву, в тень, и там обсудили все вопросы, касающиеся войны и фашистов. Было тревожно и радостно. Мы решили, что фашистов мы, конечно, тут же победим. Что нам стоит! Раз-раз! Так им и надо! Пусть не лезут! Это хорошо, что они на нас напали, а не на кого послабее…
— Мы им покажем! Как полетят вверх тормашками! — Вовка показал, как полетят фашисты.
Аллочка задумчиво повторила:
— Да, полетят вверх тормашками они все!
Потом мы обдумали положение с голодным годом. Матрешенька много рассказывала нам прежде о голодных годах. Когда они бывают и почему. Матрешенька, вспомнили мы, говорила, что голодный год бывает после засухи, неурожая, а еще — во время войны. Мы решили на всякий случай сейчас же подготовиться к нему. И даже немного пожалели, что он еще не наступил, вот бы сейчас накормили щавелем всех-всех!
Мы радостно, как будто голодный год уже настал, понесли пищу, кисленькую, свежую, домой. Но Матрешенька как-то не очень обрадовалась щавелю; расстроенная, печальная ушла в дом. В доме кто-то плакал.
Мы зашли и увидели тетю Нюру. Локти на столе, голова на ладонях, худые плечи вздрагивали.
Мы испугались, молча ушли из дома.
ДЕРЕВЕНСКИЕ ЛЕПЕШКИ НА САЛЕ
