Нина Раковская - Мальчик из Ленинграда
— Ой-эй, — сказала Ульмасай-апа. — Ничего! Якши, хорошо будет.
Иргашой помогала Ульмасай-апа раскатывать лепёшки, а я пошёл к Зорьке, которая сидела на корточках перед громадным глиняным горшком, похожим на яйцо, и раздувала под ним угли. По углям бегали оранжевые огоньки.
— Что это такое? — удивился я. — Неужели это печка? Смешная какая! Не то квашня, не то горшок.
— Совсем не квашня! — даже рассердилась Зорька. — Конечно, печка. Только не русская, а узбекская. Она каменным углём топится. В Узбекистане ведь нет лесов, тут печи углём топят.
Рядом с печкой стояла на двух камнях большая сковородка, чёрная, с высокими краями. Зорька сказала, что эта сковорода — казан. Казан был прикрыт серебристым блюдом. Из-под блюда шёл вкусный пар, и под казаном тоже краснели угли.
— Тут плов варится! — весело объяснила Зорька. — Угощение будет замечательное. А в этой печке Ульмасай-апа лепёшки печь будет. Тоже по-здешнему. Я сама ещё не знаю, как это делается.
Дверь в дом была открыта. Я заглянул туда. В маленькой комнате с глиняным полом и стенами было крохотное, как форточка, оконце. Там не было ни стола, ни стульев. Одна большая деревянная кровать, покрытая кошмой, стояла у стены.
— Юлька! — крикнула Зорька. — Иди скорее! Ульмасай-апа лепёшки сажает.
Старуха стояла около печки и щёлкала по глиняным стенкам печки пальцем — наверное, пробовала, горяча ли. Глиняный горшок звенел, как стеклянный. Рядом стояла Иргашой и держала блюдо с лепёшками. Ульмасай-апа сняла крышку с печки и очень ловко и быстро прилепила все блины к стенкам. И снова закрыла её крышкой.
— Чудо-печка! — радовалась Зорька. — Ни сковороды, ни противня не надо. Поняли?
Из чудо-печки сразу запахло печёным тестом. У меня слюнки потекли.
Пока пеклись лепёшки, я по лестнице, приставленной к дому, забрался на плоскую крышу. И, хоть домик был маленький, с его крыши, как с колокольни, город был далеко виден.
Кругом были узкие, кривые переулки и такие же чистые маленькие дворики и плоские крыши. Всюду, будто свечки, поднимались голые пирамидальные тополя.
Вот и такие же печки во дворах — глиняные горшки. Над печками вились синие струйки дыма: наверное, везде плов готовили, лепёшки пекли.
Слева сквозь голые деревья видна была площадь. На ней собрался народ. В кругу стояли два старика. Один держал громадный барабан, другой — трубу из красной меди. Труба была в два раза больше старика. Наверное, она была тяжёлая, но старик поднял её прямо вверх, будто трубил в небо.
Труба пела одну и ту же короткую песню. Она была совсем не похожа на наши, и я не мог её запомнить. Из толпы вышли две девушки в широких белых платьях до самых пяток. Стали друг перед другом, опустили головы и закружились. Труба запела ещё громче.
— Готово! — кричала внизу Зорька. — Юлька, слезай. Готово!
Когда я слез вниз, кровать с кошмой уже стояла во дворе. На кровати, поджав ноги, сидели Зорька и Гоша.
— А где же Ульмасай-апа? — спросил я.
— Ушла, — ответила Зорька. — У неё свои гости будут. А ты к нам залезай. Что ты удивляешься? Думаешь, это кровать? Это стол узбекский. Стульев тут не полагается, надо обязательно сидеть вот так, на корточках.
Посреди кровати на серебристом блюде лежали четыре лепёшки — пышные, румяные и такие горячие, что я обжёг себе пальцы, когда Зорька дала мне одну лепёшку.
Иргашой разложила в пиалы плов, влезла к нам, и мы начали пировать.
Давно я не ел так вкусно!
Плов был розовый, рисинки так и рассыпались в нём. Он был сладкий от кусочков моркови и острый от лука и красного перца. А лепёшки так и хрустели на зубах.
— Вкусно? — всё время спрашивала Зорька. — Верно, очень вкусно? Узбеки любят угощать, они очень гостеприимные. Поэтому к ним столько эвакуированных приехало. Отовсюду! Из Белоруссии, с Украины, из Литвы, из Латвии… И они всех приняли, никому не отказали. Сейчас тут эвакуированных даже больше, чем узбеков… Правда, сам Осип Петрович нам говорил! А зато, когда война кончится, мы к себе узбеков будем звать в гости. А ты, Иргашой, будешь самый знаменитый гость!
— Приедешь ко мне, Иргашой? — спросил Гоша.
— Нет, она ко мне приедет! — твердила Зорька. — А к вам только приходить будет. Жить она будет у меня!
— Ладно! — согласилась Иргашой. — Я ко всем приезжать буду.
