Кондратий Урманов - Пора забот
Я вскидываю ружье, рябчик мелькает между веток, и мой выстрел запаздывает.
— Ну, что ж, один рябчик на троих — это ничто… — говорю я себе, чтобы смягчить неудачу.
Спускаясь в долину и проходя по зарослям папоротника, я вдруг услышал повизгивание. Ну точь-в-точь так повизгивали молоденькие лисята в нашем зоологическом саду. Я часто там бывал, и этот звук мне крепко запомнился.
За папоротниковым полем меня опять, как у реки, встретили кусты акации вперемежку с молодыми осинками. Пробираюсь сквозь кусты и вдруг вижу: на каменистой россыпи сидит пестрая лайка, а возле нее подпрыгивает маленький щенок, подпрыгивает и визжит, при этом он смотрит куда-то вверх, на одну точку. Лайка, должно быть, почуяла человека и повернула ко мне голову. Я замер. По временам она поднимает морду и смотрит туда же, куда щенок. Я ловлю глазом эту линию, веду кверху и на зеленой лапе сосны вижу крупную голову глухаря.
Во мне мгновенно просыпается охотник, я вскидываю ружье, и вместе с грохотом выстрела, вместе с осыпавшимися ветками, на землю падает тяжелая птица. Лайка быстро кидается к ней и прижимает к земле лапами.
— Отдать! — говорю я ей, выходя из кустов.
Птица бита намертво, и собака отходит. Возле моих ног крутится щенок, я хочу приласкать его, но мать ворчит, и он отходит к ней.
— Вперед! — говорю я лайке и ружьем показываю направление. Она внимательно смотрит на меня, потом, видимо, решает, что я чужой, и ведет щенка в противоположную сторону.
Только теперь я догадываюсь, зачем лайка водила по лесу своего детеныша — она учила его тому, что хорошо знала сама. Это была школа в лесу, и я помешал ей в это утро дать предметный урок детенышу.
Сорочье гнездо
И день и ночь шумит голубая река. Когда она несет на своих волнах корягу или бревно, я долго провожаю их взглядом, провожаю и завидую, что не могу вот так же плыть вниз по течению.
Борис Павлович успокаивает меня, говорит, что скоро вернутся плотовщики и я смогу отправиться с ними на новых плотах.
— Каким же путем они вернутся? — спрашиваю я
— По реке…
— На чем?
— На лодке…
Трудно было поверить, но я вспомнил не менее быструю реку Катунь — красавицу алтайских долин: там против бурного течения люди плавают на лодках с шестами… Ударит окованным шестом в гальку — и продвинет лодку на метр, еще ударит — еще на метр вперед.
«Не скоро же доберутся плотовщики до плотбища», — думаю я.
В моем положении можно истерзаться, если сидеть сложа руки.
Я беру удочку и иду к тому месту, где потревожил журавлей. Там я видел маленький заливчик. Рыба горных рек не боится быстрого течения, но покормиться заходит в тихие места.
Пристроился и сижу. Но на червяка не хочет клевать хариус. Я стал ловить коричневую букашку на кусте, да так и замер с протянутой рукой…
По реке, стоя на четырех связанных бревнышках, с длинным гребным веслом, не плыл, а мчался небольшой человек с черной бородой, в домотканой поддевке и островерхой мерлушковой шапке. Он снял шапку в знак приветствия.
— Какая смелость!.. — говорю я себе и кричу что есть силы: — Правее держи!.. Ра-зобье-от!.. — и показываю рукой вперед. Там, над подводными камнями, кипят белые буруны.
Человек быстро схватился за гребь, но было уже поздно. Салик ударило о подводный камень, все бревешки вдруг разлетелись, и на короткое время человек исчез в волнах.
Я кинулся к месту катастрофы, и когда подбежал, человек уже выбрался на берег и отжимал из одежды воду.
— Зазевался маленько… — сказал он, будто оправдываясь передо мной, но в лице его не было ни пережитого страха, ни растерянности. — Топор вот потонул, жалко. Но люди есть — значит дело поправимое…
С его шапки, бороды и одежды еще струилась вода. Я пригласил его обсушиться, и мы пошли.
Это был житель верховьев Томи: его заимка стоит где-то у подножья горы Тигер-Тизы (что значит — Небесный Зуб), далеко видной своей белой острой вершиной.
Ему нужно съездить в город Кузнецк. Но как ехать? Можно на лошадях пройти тайгу, пройти степи Хакасии, до Абакана, потом по железной дороге… Это ему показалось «хлопотно», он сделал салик и поплыл.
— Тут и пути-то всего два дня, — говорит путешественник, — а к железной дороге мы не привычны…
— Однако, — говорю я, — купаться тоже невесело…
— Ничего… бывает… — ответил он и вошел в двери первой рабочей избушки.
..Ночью я долго не спал, все думал о своем салике и утром встал, когда солнце уже сияло над горами. Я взял полотенце и пошел к реке, чтобы умыться холодной водой. Смотрю, а вчерашний путешественник снова катит по реке. Пока я спал, он успел соорудить себе новый салик, спустил на воду и поплыл. Поравнявшись со мной, он снял шапку:
— До свиданья!..
