Татьяна Александрова - Друзья зимние, друзья летние
Очередь бросать камушки не моя. Оглядываюсь и вижу, как солнце садится за зеленый забор. Там таинственная картонажная фабрика из темно-красного кирпича. Оттуда выходят утомленные люди. Очень хочется там побывать. Но не хочу доставлять лишних забот сторожу. Забор то ли сломали, то ли он сломался сам. Мальчишки и большие девочки залезали на поломанные кирпичи, проникали внутрь. Сторож только успевай кричать и гоняться за ними. Там можно найти разноцветные картонные трубочки, тоненькие на концах, с утолщением посередине — шпульки. Но к игре как-то не удавалось их приспособить.
И вот наступала моя очередь. Я один за другим брала в ладони теплые камушки, подбрасывала их и забывала про все на свете. А когда камушки подбрасывали Света, Лузочка или Наташа, я смотрела на бабочек. Много-много крупных разноцветных бабочек. И я забываю про все на свете, следя за ними.
Вот так и летают весь день перед глазами то легкие бабочки, то тяжелые камушки.
МОРОЖЕНОЕ
Мороженое продавал на станции хмурый дяденька. Он был в белом фартуке и стоял возле блестящего сооружения, похожего на алюминиевую походную кухню средних размеров, или же на поставленные на колеса огромные баки для кипячения белья. Из этих баков он доставал ложкой необыкновенно вкусное мороженое, укладывал в аккуратные круглые коробочки, наподдавал этакий алюминиевый шпенек, и мороженое выскакивало наружу, засунутое между двумя круглыми вафлями, ровное, как куличик из песка. Мороженое было белое (сливочное и пломбир), желтоватое (крем-брюле) и розовое с ягодками — земляничное.
Мы стояли на пыльной площадке и смотрели, как продается мороженое. На станции было очень интересно. Даже небо там было другое, его не загораживали деревья, как в нашем саду. Под ногами была не сочная зеленая травка, а пыльная площадь, и воздух был пыльный, и небо было пыльного цвета. А еще была длиннейшая пыльная деревянная платформа, по которой Светлана нам не разрешала бегать, потому что у платформы останавливались электрички.
Мороженое было по шесть копеек или по девять. Было еще по восемнадцать, но мы очень редко видели, как его покупают. Обычно кто-нибудь подкатывает на велосипеде и спрашивает маленькую порцию. Большая красная рука в белом рукаве берет монетки. Хмурый дяденька держит самую маленькую коробочку, наподдает снизу шпенек, и вот в руках у счастливого человека чудо — сияющее белое или розовое кольцо в двух вафлях. Мы даже не завидовали счастливцу, мы радовались за него.
Мы уже знали, что маленькие порции кладут только в клетчатые вафли, средние — в клетчатые и в вафли с именами. Большие покупали так редко. Конечно, они должны быть с именами, как же без этого. А еще что? Наверное, отчество.
Мы стояли и радовались, когда кто-нибудь покупал среднюю порцию и на круглой вафле попадалось имя кого-нибудь из нас (это была неслыханная удача!) или хотя бы имя какого-нибудь нашего знакомого. Продавец никогда не менял вафли. Например, покупателя звали Алик, а на вафле написано «Катя», но хмурый дяденька даже на «Петю» не согласится менять.
Подходили старшие ребята (они перешли во второй или в третий класс), доставали все свои деньги и покупали мороженое. Малышам тоже хотелось лизнуть. А иногда шесть копеек было у кого-нибудь из нас. Он брал мороженое. Мы все отходили в сторону. Ребят человек пять или семь, а мороженое было одно, да в конце концов это всего лишь одна столовая ложка.
Стояли мы так один раз в пыльной траве. С одной стороны по рельсам проезжали поезда, с другой стороны по дороге — лошади с телегами и велосипедисты. И вот велосипедист, большой мальчик, гораздо старше нас, наверное, уже в классе шестом или седьмом, поехал медленно-медленно, на нас почти не посмотрел, прищурился, посвистел и быстро помчался мимо по дороге, обгоняя лошадей с телегами. А в пыльную траву, прямо к нашим ногам, покатились монетки — и на мороженое по восемнадцать копеек, и на мороженое по девять копеек, и на мороженое по шесть копеек, по порции на каждого из нас.
Тогда мы, конечно, подумали, что большой мальчик нечаянно уронил деньги, что у него возле мороженщика срочно образовалась дыра в кармане, и монетки выпали, весь наличный капитал. Да мы и не думали долго, с визгом бросились в траву, радостно подобрали монетки и купили мороженое, — каждому хватило!
Это было в тридцать шестом. Через пять лет началась война. Этот мальчик, конечно, мог попасть на фронт с первого же дня войны. Вернулся ли он? Из Светланиного класса вернулись всего четыре человека.
ЗА МЫЛОМ
Одно лето мы отдыхали на Украине, на реке Сейм, в деревне Теткино. Ну и жара была! С нами была мама, и мы купались в реке по всем правилам: не отходи от берега, не бросайся в воду сгоряча, то есть остынь, прежде чем броситься, искупался — надо вытереться полотенцем, а не сохнуть на воздухе и так далее. В общем, все как положено. Иногда не купались, а просто мылись с мылом и мочалкой.