И велела нам брать плов вместо ложек кусочками лепёшек, как лопаточками. Она, видно, была девочка очень серьёзная и не любила много говорить.
Я ел, а сам любовался чистым двориком, красной циновкой у порога, глиняной печкой, похожей на яйцо.
— Ни за что бы из такого дома не ушёл! — сказал я.
И стал расспрашивать Иргашой, давно ли Коканд построили, почему тут глиняные дома и заборы и такие маленькие окошки. Иргашой сказала, что Коканд очень древний город и прежде был столицей узбекского ханства. Тут много старых мечетей и дворцов. Окошки тут маленькие для того, чтобы в доме летом было прохладно, а дома строят глиняные и невысокие, потому что тут бывают землетрясения.
— Настоящие? — спросил я.
— Да нет! — вмешалась Зорька. — Просто земля под ногами, как лодка, покачается, и всё! Я знаю. При мне одно землетрясение было.
Громко застучали в деревянную калитку.
— Отворите! — крикнул знакомый голос. — Откройте! Мальчик эвакуированный, Юля Семёнов, тут?
«Кто меня зовёт? Зачем?» — всполошился я. Спрыгнул с кровати, отодвинул засов у калитки, она распахнулась сама.
— Галя пришла! — закричал я и бросился к ней на шею.
— Мне в детдоме сказали, что ты в гостях! — засмеялась Галя. — Я о тебе беспокоилась. Не вытерпела даже, прибежала. Ну как, ребята не обижают?
— Это меня-то? — сказал я. — А как хорошо, что ты пришла! Я тут знаешь кого нашёл? Военного!
Помнишь, я про него в больнице рассказывал. Которого на базаре встретил. Это директор нашего детдома. И Партизан тут. Его Ваней зовут. Масловым.
— Счастливый ты, Юлька! — обрадовалась Галя. — Я говорила — всё будет хорошо.
Галя была нарядная, в белой кофточке, вышитой крестиками, совсем панночка из «Майской ночи»!
Ведь я всегда её видел только в больничном белом халате.
— Я и журналы тебе принесла. Это доктор наш вспомнил про них. И велел тебе отдать. Он тебе привет шлёт!
Она подала мне альбомы с вырезками, журналы «Вокруг света». И газетный свёрток, в котором была завёрнута моя любимая пареная айва.
Я познакомил Галю с девочками и с Гошей. Мы показали ей дом, кровать, печку. Гале тоже очень нравилось у Иргашой. Потом мы уселись все вместе на кровать, разделили айву, и я стал показывать девочкам мои вырезки из газет.
Иргашой меня похвалила:
— Ты, Юлька, развитой. Покажи свои альбомы Садковый. Он давно хотел делать такие. Он тебя похвалит.
Я стал показывать свои журналы. Зорька удивлялась, что я хорошо знаю географию, а я видел, что Иргашой помнит разные острова и государства лучше меня. Она перевёртывала страницы и преспокойно говорила:
— Канарские острова! У берегов Северной Африки. Гонолулу. Тут Амалия Ирхард, знаменитая лётчица, утонула. Сан-Марино. Самое маленькое государство… Непал…
— Какая же девочка умная! — хвалила её Галя.
Когда попадались картинки с осьминогами, питоном и уродливыми людьми, Гоша старался поскорее перевернуть страницу. Но Зорьке страшные картины больше всего нравились. Она закрывала Гоше ладошкой глаза, а сама любовалась огромным питоном. Сидели мы недолго — раздался звонок. Надо было возвращаться в детдом.
На прощание я попросил Галю:
— Навещай меня почаще. Приходи каждую неделю.
И она обещала не забывать меня.
В ту ночь я лежал в большой спальне, уставленной кроватями, под большим стёганым одеялом, у окна. Ваня попросил Садыкова дать нам кровати рядом. Но Ваня уже спал. И другие ребята спали. Гоша говорил во сне. А мне не спалось. Большая луна стояла низко над двором, и мне казалось, что её можно было достать с неба рукой. Я глядел на луну, думал про Ленинград, вспоминал маму, рассказывал ей про детдом. И незаметно уснул.
Часть пятая
«От Советского Информбюро»
Через месяц я освоился с новой жизнью. В детдоме мне нравилось, и я уже привык, что всё тут делалось по звонку.
Электрические звонки были не только в классах, в спальне, но даже во дворе. В семь часов раздавался первый звонок, и он будил весь детдом.
— Подъём! — кричали ребята.
Мы убирали спальни, умывались и шли в столовую. После завтрака — в клуб. Там, на сборе, нам читали известия с фронта, а перед сбором Садыков всегда перекалывал на карте ленточку с красными флажками. Я старался поскорее кончить завтрак, чтобы успеть до сбора помочь Садковый у карты. Теперь я нисколько не боялся его. Садыков был строгий и вспыльчивый, но зато очень весёлый и справедливый. Он целый день проводил в детдоме, даже спал в спальне у старших мальчиков. Он никогда не отказывался переменить книгу, выдать футбольный мяч или объяснить военную новость.