— Счастливого пути, друг! — кричу я ему и с сожалением смотрю на удаляющийся салик.
Вернувшись в дом, я говорю Петровне:
— Пожалуй, я себе тоже салик сделаю — и в путь…
— На эдаком-то сорочьем гнезде? Что вам, жизнь надоела?
— А ведь он вот поплыл. Вчера тонул, а сегодня снова не побоялся отправиться в путь…
— Таким-то ничего не делается, а вы поплывете, да с непривычки… — она не договаривает. — Много ждали, а теперь уже скоро…
Отъезд
Три дня спустя, как отплыл на салике незнакомый таежник, к большой моей радости, у плотбища причалила лодка. Тут были и приискатели и жители глухих заимок, ехавшие в город по разным хозяйственным надобностям.
Был полдень. Все лесорубы отдыхали после обеда и вышли на берег — такие гости здесь не часто бывают, к тому же среди прибывших оказались и знакомые. Люди уселись на бревнах, и кисет с табаком загулял по рукам.
Борис Павлович подвел меня к лоцману.
— Здравствуй, Андрей Иванович!..
Низкорослый широкоплечий лоцман, в клетчатой рубахе и побелевшей выцветшей кепке, обхватил Бориса Павловича, словно собирался бороться с ним. Оба они были жителями старого Кузнецка и дружили со школьных лет. Посыпались вопросы. Борис Павлович жаловался на плотовщиков — плоты давно угнали и все не возвращаются.
— Лесу наготовили много, вода на хорошем уровне, а их нет…
А я стоял, смотрел на лодку, на людей, сидевших на бревнах, и думал, что радость моя может быть преждевременной. Мне почему-то казалось, что лодка не в состоянии принять еще одного человека.
Наконец Борис Павлович вырвался из цепких рук друга:
— У меня к тебе просьба, Андрюша. Возьми, пожалуйста, с собой человека. Приехал посмотреть, как мы живем и работаем, а уехать от нас, сам знаешь, не так легко…
Лоцман пожал мне руку.
— Отчего же не взять… Там, где помещается шестеро, седьмому место найдется… Собирайтесь… — сказал он мне.
Я побежал на квартиру, быстро собрал вещи, поблагодарил Петровну за гостеприимство, и когда подходил к лодке, услышал обрывок беседы:
— Три дня перепадали дожди, все речонки, должно, вспухли, — говорил Борис Павлович. — А Казыр, поди, черт знает что делает…
— Ничего, — спокойно отозвался лоцман, — не первый раз… Пройдем…
О реке Казыр и ее буйной силе я достаточно наслушался всяких страхов на плотбище, когда собирался плыть один. При впадении Казыра в Томь всякие беды случаются. Там оплошность пловца кончается трагически, и у меня создалось впечатление об исключительно суровом нраве этой горной реки. Но лоцман был веселым парнем, и это успокаивало.
Петровна принесла большой кувшин домашнего кваса, угостила всех отъезжающих, и лоцман подал команду:
— Давайте садиться, други, нечего время терять…
Я простился со всеми лесорубами, приветливо встретившими меня на этом отдаленном плотбище, и подошел к лодке. Андрей Иванович указал мне место в носовой части.
— Когда я буду подавать команду, вы помогайте Ваньке, — сказал он мне.
Как помогать и чем — я не знал. Впереди меня, за единственным гребным веслом, перебрасываемым то на правый, то на левый борт, сидел дюжий рыжеватый рябой Ванька. Оспа так изуродовала его лицо, столько наделала ямок, что оно было страшно; рыжеватые волосы росли пучками, отчего лицо казалось пестрым. Только силой не обидела его природа: она чувствовалась в его широкой груди, в крепких руках, покрытых золотистым волосом, в каждой хватке.
Борис Павлович оттолкнул нашу лодку и крикнул:
— Встретите плотовщиков, гоните их…
Лодка развернулась и пошла по течению, а когда я оглянулся — плотбище было уже далеко.
Мы катились, как под гору.
Река стремительно несла нашу лодку, и не было возможности задержать взгляд на каком-нибудь отдельном предмете.
Казалось, что ты сидишь в кино и смотришь быстро меняющиеся картины богатого и великолепного по красоте уголка родной земли.
Полноводная Томь развернула горы и, сверкая россыпью солнечных лучей, спешит к далеким неведомым равнинам. Мохнатые горы то склоняются над ней, словно любуясь отражением своего наряда, то отходят, уступая место богатому разнотравью. Все долины и распадки заполонили сосны, ели и пихты, а широкие могучие кедры взбираются к самым вершинам, словно бы им здесь не хватает ни света, ни простора. Изредка, в прибрежной полосе, встречаются семьи белоствольных великанов берез. Они отвоевали себе этот клочок земли и растут, окруженные молодой порослью. А внизу, в густой траве, белеют останки их предков.