И забыли мыло где-то на берегу под кустом. Мама вспомнила об этом на полдороге, возле поля подсолнухов. Мыло по тем временам — вещь дорогая. Мама вопросительно посмотрела на нас. Кому бежать за мылом? Остальные подождут, посидят вон под тем деревом.
Наташа стояла далеко, думала о своем и по близорукости маминого взгляда не замечала. Светлана о чем-то быстро и громко говорила с нашей двоюродной сестрой Мурой и хозяйкиным сыном Даней.
Я не выдержала маминого взгляда и — бегом назад, к Сейму. Дорога почему-то бесконечно удлиняется, когда бежишь один.
Я подбежала к реке, быстро нашла мыло. Теперь быстро раздеться и, не остыв, разгоряченной, броситься в воду, отбежать подальше от берега и поплавать, а потом, не вытираясь, броситься назад и прекрасно обсохнуть по дороге! Перед глазами вспыхивали все новые прекрасные возможности, а ноги уже повернули обратно, и по горячей пыли проселочной дороги я поскорее побежала к своим.
— Не искупалась? — спросила мама. — Ну и дурочка!
НЕ БОИМСЯ ЛУПЕША
Конечно, на даче самой любимой игрой была «Не боимся лупеша». Для этой игры была необходима наша старшая сестра. Она, так сказать, играла главную роль. Сначала надо было упросить ее играть с нами, мелюзгой, она соглашалась не всегда. Только когда было настроение и не было ребят поблизости, ее ровесников, или когда она приедет из города. Дача ей наскучивала и она довольно часто ездила в город — «проветриться».
Но когда соглашалась — только держись! Скажет негромко: «Ну ладно, играем!» Как буря, вылетали мы из дома, летим, не разбирая дорог, вопим, как зарезанные: «Не боимся лупеша! Не боимся лупеша!» Играли, так сказать, по вдохновению, с настроением. А ведь все или почти все получается, если делать с настроением или по вдохновению, в общем, талантливо.
Орать-то мы орем, что не боимся, а на самом деле боимся страшно. И есть чего бояться: не дай Бог Светлана вдруг передумает играть, книга интересная попадется, или еще что. А если нет, то она выйдет на террасу, сойдет со ступенек, медленно подойдет к калитке и помчится за нами, как стрела, выпущенная из лука, как лиса за зайцем, как собака за кошкой. А мы спасаемся, как зайцы от лисы или как кошка от собаки. И так же нам страшно.
Очень далеко убегать нельзя было и нечестно. Бегали вокруг в некотором отдалении от Светланы, десять шагов, пятнадцать или пять — все равно. Чем ближе, тем веселее. И каждый орал: «Не боимся лупеша! Не боимся лупеша!»
Когда Светлана кого-нибудь ловила, естественно, наступало то, что скрывалось за этими словами. Светка лупила по-настоящему. Играть так играть. Если лупят потихоньку, то играть неинтересно. Но это было не все. Главное наказание было впереди и оно менялось от Светланиного настроения и обстоятельств. Если, например, наша дача была пуста, то пойманные доставлялись на чердак. А взрослые обычно восстанавливали справедливость: «Большая, а маленьких трогает!» — «Экая дылда, а с малышами связалась!» — и так далее. Нотации кончались Светланиными слезами и громким оправданием:
— Они сами просили! Сами лезут, а я потом отвечай! Не буду с ними играть!
— Ну, играли бы потихоньку…
А что за интерес играть потихоньку? Еще в доме можно, но не на улице. Даже если в доме был кто-то, пойманный в этом случае не сопротивлялся, послушно бежал следом, — обегал дом, влезал по высоченной приставной лестнице на чердак.
Далее Светлана лестницу убирала. Пойманный оставался сидеть на обширном темноватом чердаке среди узких золотых остатков света, в которых плясали пылинки, пытался ловить эти пылинки, такие видимые на свету и совершенно таинственно пропадавшие, если пойманную пылинку вынесли из лучика, думал о чем-то своем или следил сквозь чердачные щели, как идет туча, и ждал своей участи: то ли Светлана поймает, отлупит и приведет очередную жертву, то ли товарищи с воли успеют подставить деревянную лестницу. Тогда кто-нибудь выручит. Чаще всего Ленька. Он был общим выручателем, никогда не соглашался быть Светланиным помощником, это у него не получалось, хотя был почти ее ровесником. Гремел люк, а в нем — всклокоченная голова, громкий свистящий шепот. У Леньки не хватало всех передних зубов. Поэтому он прекрасно свистел в два пальца, громче его никто не свистел. И плюнет тоже со свистом, и лучше было стоять подальше, а то нечаянно оплюет. Справедливость он ставил превыше всего. Из-за нее (проспорил — выполняй) он спрыгнул однажды в Москве с третьего этажа, остался цел и невредим, если не считать всех передних зубов, которые он, упав, выбил о собственные колени.
