Никул Эркай - Новая родня
Военврач, заметив, что ребята пристально смотрят на чертеж лица, спросил:
— Как зовут эту девочку?
— Светлана…
— Да? Передайте пионерам, что раненую девочку, для которой они хотят отдать свою кожу, тоже зовут Светланой!
— Нашу зовут еще Луной…
— Вот как? Наверное, она красивей всех, поэтому и прислан чертеж именно ее лица?
— Нет, — ответил сообразительный Юка, — у нее лицо самое широкое во всей школе, а девчонки любят кроить с запасом, чтобы не ошибиться!
Доктор подавил улыбку и, не теряя серьезности, сказал:
— Это очень умно. Передайте всем девочкам мою сердечную благодарность. Скажите, я горжусь такими самоотверженными людьми!
ВЕСЕННИЕ НЕОЖИДАННОСТИ
Возвращались ребята в Курмыши в мрачном настроении. Даже Кудлай хвост повесил. Ему были тяжелы и пустые салазки. А ребятам еще тяжелей казалось небольшое письмо, которое они должны были доставить деду Акиму от доктора, и особенно благодарность, которую должны были передать девчонкам устно.
«Горжусь такими людьми», а что они сделали? Подумаешь, подвиг какой — разрисовать себе щеки! Вот если бы они солдатский «разговорник» хотя бы вызубрили, можно было бы похвалить. По кусочку кожи решили пожертвовать — да разве это сравнится с тем, что другие жизни не жалеют отдать для победы! «Самоотверженные», а где это видно? Да встреться им живой фашист, они бы даже не знали, что нужно крикнуть «Хенде хох!»
Ну ладно, наше время тоже придет. Вот напишут в газетах про подвиги двух юных разведчиков из деревни Курмыши, вот тогда военврач тоже скажет: «Горжусь такими…»
Несколько утешило мальчишек по возвращении в деревню то, что зазнавшимся девчонкам, оказывается, крепко досталось от мам, бабушек и старших сестер. Кто-то все-таки проговорился, ну и пошел шум по всей деревне. И вот уже все «самоотверженные» ходят заплаканные, но с чистыми лицами. Заставили их силком умыться!
Однако, приободренные благодарностью военврача, которую мальчишки не смогли утаить, все пять Светлан, четыре Людмилы и три Тамары снова подняли носы. Они сговорились носить свои памятные знаки на лицах мысленно, каждая в уме приучая себя помнить, какой кусочек ее кожи предназначен для девочки без лица.
И при встречах вместо обычного приветствия девчонки теперь касались пальцами этих предназначенных на вырезку мест…
Дедушка Аким, получив записку военврача, долго читал и перечитывал ее и, покрякивая, сообщал ребятам некоторые отрывочные сведения. Мальчишки не посмели узнать заранее, заглянув в незаклеенный конверт. Они уважали доктора и, кроме того, тренировали волю.
— М-да, — говорил дед, — характер у этого парня! Решил помереть в безвестности — и все… Оказывается, он даже фамилии своей не открывает.
— А почему?
— Почему? Я думаю, потому, что не желает, чтобы его жалели родные и близкие, как покалеченного. Решил числиться без вести пропавшим… Точь-в-точь как я когда-то… Молодо-зелено!
Теперь деду захотелось взять над ним шефство.
Друзья обрадовались. К веселому старику льнули все ребята. Глядишь, и этот паренек с ним подружится, а тогда все заботы с плеч долой.
Отец Мики прислал с фронта письмо, которое взбудоражило их больше, чем первое дуновение весны — перелетных птиц.
Вот что писал отец:
«… а у нас здесь наступила неожиданная ранняя весна. Очутились и мы, и фрицы на островах, кругом вода, а посередке беда. Подтопило фашистов, а все не унимаются: и мины швыряют, и из пушек палят…»
А в ответ на призыв сына бить всех немцев без пощады за то, что они над детьми издеваются, отец сообщал:
«Наказ ваш, сынок, мы учтем, конечно, бить будем гитлеровцев без пощады, только имей в виду, не все немцы — гитлеровцы. Немцы разные бывают».
И описал такой случай, что просто читать невозможно — так на войну хочется. Оказывается, весной, если умеючи, можно так отличиться, лучше лучшего! Вот послушайте.
Григорий соорудил не то плот, не то ладью. Он это может. Хоть из бревна, а если надо — лодку сделает. И вот на этих «плавучих средствах» стал он с товарищами производить разведку. Поплыли однажды ночью по залитым лесам. В тех краях разлив бывает раньше, чем в Мордовии; заплыли далеко от своих позиций и вдруг слышат — из кустов кто-то покрикивает потихоньку:
«Рус, спасибо! Рус, спасибо!»
Что за чепуха, за что их благодарить, когда они плывут тихо, без стрельбы, как в разведке положено? Даже веслами стараются не всплескивать.
