Лидия Чарская - Волшебная сказка
— Ну, наконец-то! А мы думали, что ты уже не придешь. — И Наточка Ртищева, вся в белом, с белыми розами в волосах и у корсажа платья, веселая, радостная, как в подобает быть новорожденной, протягивает Наде обе руки и звонко целует ее в щеку.
— Да какая же ты нарядная и хорошенькая! — не удерживается, чтобы не сказать, Наточка, окидывая подругу любующимся взглядом.
Сама Наточка совсем нехороша собою: у нее неправильное лицо, вздернутый нос, слишком толстые щеки. Но глаза очень хороши: карие, добрые, с поминутно зажигающимися в них ласковыми огоньками.
Надя польщена. Все лицо ее вспыхивает румянцем смущения и радости от похвалы подруги. Тем более что кое-кто из присутствующих расслышал лестные для нее, Нади, Наточкины слова.
В большой плющевой беседке, находящейся посреди сада, собралось целое общество. Это по большей части молодежь, подростки. Красавица Нона Ртищева сидит на председательском месте и разливает шоколад из большой серебряной миски в изящные фарфоровые чашечки. Леди Пудлей и Митя помогают ей хозяйничать. Гостей, помимо обычного юного общества, посещающего Ртищевых, кроме обеих княжен Ратмировых, братьев Штейн, Зоиньки Лоренц, Софии Голубевой и «неунывающей тройки удалой», как прозвал своих племянников Стеблинских Петр Васильевич Ртищев, было еще человек двенадцать, совершенно незнакомых Наде. Здесь несколько товарищей по классу Мити Карташевского, двое пажей, одноклассников Никса и Ванечки, и две-три барышни. Все очень нарядно одеты во все светлое, и лица у всех сияющие и довольные.
— Ура! — закричал Ванечка при виде Нади, нерешительно остановившейся на пороге, при виде стольких чужих. — Пришли-таки; а мы думали, что вы уже так и не придете. Я уже взял у кузины Ноны три чайных полотенца на случай слез неутешных, а вот они и не понадобились. Ура! Вместо слез горьких предпочитаю выпить за ваше драгоценное здоровье чашку сладкого шоколада! — и Ванечка одним духом осушил чашку, самоотверженно обжигая себе рот и делая изумительные гримасы.
— Ой-ой, какой смешной! — раскатилась своим безудержным смехом младшая из сестриц-княжен, Лоло, при виде корчившего рожицы Ванечки.
— А мне так вовсе не до смеха… Этот нелюбезный шоколад пребольно жжется, — отдуваясь и округляя глаза, дурачился мальчик.
— А ты потри себе язык мылом — от ожогов помогает прекрасно, — с невинным видом посоветовал брату Никс.
Все рассмеялись. Сердобольная Нона предложила Ванечке лимонаду со льдом.
— Не хочешь ли фруктов или конфет? — угощала в то же время Надю Наточка.
— А почему вы своего брата не привели с собою? — шепотом осведомился Митя Карташевский, придвигая Наде чашку с ароматичным дымящимся шоколадом.
«Вот еще новости — приводить с собою Сережу: да он двух слов связать не сумеет в обществе, да и костюма у него нет подходящего», — вихрем пронеслось в белокурой головке Нади, но она только любезно улыбнулась в ответ на слова Мити и пробормотала что-то о несуществующем недомогании брата.
— Однако, mesdames et messieurs, я возвращаюсь к прерванному рассказу, — весело провозгласил Никс, обводя сверкающими глазами все юное общество.
— Да, да, Никс, расскажите, расскажите! Как все это интересно! — подхватило хором несколько детских голосов.
— Вы пришли как раз в то время, m-lle Надин, — обязательно пояснила Наде ее соседка княжна Ася Ратмирова, — когда Никс только что рассказывал нам про свою поездку ночью в гондоле по венецианским каналам. Это так очаровательно!
Ася не выговаривает буквы р, и это легкое грассирование удивительно шло к ее типу.
«Непременно надо будет попробовать начать говорить так же, — решает в глубине души Надя, — а манеру ходить и слушать собеседников надо перенять у Ноны Ртищевой, и прическу тоже у Ноны».
— Так вот, господа, — между тем возобновляет прерванный появлением Нади рассказ Никс, — представьте себе кусок синего бархата наверху, над вашими головами, усеянный звездами, точно мантия какого-то императора. Не помню, у какого именно, но у одного из императоров со слов истории была такая мантия…
— Но она была заткана, увы, не звездами, а пчелами, и цвет ее был не синий, а красный, — решается блеснуть своими познаниями Софи, — и была она у Карла V.
— Браво! Двенадцать с плюсом! — приходит в неожиданный восторг Ванечка и хлопает в ладоши, бурно выражая свое одобрение.
Софи густо краснеет.
— Я великолепно помню историю! — ни к селу ни к городу вырывается у нее.
