Любовь Воронкова - Сын Зевса
– Видишь, Александр? Когда-то такую карту сделал ученый-географ Гекатей. Вот Земля – ойкумена. Вот Эллада. Вот Македония. Море. А это огромное пространство Земли – Персия. Персию такой огромной сделал персидский царь Кир. Он покорил множество царств, объединил их. Я тебе уже рассказывал о царе Кире.
– Да, я все знаю про царя Кира, учитель. Значит, это и есть Персия, – повторил Александр. – Она очень большая. А что за Персией?
– Тут – Индия.
– А за Индией?
– За Индией, как видишь, – ничего. Океан. А в этой стороне – Египет. Но говорят, что в Индии, так же как и в Египте, водятся слоны, – очевидно, эти земли где-то соприкасаются друг с другом. Но эта карта Гекатея несовершенна.
Александр долго разглядывал бронзовую дощечку. Потом положил ее на стол со вздохом облегчения.
– Земля не так велика, и царств не так много. Я завоюю их все. И на всей Земле будет только одно царство – мое, царя македонского.
Аристотель с любопытством поглядел на него. Александр стоял перед ним сильный, крепкий, с решительным лицом, с глазами светлыми, зоркими и непреклонными…
– Может быть, может быть… – задумчиво сказал Аристотель. – Победа над персами с тем войском, которое создал царь Филипп, вполне возможна. Но я полагаю, что это не приведет ни к чему хорошему.
Александр промолчал. На этот счет у него было свое собственное мнение, которого никто не мог поколебать.
«Илиада»
Здесь, в зеленой тишине Нимфайона, Александр повторял за своим учителем гремящие строфы Гомера:
Пой, богиня, про гнев Ахиллеса, Пелеева сына,
Гнев проклятый, страданий без счета принесший ахейцам,
Много сильных душ героев пославший к Аиду,
Их же самих на съеденье отдавший добычею жадным
Птицам окрестным и псам. Это делалось волею Зевса…
Аристотель сам переписал «Илиаду» для Александра.
Александр был ошеломлен огромным миром, который раскрылся перед ним. Боги, люди, отважные герои, битвы, переплетение чувств, страстей, счастья и страданий… И снова битвы. И снова битвы.
С дрожью сердца он встретил здесь обожаемого героя Ахиллеса, о котором пела мать над его колыбелью, о котором рассказывала, когда Александр подрос. Но разве могла женщина в гинекее рассказать о нем так, как поведал великий Гомер!
Аристотель и сам страстно любил поэмы Гомера. Преподавание поэзии он начал вот с этих его величавых строф:
Пой, богиня, про гнев Ахиллеса, Пелеева сына…
Александр слушал стихи, как музыку. И не просто как музыку, он слушал их как откровение воину, вождю.
Вспомнив о бое, ахейцы поспешно надели доспехи.
Тут не увидел бы ты Агамемнона, сына Атрея,
Дремлющим, или трусливым, иль кинуться в бой не хотящим.
О том, как Агамемнон, оставив «яро храпящих коней» и колесницу,
Сам же пешком обходил построения ратей ахейских.
Тех быстроконных данайцев, которые в бой торопились,
Их ободрял он словами и с речью такой обращался:
«Воины Аргоса, дайте простор вашей удали буйной!
Зевс, наш отец, никогда вероломным защитой не будет.
Тех, кто священные клятвы предательски первый нарушил, —
Будут их нежное тело расклевывать коршуны в поле,
Их же цветущих супруг молодых и детей малолетних
В плен увезем мы в судах, как возьмем крепкостенную Трою».
Александр жадно читал и перечитывал описание боев, заучивал то, что особенно поражало воображение и перекликалось с его тайными замыслами. Он забывал обо всем, сидя над «Илиадой», – и где он, и с кем он. Александр в ахейском войске сражался против Трои.
Вот уже в месте едином сошлися враждебные рати.
Сшиблися разом и щитные кожи, и копья, и силы
Меднодоспешных мужей. Ударялись щиты друг о друга
Выпуклобляшные. Всюду стоял несмолкающий грохот.
Вместе смешалося всё – похвальбы и предсмертные стоны
Тех, что губили и гибли. И кровью земля заструилась.
Аристотелю с трудом приходилось отрывать Александра от «Илиады».
Аристотель читал лекцию по физике, а у Александра звенели в голове «медью гремящие» строки… Силой воли он заставил себя прислушаться, о чем говорит учитель.
А учитель говорил интересные вещи.
– Природа постепенно переходит от предметов неодушевленных к животным, – говорил он, – и, таким образом, вследствие непрерывности остается скрытой граница между ними. Так за родом неодушевленных предметов прежде всего следует род растений. Переход от растений к животным непрерывен. Ведь относительно некоторых существ, живущих в море, можно усомниться, животные это или растения. Непрерывность, постепенность перехода из одного рода в другой – таковы черты живого мира.