Подкрались к затопленному водой бурелому и видят: сидят там на деревьях, на бревнах фашистские вояки. Повесили на сучки автоматы и приманивают наших плывущих разведчиков:
«Рус, рус!»
Наши подгребли, посажали их в свою плавучую посудину, повезли в плен со всей амуницией. Оказывается, у них тут позиция была, спрятанный под буреломом блиндаж. И все затопило. И уж который день сидят, как зайцы, а вода все прибывает… Что ни час— ближе к гибели.
Чудно, вода людей топит, а они благодарят: «Спасибо, спасибо!» Знать, довоевались — больше некуда.
Оказывается, эти немцы по-русски плохо знали и вместо «спасите» «спасибо» кричали.
В плену обещали получше выучиться.
Отца за этих пленных наградили медалью…
Прочли об этом ребята и взволновались.
— Эх, вот бы нам туда сейчас на дедушкином легком ботничке! — воскликнул Юка.
— Не худо бы на рыбацкой завозне, в нее пленных больше насажаешь! — поправил Мика своего товарища.
И тут же они поняли, что все их снаряжение уже не годится— ни лыжи, ни шубы, ни валенки. Лучше всего плыть налегке, да в лодке! А тут, как на грех, весна задерживается.
Зима в этом году была суровая, многоснежная. Сугробы хоть и осели от первого же тепла, но таяли медленно. Вода уходила под снег, скапливаясь в оврагах и низинах. Но тяжелый толстый лед никак не поднимался. Ждал прибылой верхней воды из-под Пензы и из-под Моршанска. Вот как повалит она валом с этих более южных полей, так и взломает льды любой толщины.
Дядя Евсей определял, что вода будет большая, и торопился вывезти из лугов все сено, даже с тех холмов, которые не всегда затоплялись. Работы было много.
Мика на своем знаменитом Коне несколько ездок сделал и вывез целый стог.
Юка на Сивом тоже возил. Кряхтел старый мерин, но, словно чуя, что сено может полой водой унести, тоже старался.
На вывозке работали стар и мал. Даже Марфа, урывая время от раздойки молодых, недавно отелившихся коров, несколько раз в луга съездила, надев мужнины охотничьи сапоги, с высокими голенищами.
И хорошо, что постарались колхозники. Половодье так разыгралось, что вода вплотную к плетням подошла. Даже некоторые стога подтопила. И один чуть не уплыл. Приподнялся вдруг с земли, солома его зашипела по-змеиному, и тронулся он прочь от деревни.
Пришлось этот стожок соломы веревками зачаливать и заводить за плетни, как корабль в гавань.
Пока не наступила весенняя страда, колхоз подвел итоги зимней работы, и правление наградило Марфу за отличный выход телят и за хорошую раз-дойку молодых коров премией. И Мику тоже наградили за работу молоковозом и, главное, за вывоз сена на рогатом Коне.
Получив за себя и за сына денежную премию, Марфа пришла домой смущенная и сказала, обращаясь к сыновьям:
— Простите уж вы меня, хозяева мои дорогие, работнички трудовые, без спросу истратила я эти денежки… Надо бы вам кое-что из одежонки купить, а я вон на что позавидовалась. — Открыла горницу, а там стоит новенькая никелированная детская кровать с сеткой. — Это я для нашей Галинки… Весной-то ее, наверно, отпустят к нам, надо же создавать условия.
Мика сдержался, хотя и позавидовал. А Сандрик как заревет:
— И мне такую! И я хочу условия! — И так разбушевался, что насилу уняла его Марфа.
А Мика, скрывая свою обиду на мать, которая никогда их не баловала отдельными кроватями, сказал ему:
— Ну и чего реветь? Что, мы маленькие, что ли? Мы и сами такие купить можем. Заработаем — вот и вся недолга! На собственные труды чего хочешь приобретем.
— Приобретем, — согласился, всхлипывая, Сандрик.
Мать долго вздыхала на своей кровати, слушая их шепот на печке, и думала про себя:
«Ах вы, сынки мои, ростом малы, да умом мудры!»
ГОРЕ
Горе пришло тихим весенним вечером, когда все колхозники готовились на покой после трудового дня. И принесла его длинноногая Светлана «А я знаю». Как она ни старалась сберечь людей от дурных вестей, обманул ее веселый треугольник с пометкой: «Действующая армия». Вручила она его семье ушедшего на войну старшего конюха Степана Терентьева, не зная, что в нем таится. Похоронку в квадратном конверте она бы не прозевала.
В этом письме дядя Степан сообщал из полевого госпиталя своим близким, что сам он жив и почти здоров, отделался испугом и легкой царапиной, а вот товарищ его, любимый и боевой друг Григорий Учайкин, «приказал долго жить». Сам он видел как подкинуло его в воздух взрывом той мины, которая и его, Степана, слегка поранила. И упал Григорий бедняга, вниз лицом в мутную воду, и унесла его река… во вражескую сторону.