— Внимание, mesdames et messieurs, внимание! — командует Наточка и стучит чайной ложкой по столу.
— Так вот, — продолжает Никс, — небо — синий бархат с алмазными звездами. А каналы — вы ведь знаете, что вся Венеция изрезана ими черные-пречерные, как чернила, и по ним снуют не менее черные острокосые лодки, и все с крышами. На носу стоит гондольер, всегда очень небрежно и красиво одетый, и если дадите ему несколько лишних сольди на водку, он вам споет. Голоса у них — ну, просто соловьиные, и самые слова — такая же музыка! Вы плывете, тихо покачиваясь, как в колыбели; по обе стороны канала высятся дворцы, красивые здания; целые арки и кружевные ажурные мосты переброшены с одного берега на другой. В лунные ночи все это кажется какою-то сказочной обстановкой, какою-то декорацией к изумительной волшебной сказке.
— Восхитительно! — хором кричат дети, прерывая рассказчика.
— Pracht schon![6] — неожиданно вырывается у братцев-близнецов, всегда в минуты особенно повышенного настроения переходящих на свой родной язык.
Даже застенчивая Зоинька и та бормочет какое-то одобрение себе под нос, увлеченная рассказом.
— А мне, представьте, все это вовсе не нравится, — чистосердечно сознается Маня Стеблинская, вызывая негодующие «ахи» и «охи» у окружающих. — Когда мы были в Венеции, мама и Никс возмущались моей нечуткостью, неумением понимать красоту. Ну, а что же это за народ, что за город, посудите сами, где ни в лаун-теннис, ни в футбол не играют и где единственный спорт это — бестолковое шнырянье по каналам взад и вперед без устали. Покорно благодарю. То ли дело наша Русь-матушка! — и смуглое лицо Мани проясняется улыбкой.
— Молодчинище сестричка у меня! Я присоединяюсь к твоему мнению, Маня, — и Ванечка так энергично хватает и трясет руку сестры, что та морщится от боли.
— Варвары! — смеется Никс, — не для них красивые памятники искусства: ничего они не понимают, одно слово, чемпионы мира.
Все смеются. Софи с кислой улыбкой обращается к княжне Асе.
— А вы не были в Венеции? — спрашивает она, ломаясь.
— Нет, мы проживаем за границей исключительно только на водах, где в летний сезон лечится наша maman, — отвечает, мило картавя, старшая княжна.
— Да? А мои родные живут почти безвыездно в Ницце, — говорит Софи и принимает гордый вид, поджимая губы. Сейчас она кажется очень смешною Наде. Положительно Софи напоминает ей какую-то нахохлившуюся птицу, и, поймав это неожиданное сравнение, Надя не выдерживает и фыркает в салфетку.
Все смущены. Софи взбешена. Ох, уж эта негодная девчонка! Еще в институте она, Софи, не выносила этой Таировой, лентяйки, каких мало, грубиянки вдобавок и ужасной мужички по манерам. Сейчас же она просто не переносит ее, ее гордого вида, ее розового платья, ее белокурых, вьющихся от природы волос. Как она смеет смеяться, не верить Софи, это ничтожество, эта мещанка! Ее надо проучить, во что бы то ни стало, да, да, проучить, указать ей свое место. Залетела ворона в высокие хоромы… Так подожди же, будешь помнить меня! И, впиваясь в глаза Нади злым, недоброжелательным взглядом, Софи вызывающе спрашивает ее:
— А ты в каких местах бывала за границей, Надин?
Точно варом обдает Надю. Из ложного стыда она ни за что не признается в том, что никуда не выезжала из Петрограда, из двух своих крошечных комнатушек на Песках. Но как сказать об этом? Как отстать от всех этих богатых молодых людей и барышень, изъездивших, очевидно, всю Европу. Конечно, это позор для нее, Нади, сознаться им всем в своем невежестве. И точно кто дергает в эти минуты за язык Надю. С явным задором смотрит она в лицо своему врагу, Софи, и, краснея, как кумач, отвечает первое, что приходит ей в голову:
— Я была в Дрездене. Ну, да в Дрездене… конечно.
Тонкая усмешка проползает при этом ответе по лицу Софи, и глаза ее насмешливо улыбаются тоже.
— Вот как, успела побывать в Дрездене? Счастливица! — говорит она, окидывая Надю тем же насмешливым, пронизывающим насквозь взглядом. — Ты, значит, видела там знаменитую Сикстинскую Мадонну? Побывала в музее Цвингера? Вот счастливица! Расскажи же нам, расскажи.
— Расскажите, расскажите, Надя! Ведь это одна из лучших картинных галерей мира, — не подозревая злого умысла Софи, подхватывают присутствующие. Даже взрослая Нона принимает участие в общей просьбе. Она так много слышала о музее Цвингера вообще и знаменитой Сикстинской Мадонне в частности, и ей хочется послушать про этот редкий по красоте памятник искусства.
