Анастасия Перфильева - Далеко ли до Сайгатки?
У Спирьки тоже пёс, помесь песца с собакой. Ну, этот строгий, не как Муха, и кличкой — Угрюм. Весной Угрюм ходил с дядей Борисом Матвеевичем и с Толей на охоту. Сейчас, опустив голову, Угрюм шагает за таратайкой и не глядит по сторонам и не помахивает хвостом. Спиря сидит на перекладине, Ганя рядом считает мешочки с пробами.
Гу-ук!
Из чащи неожиданно выпорхнул серый крыластый филин. Низко перелетел дорогу, чуть не ударился о ствол сосны.
— А, пралик тебя расшиби! — крикнул Спирька и взмахнул вожжой.
Пегий дёрнул таратайку. Варя повалилась в плетёнке и завизжала от удовольствия.
Возвращались из лаборатории уже к вечеру.
В плетёнке подпрыгивал обложенный соломой бочонок с керосином — получили в МТС, как велел дядя. Варя, Ганька и Спиридон сидели в плетёнке, разомлевшие от солнца.
Ещё издали увидели: на светлом вечернем небе, как на бумаге, три силуэта — Борис Матвеевич, Вера Аркадьевна и Толя стоят у шурфа. Вера Аркадьевна сейчас совсем как дядя — в сапогах, комбинезоне, перетянутом ремнём, только фуражка козырьком назад. Толя, длинноногий, как журавль, объясняет что-то. А вон и Маша, верхом на Боярыне, без седла, выезжает на заросшую повиликой межу, и кажется, Маша не едет, а плывёт по ярко-зелёному морю.
— Н-но, лешая! — грохочет она.
— Варя, купаться айда! — пищит спрыгнувшая Ганька.
Тут же за шурфами круглым глядельцем поблёскивает разлившийся из ручья бочаг. Кто это сидит на берегу? В треуголке из газеты, с удочкой в руке.
Ольга Васильевна, закинув ногу на ногу, забрасывает поплавок и, приложив руку к глазам, смотрит на подбегающую Варю.
— Варвара, добегаешься ты до солнечного удара.
— Не добегаюсь. Ой, бабушка, купаться скорей!
— Остынь прежде.
— Ой, бабушка, некогда!
Вода в бочаге закипела. Ганька, скинув платье, сажёнками поплыла по кругу. Варя разделась — и за ней. Ольга Васильевна выдернула поплавок.
— С вами наловишь! Рыбу мне всю распугали.
— А всё одно рыбе спать время, — крикнула Ганя и окатила Варю разноцветными брызгами. — Ольга Васильевна, с нами купаться айдате! Славно!
Потом все собрались у большого, разложенного среди поля костра. Звёзды, крупные, как бусины, высыпали на небе. Звенят и переливаются в овсах кузнечики. Иногда скользнёт над головой быстрая тень — летучая мышь.
Спирька с Толей натаскали с опушки хворосту. Он разгорелся дружно, жёлто-красное пламя искрами тянется к небу. Над костром подвешен котелок, в нём булькает вода. Ольга Васильевна наловила-таки за день несколько лещиков, к ужину будет уха.
— Спиридо-он, Анатолий Иванович! — кричит в поле Маша.
От тёмной опушки отделился кто-то большой и чёрный. Варя испугалась, потом вскочила и побежала навстречу. Это Спирькин отец, дядя Кирилл, тот самый, который разъяснял Варе в день приезда дорогу к разведчикам. Тогда, на чердаке в Овражках, рассказывая о Сайгатке, бабушка называла его «белоголовым Кирилкой».
— Час добрый, — говорит он степенно. (Видно, у отца перенял Спирька такой же говор.)
В руках у дяди Кирилла запотевший жбанчик.
— С бурильщиками просекой едем, глядим — огонёк. Не иначе, как вы. Дай, думаю, заверну. — Он ставит у ног Ольги Васильевны жбанчик. — Браги медовой гостям московским от наших колхозников, — и кланяется, а отсветы огня пляшут по загорелому лицу.
Бабушка кланяется тоже и так же степенно отвечает:
— Очень благодарны.
— Ужинать с нами садитесь, Кирилл Афанасьевич, — говорит Борис Матвеевич. — Ушицы свежей. Чем бы бражку откупорить?
— Дядя, вот ножик! — Варя протягивает ему кожаный чехол.
Пахнущий мёдом железный ковшик по очереди обходит всех сидящих у костра.
— Ганька, мне тоже пить? — громким шёпотом спрашивает подружку Варя.
— А пей! — фыркает та.
Варя хлебнула. В голову сразу ударил сладкий туман, закачался костёр…
— Варвара, довольно!
— Что, вкусно? Брага наша — такой в городе не сыщешь… — захохотал дядя Кирилл.
А Вера Аркадьевна с Машей уже разливали уху в миски, и Спиря торжественно подносил их, вкладывая в каждую деревянную расписную ложку.
…Большущая луна вылезла из-за лиственницы.
Костёр догорал, за ним, в темноте, всхрапывали и переступали ногами лошади.
