Святослав Сахарнов - Танк на Медвежьем болоте
— А часы отправим его жене, — добавила Таня. — Ведь так? Вы говорите, она столько лет ждала и верила. Правильно?
— Конечно, отправим… Ну, мальчишки, живо — по кустам.
На сухом песчаном взлобке наломали лиловых, горько пахнущих веток вереска, осторожно опустили крышку люка.
Начался обратный путь. Виктор Петрович шел последним, идя, представлял себе, как он, вернувшись в редакцию, первым делом даст телеграмму в Харьков. А может быть, даже по пути на юг заедет к Михайловой. Как при встрече они сядут друг против друга и он, не глядя в лицо пожилой, столько лет жившей ожиданием чуда, женщине, протянет ей коробочку с часами и начнет объяснять про Хазбулаева, про человека, который тоже любил ее мужа, и про подарок, которому они оба в тот момент придали совсем другое значение: знак внимания, память о бое, но не будущее, не судьба…
Выбрались на знакомую тропу. Шли сосняком, Левашов далеко отстал, под сапогами хрустит, петляет засыпанная мертвым серым мхом тропинка. Как вдруг где-то совсем рядом громыхнул выстрел, пуля с визгом пропела над головой. Виктор Петрович бросился на землю. Посыпались срезанные пулей хвоя и мелкие ветки.
Затем послышался треск, кто-то уходил, ломая кусты.
— Кто это стрелял? — крикнула Нина. Они с ребятами уже бежали к нему, назад. Подлетел и остановился, вздрагивая, готовый по первому приказанию бежать дальше, Акбар.
— Я смотаюсь посмотрю, кто это был, а? — неуверенно спросил Андрей.
— Не смей этого делать! — Нина рассердилась.
Лица у всех были бледные.
— Ничего особенного не случилось, — сказал, наконец, Виктор Петрович. — Случайный выстрел, не надо волноваться. Пошли дальше.
— Случайный! Она как чиркнула, я как пригнусь! — Коля покачал головой. — Нет, это в вас стреляли! Факт!
— Ну кто в наше время будет стрелять в людей? — Таня говорила не очень уверенно. — Акбар перед этим остановился, хотел назад кинуться — я задержала. Он ведь у меня все-все чует! Он бы его нагнал.
— Кого его? Ну и осталась бы ты без собаки.
— А что если он наблюдал за нами, когда мы были у танка, а? — сказал Андрей. — Когда мы стояли на нем, в кустах кто-то прошел, мне показалось.
— Ну, пошло-поехало, — рассердился Виктор Петрович. — Теперь мы таких страхов наговорим! Повторяю, ничего особенного не случилось: человек выстрелил по ошибке, испугался и убежал. Ведь именно так, Нина? Идемте поскорее отсюда.
17
Водяная мельница в Староборье не работала уже много лет. Правда, после войны, в первый месяц, когда молоть зерно для деревни было негде, мельницу починили, и лет пять она верой и правдой служила людям. Потом муку стали привозить из Энска, а старую мельницу забросили окончательно. Никто из деревенских ребят уже не видел, как большое скрипучее водяное колесо вращается, а жернова перетирают крепкий ячмень или золотистую рожь. Вода в обмелевшей и совсем заросшей осокой и кувшинками Ужовке лениво крутила в омуте перед плотиной зеленые островки ряски и тонким ручейком стекала по темному осклизлому желобу.
Двери мельницы забиты не были, на них висел огромный рыжий замок. Окна второго этажа, куда раньше подавали мешки с зерном, были серыми от пыли, а под крышей мельницы гнездились летучие мыши. Старухи в деревне поговаривали, что на старой мельнице живет до сих пор нечисть. Пионеры в нечисть, конечно, не верили, но в одиночку по вечерам никогда к запруде не ходили, а если и бегали купаться, то непременно веселой и шумной толпой.
На этот раз к мельнице подходили всего трое, впереди них беззаботно бежал Акбар. Когда до мельницы оставалось метров триста, Таня послала его в разведку. Вскоре пес прибежал, весело помахивая хвостом, всем своим видом говоря: «Все спокойно, у мельницы — никого». Ребята подошли к ее дверям и огляделись.
— Ну, я ж говорил — старый ржавый замок, — сказал Колька, дернув скобу. — Слушай, Тань, а не спутала ты — он точно вошел в дверь?
— Ничего я не спутала. Я никогда не путаю. Точно.
Андрей внимательно осмотрел замок, сунул мизинец в скважину и задумчиво сказал:
— А замочек-то, между прочим, исправный. Его не так давно смазывали. — И он показал вымазанный солидолом палец.
— Ничего себе! — удивился Колька. — Но ключа-то у нас нет. Пошли, я знаю, где лаз. С плотины надо.
Через дыру под крышей, сметая паутину, они проникли внутрь мельницы, и там Андрей включил фонарик.
— Ищи, Акбар! — приказала Таня. — Ищи! Помнишь: шкурки, лес?
