Евгений Клюев - От мыльного пузыря до фантика (сборник)
– Делаешь? – осведомилась Синтетическая Ниточка.
«Делаю! Скажи: делаю! – твердил ему внутренний голос. – Она синтетическая, что она понимает в счастье? Пусть думает, что ты не просто так висишь, а при деле… дескать, висишь – и от тебя происходит счастье! Тогда она будет уважать тебя, эта Синтетическая Ниточка, – и больше никогда даже и не произнесёт слова «счастье»!
– Не делаю, – сказал Камушек-с-Круглой-Дырочкой и, не дожидаясь следующего вопроса, признался: – Потому что не знаю, как его делать!
А Синтетическая Ниточка со вздохом ответила:
– М-да… никто не знает, как его делать, это счастье!
И вдруг улыбнулась – причём настолько кроткой улыбкой, что Камушек-с-Круглой-Дырочкой засомневался, вправду ли она синтетическая… Синтетические так, вроде, не улыбаются.
Новая Ниточка ни разу не упрекнула его в том, что он не делает счастья.
Она ни разу не напомнила ему, что он не делает счастья.
И даже самого этого слова – «счастье» – ни разу не произнесла.
Вот как странно…
Годы шли, а совесть мучила Камушек-с-Круглой-Дырочкой всё сильнее и сильнее. Синтетическая Ниточка не перетёрлась, но в один ужасный день развязалась: синтетические ниточки невозможно завязать накрепко – в этом их слабость!
Быстрой серебристой струйкой она скользнула вниз, успев шепнуть: «Я люблю тебя» – и навсегда исчезла.
А Камушек-с-Круглой-Дырочкой повесили на новую ниточку.
Потом – ещё на одну, и ещё на одну, и ещё…
Накануне какой-то следующей ниточки он сказал:
– Выбросьте меня. Я не умею делать счастье. Я просто так всю жизнь провисел на шее. Найдите себе другой камушек – настоящий! Который умеет делать счастье.
И услышал в ответ:
– Ты и есть самый настоящий. Спасибо тебе за такую счастливую жизнь.
И тогда Камушек-с-Круглой-Дырочкой удивился, как же это, оказывается, просто – делать счастье.
Один ореол
Один Ореол витал себе над одной великолепной головою. Он давно уже так витал – внимания случайных прохожих, вообще-то, не требуя: ореол ведь вещь такая… витает – и никому не мешает. При этом понятно, что любой мало-мальски случайный прохожий никакого ореола, скорее всего, просто не заметит… конечно, если взять действительно случайного прохожего.
Что же касается Мухи Обыкновенной, то Муха Обыкновенная к случайным прохожим никакого отношения не имела – и, стало быть, неудивительно, что она не только заметила Ореол, но и полетела строго по направлению к нему, и даже более того – уселась на ореол сверху и деловито спросила:
– Вы чего это тут витаете, уважаемый?
Ореолу бы взять да ответить что-нибудь вроде: «Вас это не касается, Муха Обыкновенная!» или «Следуйте, пожалуйста, своею дорогой и не отвлекайте меня от витания, Муха Обыкновенная!» – ан, нет! Вместо всего этого Ореол начал объяснять Мухе Обыкновенной, «чего он тут витает»… а на такой непонятный вопрос, разумеется, быстро не ответишь. Вот почему ответ у Ореола получился длинный и сбивчивый – вроде следующего:
– Я тут чего это витаю… я тут того это витаю, что такое у меня предназначение – витать. Если бы вы, Муха Обыкновенная, спросили, например, у Облака, чего это оно тут плывёт, или у Ветра, чего это он тут дует, они бы вам, Муха Обыкновенная, ответили приблизительно то же: такое у нас предназначение – плыть или дуть… У вас, Муха Обыкновенная, есть ещё какие-нибудь вопросы – или я могу начать продолжать витать?
– Нет, – ответила Муха Обыкновенная, – начать продолжать витать Вы, уважаемый, не можете, потому что плыть и дуть – это одно, а витать – это совсем другое.
Ореол, пока не витая, терпеливо, как мог, подождал дальнейших объяснений, но не дождался их и сказал:
– Мне кажется, я не говорил, что плыть, дуть и витать – это одно и то же занятие!
– Витать, – сразу же возразила Муха Обыкновенная, – это вообще не занятие – это вре-мя-пре-про-вож-де-ни-е.
Такого длинного слова Ореол никогда в жизни не слышал…
Всё ещё не витая, он с уважением посмотрел на Муху Обыкновенную, знавшую это бесконечно длинное слово, и спросил:
– Не могли бы Вы, Муха Обыкновенная, объяснить мне, что означает «вре… мя… пре… про… вож… де… ни… е», – при этом чуть не поперхнувшись окончанием диковинного слова.
– Вре-мя-пре-про-вож-де-ни-е, – отчеканила Муха Обыкновенная, – есть пустая трата времени – и всё. Иначе говоря, от него, вре-мя-про-вож-де-ни-я, никому ни жарко ни холодно.
