Лидия Чарская - Южаночка
И Южаночка залилась таким звонким, счастливым смехом, что все другие посетители и девочки, сидевшие тут же в зале, стали с удивлением оборачиваться на нее. Та же институтка, которая только что вызывала Ину в прием, очутилась перед ней и, сделав подобающий книксен генералу Мансурову, передала чуть краснея новенькой, что дежурная по приему дама просит не смеяться так громко в зале. Это запрещено.
— Хорошо, я не буду смеяться! — разом стихая и делаясь серьезной, покорно согласилась Южаночка и потом, видя, что девочка медлит отойти, добавила спокойно и серьезно: — Вы можете идти. У меня секреты с дедушкой. Ступайте к вашей даме и кланяйтесь ей от дедушки и от меня!
И уже не глядя на изумленное лицо «шестушки», Ина повернулась как ни в чем ни бывало к дедушке и стала смешно, порывисто, но уже тихо в полголоса рассказывать ему все, что случилось с ней за эти три дня.
Таким образом, в какие-нибудь десять минут генерал Мансуров узнал, что Гаврик и Даня настоящие молодцы-ребята, и, что будь они простыми рядовыми, она, Южаночка, сверхсрочно произвела бы их в «унтеры» и «фельдфебеля». Что Анна Васильевна это гордость полка, то есть института, а Крысе только бы в «нестроевиках» служить, и что из нее самый скверный солдат бы вышел. Зато Маша Ланская! О, эта высоко знамя несет. А Фальк… Фальк настоящий дезертир и… и… шпион вдобавок…
И снова при одном упоминании о Фальк омрачилось личико Ины… Сбежали краски с лица, потух огонь черных, обычно горящих глаз. Перед умственным взором девочки выступили два образа, отталкивавшие ее от себя, с которыми она никак не могла поладить. С этими двумя людьми, с вечно раздражительной, сердитой и подчас несправедливой госпожой Брандт, и с лукавой, эгоистичной, недоброй Линой Фальк ей, Южаночке, придется провести еще долгие-долгие годы…
Эта мысль точно холодным жалом пронизала душу девочки и совсем неожиданно для самой себя она близко-близко придвинулась к дедушке, прижала кудрявую головку к его плечу и, заглядывая ему в лицо огромными, в минуту ставшими снова тоскливыми глазами, прошептала.
— Дедушка, милый дедушка! Возьми меня отсюда… Здесь Крыса и Фальк… Они ненавидят меня за что-то, дедушка! Мне здесь холодно из-за них! Пожалуйста, возьми меня к себе! Я буду тихой и умной у тебя дома… Я как мышка буду… Я тебе не стану докучать. И босая бегать ни-ни… И трубочки есть тоже ни… ни… до обеда… Я Сидоренко буду помогать твой сюртук и сапоги чистить, а Марье Ивановне все зашивать, чинить. Только милый, голубчик мой, дедушка! Возьми меня отсюда! — поникнув головой неожиданно заключила она.
Генерал Мансуров сидел, как в воду опущенный, слушая этот детский отчаянный лепет и сознавая полную невозможность помочь своей любимице.
Если бы он был опекуном Ины, он не колебался бы ни минуты в исполнении ее просьбы. Аркадий Павлович лучше всех прочих понял, что нельзя было пересаживать дикий полевой цветок долин в душную, тесную садовую теплицу. Ина выросла на воле живым, непосредственным ребенком, «полковой» девочкой, баловницей солдат, и было огромной ошибкой со стороны Агнии Петровны запирать ребенка в институт, где ей было и тесно, и душно.
И старый генерал, соображая, как бы помочь беде, ломал свою добрую седую голову, измышляя всякие исходы. А рядом, тесно прижавшись к его плечу, заглядывая ему в лицо с ясным доверием и надеждой Ина ждала ответа…
Не хорошо было на душе ее деда… Ему так безумно хотелось взять на руки эту милую девочку сейчас, сию минуту, и отнести ее подальше отсюда, от этих стен и людей, где вряд ли могли оценить всю непосредственную, чистую натуру живого, чересчур впечатлительного ребенка. Но он, увы! Не мог ничего поделать, пока…
Пока!..
Внезапная мысль мелькнула в голове Аркадия Павловича, мысль от которой неожиданной радостью и надеждой встрепенулось его сердце…
О, если бы только удалось привести ее в исполнение! А пока, пока он приступит к задуманному выполнению плана, надо утешить девочку, хоть отчасти успокоить и порадовать ее.
— Слушай-ка Южаночка, — начал дедушка добрым, веселым голосом — слушай, крошка моя. Грустить и отчаиваться не надо; солдату вешать нос, после первого проигранного сражения, не следует… Ты подумай только: скоро Рождество… Месяц всего остался. Возьму тебя к себе на праздник, благо тетушка твоя опекунша мне это разрешила в письме. Елку такую закатим, что футы-нуты! Рядиться станем… Сидоренко в Марьи Ивановнино платье и чепец. Ха, ха, ха! Как ты думаешь влезет ему чепец Марьи Ивановны, Южаночка? А я Прошкин колпак и фартук одену, а ты…
— Я, дедушка, сюртук и фуражку у Сидоренко возьму! — вмиг забывая все недавние невзгоды, и уже блестя загоревшимися глазами, вскричала Ина.