Варя и Ганька взялись за руки и побежали в поле. Ноги не слушались, и было ужасно весело.
Трам-там-там,
Выходите все!
Трам-там-там,
Едемте домой,
В Сайгатку, Сайгатку,
Сайгаточку!.. —
пела Варя, а за ней и Ганя.
— Домой, домой! Вы где, разведчицы? — прокричал от костра Борис Матвеевич.
Ганька прыснула. Они с Варей схватились за руки и попрыгали около тёмного молчаливого Пегого, около светлой Боярыни. К ним от костра через навороченные пласты земли шла Маша с пучком белой пушистой травы в руке. За ней вышагивал длинными ногами Толя. В темноте казалось, его клетчатая ковбойка движется на ходулях.
— Разведчицы, домой! — звал Толя.
Боярыня фыркнула, пошевелила ушами и заржала. Толя откинул голову и тонко, совсем как настоящий жеребёнок, ответил ей: «И-го-го!» Боярыня повторила ласково, зовуще: «И-го-го…»
— Балуетесь всё, Анатолий Иванович! — засмеялась Маша. — Лучше б птаху какую приманили.
— Для вас, если захотите, можно и птаху.
Он помолчал, и Варе с Ганей показалось, что лес подошёл ближе, а над головами пискнула и ворохнулась проснувшаяся птица. И почти сразу из притаившегося настоящего леса глухо и нежно кто-то щёлкнул в ответ.
— Варвара-а!
Ольга Васильевна стояла у костра, освещенная гаснущим пламенем. Варя и Ганька повернулись и побежали к ней. Вера Аркадьевна и Спирька уже укладывали в плетёнку мешочки с пробами, отвязывали бадью. Борис Матвеевич с дядей Кириллом перекатывали бочонок с керосином.
— Ой, бабушка, не хочу домой, здесь так хорошо! — крикнула Варя и заплясала на месте.
— Ну что же, можешь оставаться. Мы с Ганей вернёмся в Сайгатку, дядя поедет на скважины, а ты ночуй, если хочешь, в поле. Вон с Машей и Спиридоном! Они с утра будут здесь размечать новые шурфы.
— Нет, правда?
— А почему бы и не правда?
— Ой, бабушка, спасибо!..
С поля от межи вырвался и поплыл по воздуху чистый сильный голос:
В синей Каме звёзды тают,
Плещет о берег волна.
Нету краше того краю,
Чем родная сторона.
— Маша поёт, — сказал, подходя к костру, Толя. — Ночь-то какая… Эх, хорошо!
Последнее утро
Угли погасли, только под чёрной корягой прятался огонь.
Варя на коленках подползла к костру и дунула — пепел хлопьями полетел ей в лицо. Ночь ещё не кончилась, было совсем темно.
Небо повисло низко над головой. Внезапно промчался холодный ветер, пахнуло мёдом с гречишного поля. Из темноты вдруг выступил молодой дуб, край высокой насыпи. Блеснул металлический ободок бадьи.
— Маша, вставай, Маша! — закричала Варя, вскакивая.
Они спали у костра на кошме. Дядя Кирилл со Спирей — чуть подальше.
— Гроза идёт!
Маша поднялась с кошмы, придерживая вздувшуюся косынку.
— О-о? Бежи к лесу, смокнешь.
Варя схватила одеяло и побежала. Большая тёплая капля ударила её по носу.
Добежав до первых деревьев, она остановилась задыхаясь.
Небо светилось изнутри. Ветки старой лиственницы наклонялись, часто вздрагивая. Варя присела под ними. Зелёная молния прошила тучу, зажглась над полем. При её свете стало видно: от шурфов, согнувшись, бежит Толя, за ним дядя Кирилл.
— Ох и гроза будет!
— А Спиридон где?
— Лошадь треножит.
Ещё раз осветилось небо, померкло и ахнуло над землёй. И вдруг хлынула вода.
— Где-е вы? — тонко кричал в поле Спирька.
— Сюда беги!..
— Как бы в дерево не ударило, — сказал Толя.
— Ничто, в бору повыше есть.
Дядя Кирилл накинул на Варю сложенный брезент. Варя прижалась к земле. Она видела, как шевелилась трава, как по коре дерева, точно падающая одежда, сбегала вода. Она чувствовала, что по её лицу, вот так же, смывая сон, льются тёплые струи, и намокшее платье липнет к телу, и ноги уходят глубоко в мягкий мох.
Стало тише, только над головой шуршали листья. Небо побелело, и заворчало где-то в стороне.
И за лесом, где синели слитые темнотой сосны, его тронул розовый рассвет.
Дождь пошёл косо, земля дышала, вбирая влагу.
Варя подняла голову. С лиственницы пискнула пичуга. Ей отозвались из осинника. Из-за дуба выполз робкий солнечный луч. Он упал на заросший папоротником пень, задымился.
И пошло!..
Защёлкали, засвистели в осиннике птичьи голоса. И ветер побежал по деревьям, а листья кивнули друг другу, распрямляясь и успокаиваясь.