Александр задумывался. Ему казалось, что перед глазами раздвигаются завесы. Так вот как устроен мир… И среди этого мира, полного еще не познанных тайн, – человек. Кто он? Что он?
И на это у Аристотеля был ответ.
– Человек – общественное животное, – говорил он, – в большей степени, чем пчелы и всякого рода стадные животные.
Один из учеников, хитроумный Неарх, однажды задал такой вопрос:
– Говорят, что больше всего надо любить своего друга. Но каждый человек самый лучший друг самому себе. Значит, надо больше всего любить себя? А тех, кто делает так, бранят, называют себялюбцами. Как же поступать?
Аристотель ответил на это охотно и с удовольствием. Он любил размышлять о поведении человека в жизни и любил говорить об этом со своими учениками.
– Есть люди, которые всю жизнь стремятся захватить для себя как можно больше всяких благ – почета, денег, наслаждений. Таких людей называют себялюбцами, и справедливо называют. Но можно ли приравнять к ним того, кто отвергнет деньги и почести, охотно отдаст имущество и лучше проживет один год, совершив великое, прекрасное деяние, чем многие годы бесцельно. От власти и почестей он откажется ради других. Но прекрасное оставит себе!
Александр внимательно слушал это поучение. И снова не согласился с учителем.
– Они охотно отдают имущество… – повторил он, обращаясь к Гефестиону, когда они вдвоем направлялись в палестру. – Я тоже могу отдать друзьям все… Но власть? Власть нужна мне самому. Кто же из вас лучше воспользуется властью, нежели я?
– Эти слова учителя относятся ко всем нам, – успокоил его Гефестион, – но не к тебе, Александр. Ты – сын царя. А царь без власти – уже не царь.
– Помнишь, Гефестион, как учитель однажды сказал: цель человеческого бытия – познания. А как же завоевания, подвиги, слава?
– То, что он сказал, так это для философов. А для царей другая мера. Ведь он и другое сказал: «Не одно и то же прилично богам и людям».
– Да, помню. Иногда мне кажется, что он готовит из меня философа, а не царя и полководца. Но он же сам дал мне в руки самое лучшее руководство воевать и побеждать – «Илиаду».
… В город вбежали троянцы, подобно испуганным ланям,
Пот осушили, и пили, и жажду свою утоляли,
Вдоль по стене прислонившись к зубцам. Приближались ахейцы, —
Двигались прямо к стене, щиты наклонив над плечами…
Я вижу себя среди них, Гефестион. Мы так же пойдем осаждать города. Мы завоюем весь мир. Ты же видел чертеж на медной доске? Ойкумена не так велика.
Рассказ о Фермопилах
Аристотель преподавал также историю Эллады; о войнах рассказывал он, о героях, о том, как персы грабили и жгли Афины, о том, как защищались эллины и как они прогнали персов…
– Учитель, расскажи нам о таком героическом подвиге, – попросил Александр, – который остался прославленным навеки!
– Хорошо, – согласился Аристотель, – я расскажу вам о многих подвигах, совершенных эллинскими героями, – о битве при Саламине, о битве при Марафоне… Но сначала расскажу о подвиге Леонида, царя спартанского.
Фермопилы, как вам известно, – узкий проход между горами и морем, ведущий в середину Эллады. Когда персы на своих кораблях подошли к Фермопилам, эллины, которые собрались защищать проход, испугались и ушли.
А Леонид, царь спартанский, решил остаться на месте и загородить персам проход. Он послал гонцов в разные города за помощью, потому что войска у него было мало. Но в это время начался Олимпийский праздник, праздник всей Эллады, и города по этой причине не прислали войск.
Между тем царь персидский Ксеркс направил в Фермопилы соглядатая.
– Посмотри, что там делают эллины и большое ли у них войско.
Персидский всадник тихонько подъехал к лагерю Леонида, стоял и смотрел. Вернулся он удивленный.
– Царь, воинов там немного. И ведут себя беззаботно. Одни заняты гимнастическими упражнениями. Другие расчесывают себе волосы.
Ксеркс засмеялся:
– Так они готовятся умирать?
Он позвал к себе спартанца Демарата, который был изгнан из Спарты и жил при дворе персидского царя.
– Объясни мне их поведение.
– Царь, – сказал Демарат, – уж и прежде ты слышал от меня об этом народе. Ты смеялся надо мною, когда я говорил то, что предвидел. Люди эти пришли сражаться с нами и готовятся к бою. Таков у них обычай: когда предстоит рисковать жизнью, они украшают себе голову. Да будет тебе известно: если ты покоришь этих спартанцев и тех, что находятся в Спарте, то не останется ни одного народа, который решился бы выступить против тебя.