– Так это и хорошо! – обрадовался Ореол: ему совершенно не хотелось, чтобы от него кому-нибудь стало жарко или холодно. Потом он полюбопытствовал. – А от Вас, Муха Обыкновения, кому-нибудь жарко… или холодно?
– Обо мне тут речи вообще не идёт! – поспешила заверить его Муха Обыкновенная. – Я летаю. А Вы витаете! Вы же не станете спорить со мной, если я скажу, что летать – это одно, а витать – это совсем другое?
– Не стану, – охотно согласился Ореол и совсем растерялся. Он всё ещё не витал, а между тем каждому понятно, что происходит с ореолами, которые надолго перестают витать: они оседают. А оседая – блёкнут.
Именно это случилось и с нашим Ореолом: он осел – прямо на хрупкие плечи, находившиеся непосредственно под одной великолепной головою. А осев – поблёк.
И тут сразу же, как по команде, все люди, которые издалека шли на свет этого Ореола, сбились с пути и заблудились в потёмках. И начали бросаться в разные стороны и впадать в отчаяние. И образовалось небольшое стол-по-тво-ре-ни-е. Ореол этого, конечно, не мог заметить, потому что и такого длинного слова, как «стол… по… тво… ре… ни… е», он тоже не знал.
Зато Постовой знал это слово очень хорошо и сразу закричал:
– Минуточку, минуточку! Что здесь у нас за стол-по-тво-ре-ни-е такое?
А все люди, которые издалека шли на свет этого Ореола, объяснили Постовому:
– Толпу сотворили мы, но это у нас получилось нечаянно. Все дело в том, что прежде мы видели Ореол над одной великолепной головою: он светился – и мы шли на свет. А теперь Ореол исчез… и тогда мы начали бросаться в разные стороны и впадать в отчаяние. Так и образовалось стол-по-тво-ре-ни-е.
– Минуточку, минуточку! – опять закричал Постовой. – Ореол никуда не исчез, и не говорите, пожалуйста, всякие глупости. Ореол вообще исчезнуть не может. Он может – в крайнем случае – осесть. Кстати, с того места, где я нахожусь, прекрасно видно, что и тот ореол, на свет которого вы шли, именно осел – причём осел на не очень крепкие плечи, находившиеся под одной великолепной головою.
– Отчего же он осел? – заволновались все.
– Прошу никого не волноваться: он осел оттого, что на него уселась муха. Ореол ведь вещь такая… невесомая – и не выносит давления сверху.
С этими словами Постовой осторожно смахнул Муху Обыкновенную всегда имевшейся у него под рукой для таких случаев газетой. От газеты Муха Обыкновенная, разумеется, не погибла, а только сошла с ума – и тут же забыла все длинные слова, которые знала. Отныне она вынуждена была пользоваться только совсем короткими – такими, как «ведь», «вот», «уж» и другими, но не длиннее.
Ореол же медленно приподнялся и опять занял положенное ему место над всё тою же великолепной головою. А все люди, которые шли на его свет, горячо поблагодарили Постового и приблизились к Ореолу.
И их благословили.
Шкатулка с секретом
Теперь редко где встретишь шкатулку с секретом, это раньше они были чуть ли не в каждой семье. И стояли на почётном месте, и обязательно запирались на ключ, а отпирались очень редко – потому что если узнавать секрет ежедневно, то какой же это тогда секрет? Вовсе никакой не секрет, скажете вы, и будете совершенно правы!
Одна такая шкатулка с секретом – старенькая и потому особенно загадочная – дожила до наших дней. Никто не знал, какой именно в ней секрет, потому что давным-давно потерялся ключик, а без ключиков секреты не открываются.
Но все про секрет по-разному говорили.
Бабушка, например, клялась и божилась, что помнит, как шкатулку открывали при ней. И появлялся оттуда пёстрый букет живых цветов, благоухавших, как целый сад. И вились над букетом пчёлы и бабочки, собиравшие нектар.
– Бабушка, ты что-то путаешь! – протестовали в доме. – Ни благоухающих цветов, ни пчёл с бабочками не могло быть в шкатулке, они бы погибли там! Ну, сама подумай, как бы им удалось выжить, если шкатулка почти все время закрыта?
– В том-то и секрет! – сердилась Бабушка. – Не зря же говорят: шкатулка с секретом!
А послушать Соседей (Соседи ведь обычно всё лучше нас знают, о чём ни спроси!), так никакой в шкатулке не букет. Кто-то видел, дескать, как выпрыгивал оттуда маленький паяц – и со страшным хохотом запрыгивал обратно под крышку. Этот маленький паяц, значит, и был тот самый секрет.
Имелся ещё один Часовых Дел Мастер, человек серьёзный и любитель разнообразных механизмов. По его словам, не букет и не паяц содержались в шкатулке, но хлопушка. Откроешь крышку – хлоп! – и вся комната завалена конфетти. И немножко пахнет порохом. А секрет, стало быть, в том, что откуда-то всякий раз бралась в шкатулке новая хлопушка. Однако тут Часовых Дел Мастер лишь разводил руками и с уважением говорил:
