Екатерина Мурашова - Дверь, открытая всегда
– Возможно, специально, чтобы сбить нас с толку! – наставительно говорит Валентин Прокопьевич. – Чтобы мы расслабились и думали, что имеем дело с идиотом. Но мы не должны расслабляться. Послезавтра у нас – решительный день. (тихо, в сторону) Гена, голубчик, дайте-ка мне вот тот пузырек с нитроглицерином…
На аллее возле Михайловского манежа собралась вся ребячья компания. Все нервничают. Родион поминутно смотрит на часы, Сережка подпрыгивает на месте, как борцы на ринге перед поединком, Тахир задумчиво жует кленовый лист, откусывая по небольшому кусочку, Шпень бледен, но выглядит спокойным, даже заторможенным.
– Значит, так, – Анка видит, что мальчишки не в себе, и берет руководство в свои руки. – Еще раз – кто что делает. Как только подъезжает Мотыль с потиром, ты, Шпень, и ты, Родион, идете к нему. Остальные стоят на выходах с площади, прикрывают отход. Когда появится Стоун, Родион забирает потир у Мотыля и идет к Стоуну, якобы для обмена потира на деньги. В это время Шпень чем-нибудь отвлекает Мотыля, а Родион изо всех сил бежит к любому удобному выходу и передает сумку с потиром тому, кто ближе. Этот кто-то сразу же мчится в метро и едет на Горьковскую. Родион бежит туда же, но через другой выход, у Дома Книги. Остальные помогают Шпеню отделаться от Мотыля и тоже – в метро. Встречаемся у Зоопарка. Оттуда все вместе отправляемся в музей, сдавать чашку и принимать поздравления.
– Я не пойду, – возражает Шпень.
– Почему?! – удивляется Анка.
– Там же небось и милиционеры потом будут, спрашивать… А зачем мне лишний раз светится? При моей-то жизни… И Мотыля подставить могу, и дядю Петю… Лучше я на дно лягу…
– Логично, – соглашается Сережка.
– О твоей жизни мы после поговорим, – Анка упрямо выпячивает губу. – Есть тема. А пока – все ясно? Значит, приступаем…
В 14 часов 25 минут реальный расклад на площади Искусств таков.
Мотыль, небритый и переодетый бомжом, с клетчатой сумкой, медленно передвигается по площади, присматриваясь к людям, которые пьют пиво, и как бы поджидая, когда у них освободятся бутылки. За тумбой с афишами притаился Птица с наклеенными усами, впрочем, все в той же шапочке, надвинутой почти на глаза. В очереди за билетами в Русский музей, вытянувшейся вдоль чугунной ограды, стоит низкорослый старичок в лакированных ботинках, очень прилично, даже с некоторым шиком одетый, в дымчатых, импортных очках. В нем почти невозможно узнать дядю Петю. Здесь же, возле входа на территорию музея, переминаются с ноги на ногу Георгий и отец Родиона, безуспешно пытаясь угадать, кто же из присутствующих на площади должен к ним подойти. Георгий яростно и призывно размахивает полиэтиленовым мешком с физиономией какой-то красотки.
Самым последним на площади появляется мистер Стоун с дипломатом в руках. Согласно договоренности, он идет один, но все заинтересованные лица тут же замечают его спутников, следующих за мистером Стоуном метрах в двадцати позади. Мистер Стоун нарушает договоренность, но сейчас это уже не имеет значения.
Шпень и Родион незаметно для Стоуна выходят на окраину площади и останавливаются в метре от Мотыля, который, отставив в сторону сумку, заинтересованно обследует урну на предмет оставленных в ней бутылок.
– Дяденька, у тебя закурить не найдется? – спрашивает Шпень и шепотом добавляет. – Клиент прибыл, гуляет по площади.
– Мал еще, да Бог тебе судья, – отвечает Мотыль. – Сейчас в сумке гляну, вроде там было что…
Ставит сумку на скамейку, достает из нее вполне приличную кожаную сумку с раздутыми боками, выставляет ее рядом, потом достает со дна пачку «Примы». Застегивает сумку и отходит от скамейки, как бы «забыв» на ней кожаную сумку.
– Ну что, постреленыш, пойдем покурим?
– Не-а! Я, дяденька, дружка провожу немного…
Шпень берет протянутую сигарету и вдруг цепко перехватывает лежащую на скамейке сумку.
– Стой, ты куда?! – растеряно говорит Мотыль и, позабыв про свою сумку, делает шаг вслед за мальчишками.
– Шпень, ты чего?! – шипит Родион, подпрыгивая рядом со Шпенем, и стараясь заглянуть ему в глаза. – Мы же не так договаривались! Куда ты идешь?! Стоун же вон там!
– Спокойно, Родя! – сквозь зубы цедит Шпень. – Сейчас чашка будет там, где нужно!
Далее события развиваются стремительно, то есть гораздо быстрее, чем мы сумеем их описать. Причем описывать мы будем последовательно, а на самом деле несколько событий в разных местах происходят одновременно, накладываясь друг на друга.