— Только не потони в ней. Ведь в амуницию Сидоренко таких как ты, четверо влезет, пошутил дедушка. — А потом тройку наймем и за город покатим… Ты, небось, у себя на юге настоящей русской зимы и тройки и не видала Южаночка, а?
— Не видала, дедушка! А это хорошо?
И ярче, все ярче, разгорались милые черные глазенки девочки.
— Уж так-то хорошо, что и желать больше нельзя: ты вообрази себе только… Морозец трещит, за нос знай себе пощипывает… Снежком так ласково в лицо веет… Дорога гладкая, как бархат… Сани летят стрелой… Ты, я, Сидоренко, Марья Иванова не едем, а точно по воздуху летим. Лошади что твоя стрела мчатся… Колокольчики звенят серебряным заливным трезвоном, а ямщик то и дело: «Эй вы, родимые, гоп-ля-ля»?
— Гоп-ля-ля! — помимо ее собственной воли вырвалось эхом на заключительную фразу дедушки, громкий возглас из груди Южаночки и веселым задорным криком пролетел по залу.
Это было так неожиданно и ново, так мало соответствовало чопорному тону институтских приемов, что все посетители были несказанно поражены. Все присутствующие повернули головы в тот угол комнаты, где рядом с высоким бравым отставным генералом сидела хорошенькая с пылающими щеками смуглая девочка и смущенно улыбалась, шепча:
— Ей Богу же, я не нарочно, дедушка. Так это нечаянно вдруг сорвалось, голубчик ты мой. Право же не нарочно. Ей-ей!
И дедушка охотно верил, что это злосчастное «гоп-ля-ля» выскочило неожиданно и непроизвольно из двух алых полосок свежего ротика.
И опять сердце генерала Мансурова стеснило острым приливом почти физически болезненной жалости к дикому маленькому существу, не умеющему владеть своими порывами… Сознание о том, что жизнь этого существа сложится благодаря его непосредственности далеко не сладко в строго корректных стенах учебного заведения, снова наполнило все существо дедушки заботой и грустью…
— Нет, сегодня же надо начать приводить в исполнение задуманный план, — решил генерал Мансуров, беспокойными глазами следя за впечатлением, произведенным выходкой Ины на всю залу.
Действительно, впечатление от лихого выкрика девочки еще не вполне улеглось.
Посетители институтского приема еще продолжали смотреть на маленькое смуглое существо, точно на невиданного ими доселе зверька. Классная дама, дежурившая на приеме, металась по залу, желая во что бы то ни стало узнать виновницу крика… К счастью, она не успела, однако заметить, в котором углу залы раздалось злополучное гиканье и Ина и ее дедушка могли свободно вздохнуть на этот раз.
— Слава Богу, проехало! — задавливая в груди внезапно овладевший ею приступ смеха и лукаво щуря черные глазенки, произнесла шепотом Ина и тут же, делаясь серьезной, добавила тихим голосом: — ну, а как же ты насчет моей просьбы дедушка, возьмешь меня к себе?
— Постой, Южаночка… Не торопи меня, — шутливым голосом, отвечал Мансуров. — Задумал твой дедушка одну задачу решить и…
— Арифметическую, дедушка?
— Нет птичка моя, потруднее! Мне задача — тебе загадка… Как может случиться, что Ине на всю жизнь у дедушки придется очутиться? Вот она задача эта… Не решить тебе ее никогда! Никогда! — заключил смехом свою шутливую выходку генерал.
— На всю жизнь? На всю жизнь? Господи! Да неужели это может случиться! — и маленькие смуглые ручонки сложились как на молитве у детской груди. — Дедушка, милый дедушка, о таком счастье я и мечтать-то не смею! — прошептала Ина и затихла, под нахлынувшими на нее сладкими мечтами…
Боже, как, хороши как дивно хороши были эти мечты!
Молчаливая, серьезная, торжественная сидела теперь Южаночка, как настоящая пай девочка, сложив руки на коленях с мягко сияющим взором больших радостных глаз.
Резкий звон колокольчика заставил ее вздрогнуть от неожиданности.
Прием кончился. Наступил час расставанья. Дедушка встал, обнял поцеловал ее… Перекрестил трижды… Она молчала. Она была такая тихая, кроткая и серьезная сейчас.
— Всю жизнь у дедушки… Если… Если он решит задачу… трудную… трудную… А ей загадка… Что это может быть?.. Но она не будет разгадывать этой загадки, пока не решит свою задачу дедушка… И он решит! О, непременно решит! Он такой умный и большой! Он умнее всех в мире. Он — герой!