Пес деловито побегал по мельнице, обнюхал все щели в полу и присел у большого ларя для муки. Ребята открыли его — он был пуст, отодвинули в сторону. Акбар заскреб когтями кирпичи. Они держались слабо, без цемента, было видно, что их вынимали и, может быть, не раз. Открылось небольшое углубление, заложенное досками. В нем — тряпка. Тряпку приподняли — пачка шелковистых, словно живых, шкурок была здесь.
— Они! — взволнованно сказал Андрей. — Берем, пацаны, а?
— Берем.
— Домой отнести? — спросила Таня. — Я возьму.
— Дома опасно.
— Лучше перепрятать, а завтра приведем сюда Нину и Виктора Петровича. Давайте вон туда сунем! — и Колька показал на стропила под самой крышей. — Ни в жизнь не догадаться.
— Экстрасенс, а соображаешь, — сказал Андрей. — Так и сделаем.
— Только сначала ларь на место нужно поставить, — напомнила Таня. — И кирпичи положить.
Поставив на место ларь, ребята по гнилой разбитой лестнице полезли на чердак, Андрей, подставив ящик, начал прятать шкурки под стропила.
Через пять минут все было готово. Они уже собирались спуститься, как вдруг Акбар тихо зарычал.
— Т-сс… — шепотом сказала Таня. — Кто-то идет!
Внизу раздались голоса, звяканье замка, скрип отворяемой двери.
— Тихо, Акбар, тихо, — еще раз успокоила Таня собаку.
Ребята замерли, приникнув к полу, чуткие уши овчарки нервно подрагивали.
Уходить было поздно…
— Да чиркни ты спичку! — послышался внизу раздраженный голос. — Не видно ведь ни шиша. Коробок у тебя?
— Щас, щас, не знаю куда сунул, — отвечал второй. — Ага, вот. Достань свечу.
Сквозь дощатый настил внизу мелькнул огонек. Закачался неверный слабый свет.
— Курнем, что ли? — сказал первый. — Голова с похмелки гудит.
— Некогда раскуривать. Бери шкурки и — айда.
По глухим звукам ребята поняли, что внизу отодвигают ларь. Скрипнуло дерево, задевая камень, стукнулись друг о друга кирпичи. Ребята тревожно переглянулись.
— Это Карабановы. Семен и Митька, — посмотрев в щель между досками, шепнул Андрей. — Опять они.
— Ну? — нетерпеливо спросил голос Семена.
— Вот черт, — растерянно пробормотал младший. — Пусто…
— Та-ак, — протянул Семен. — Это что ж, он за дураков нас стал считать? Он тебе что сказал?
— Сказал, все на мельнице. На старом месте. И ключ дал. Бери, говорит, и неси опять в город.
Кто-то зло сплюнул.
— Вот сволочь? Обманул, собака. Он что-то темнить стал, не кажется тебе, Мить?
— А может, кто другой взял? — сказал младший. — Зашел сюда и взял.
— Сказал тоже. Нет, это я точно говорю — надул нас дед. Крепко надул.
— А если я наверху на чердаке гляну?
Таня вздрогнула и схватила Колю за руку.
— Глянь, ежели шею хочешь свернуть. Лестница вон — вся гнилая. Да нет, пустое это. Он и не клал их сюда. Это я тебе говорю — точно!
— Как же так? Что делать?.. Придавил бы его, гада! Никогда я ему не верил, — сказал младший. — А теперь расколол я его. Засёк. Так рассказать тебе, что я вчера видел?
— Второй раз спрашиваешь.
— А вот. Ничего мы, Сеня, про него не знаем. Такое дело. Слушай, чего расскажу. Стою я у ларька вчера в городе. Пиво пью. Вдруг вижу — наш идет. Ну, дед. Что такое, думаю?! Он в городе-то раз в сто лет бывает. Дай, думаю, погляжу, куда это он пылит. Прошел я за ним улицу, вижу — туда, где суд и прокуратура, заходит! Мать честная, у меня сердце оборвалось. Чего это он? Но тоже подхожу. Смотрю, народ толпится, объявление: судят какого-то полицая бывшего, который у немцев служил. Отлегло у меня: а то подумал, нас он пошел закладывать. Дай, думаю, тоже зайду. Зашел, и за колонной так у окна стал, чтоб дед не видел… Ну, на суде много всякого говорили. Вышка этому полицаю обеспечена. Его аж в Сибири поймали, привезли. А под конец спрашивают: «Повторите, кто староборский партизанский отряд предал?». А он и говорит: «Повторяю — что не знаю. Но слышал, что у немцев в отряде свой человек был, агент. И что кличка у него была «Вареный».
— Елки-моталки! — ахнул Семен. — Не наш ли? Ведь у деда ухо обварено! Сам говорил — с детства.
— Ну, — сказал Митька. — А я про что. Помню, раз наш отец, покойник, его Вареным назвал — так Макарыч аж с лица почернел. И потом, спрашивается, зачем это он на суд поперся? Кстати, только про этого Вареного заговорили — старик из зала боком-боком и — слинял…