Истомившиеся историки замечают мальчишек, целеустремленно направляющихся прямо к ним.
– Они! – страшным шепотом говорит Георгий. – И сумка…
– Родион?! Ты почему… – кричит историк Виктор, он же отец Родиона. Глаза его за стеклами очков совершенно квадратные.
Шпень застывает на месте, переводит глаза на Родиона.
– Папа?! – ошеломленно шепчет тот.
В это же мгновение Шпень бросается наутек. Из-за тумбы с афишами ему наперерез выскакивает Птица, сбивает мальчишку с ног и вырывает сумку из его рук. Шпень падает на мостовую и лежит, не шевелясь. Родион убегает. Виктор бежит вслед за ним. Георгий склоняется над лежащим мальчишкой, пытается привести его в чувство. Мотыль, что-то уже сообразивший и спешащий вслед за мальчишками, бросается вперед, хватает Птицу за полу куртки, разворачивает к себе и что-то яростно кричит ему в лицо. Птица вытаскивает свободную правую руку из кармана и делает быстрое движение, после которого Мотыль сразу же отпускает его, неловко ступая, идет к ближайшей скамейке и опускается на нее, прижав руку к левому боку. Никто на площади не обращает внимания на вдруг задремавшего бомжа.
Птица, опасаясь бежать и привлекать излишнее внимание, быстрым шагом идет к выходу с площади. К нему подбегает Анка.
– Простите, пожалуйста, вы не скажете, как пройти в Публичную библиотеку?
– Выйдешь на Невский, перейдешь, первый поворот направо, – автоматически отвечает Птица, невольно замедляя шаг.
– Ой, спасибо вам большое, – пищит Анка. – А вы, случайно, не знаете, она сейчас работает?
– Не знаю, отвяжись, и вообще туда таких соплюшек не пускают, – грубо говорит Птица и вдруг останавливается, всматриваясь в Анку. Где-то он ее уже видел…
– Анна, уходи! – кричит Тахир. Птица переводит взгляд, отталкивает девочку и бросается бежать.
Родион подбегает к мистеру Стоуну, кричит по-английски, путаясь в словах и указывая пальцем:
– Вон тот плохой человек взял потир. Украл. Помешал нам. Он хотел убить моего друга. И убил, наверное. Он – вор и убийца. Его надо взять… задержать… поймать…
Мистер Стоун властным движением отстраняет мальчика, жестом подзывает маячащих позади подручных, быстро передает им дипломат и командует:
– За ним. Отнять, обменять, как угодно. Любые средства. Лишь бы потир оказался у нас. Хвостов лучше не оставлять, но в крайнем случае подотрем потом.
Подручные с дипломатом бегут к оставленной на стоянке машине, а перед мистером Стоуном возникает отец Родиона. Спрашивает по-английски:
– Позвольте узнать, что здесь происходит? Я – Виктор Заславский, историк. Этот мальчик – мой сын.
– Видите ли, мальчик, по-видимому, обознался… – начинает мистер Стоун.
– Папа, это он хотел украденную чашку купить! – быстро, сквозь слезы, говорит Родион по-русски. – А мы хотели ему как бы продать, а потом в музей отнести. И все это затеяли, потому что иначе Мотыль нам бы ее не дал. А теперь ее отнял Птица, который и украл с самого начала. И я его знаю. Я только сейчас вспомнил. Я его видел в музее, куда ты меня водил. И сейчас он убежи-ит… А Шпень… – тут Родион захлебывается рыданиями и бежит назад, к тому месту, где он оставил Шпеня.
Отец Родиона и мистер Стоун оч-чень внимательно смотрят в глаза друг другу.
– В любом случае никакой суд не сможет мне ничего предъявить, – говорит мистер Стоун. – Ребенок все придумал.
– Возможно, – отвечает отец Родиона. – Но неприятности на таможне вам и всем вашим людям я, как сотрудник Эрмитажа и член Ученого Совета, гарантирую. И затруднения при обратном въезде в страну. Так что поищите себе другое место для вашего преступного промысла…
– Я подумаю над вашими словами.
– Подумайте…
– Васятка! Васятка! Ты меня слышишь?! – дядя Петя склонился над Мотылем, осторожно трясет его за плечо. Мотыль открывает мутные глаза.
– На перо… Ножом он меня… сволочь… Дети… убьет, если сунутся…
– Ничего, Васятка, ничего, ты подожди… Я сейчас «скорую» из музея вызову. И врача. В музее обязательно врач должен быть…
– Шпендик жив?
– Да жив он, что ему сделается. Вон я его отсюда вижу, сидит уже, со вторым пацаном разговаривает. Там еще какие-то люди откуда-то появились, приличные. Так что все там в порядке… Говорил я тебе, гнилое дело, не связывайся. Не поверил дяде Пете и вот… Ну ладно, я побежал, а ты держись тут… Я сейчас вернусь, Васятка, ты только не умирай, пожалуйста, а то ведь я опять один останусь…
