Лидия Чарская - Дели-акыз
Да, медлить нельзя. И Глаша поворачивается к коню, осматривает его с ног до головы, сомневаясь, — в силах ли он продолжать путь к спасению или нет.
Бес точно понял тревогу всадницы и довольным, веселым ржаньем поспешил убедить Глашу в том, что опасный прыжок прошел для него безнаказанным, что он вполне оправился и готов опять помчаться туда, куда его направят.
Глаша все это прочла во взгляде умных, выразительных глаз лошади, и, кинув новый взор на утес противоположного берега, вскочила в седло и понеслась с бешеной скоростью по знакомой дороге вперед.
ГЛАВА VI
— Ты уже проснулась?
— Достаточно я спала за эти дни…
— Тише, бирюзовая, услышит «друг», беда будет.
— Что нового, Селтонет?
— Много нового, мой розан. Сегодня тебя простят. Селтонет сам слышала, как «друг» говорила тете Люде: «Надо выпустить девочку, довольно наказана…» А потом, самое главное: Абдул-Махмет присылал опять своего Рагима, будто виноград редкой породы предлагать, а на деле не то… На деле Рагим успел шепнуть мне, что нынче днем «они» проедут: Абдул-Махмет и князь, которого Абдул-Махмет прочит мне в мужья. Мимо окон, под обрывом, как раз проскачут Курою… Мы и поглядим на них, яхонтовая, поглядим. — Понятно, поглядим. А когда кони проскачут? В котором часу проедут они?
— В пять, ровно в пять, розан моей души.
— Вот это хорошо. «Мальчики» стреляют в цель в это время. «Друг» занимается с Гемой и Марусей французским языком. Ах, Селтонет, вот славно-то! Поглядим, понятно, поглядим из окошка на твоего князя.
И Глаша, захлебнувшись от восторга, кидается на шею старшей подруге.
Как натосковалась Глаша за эти последние дни, сидя взаперти и отбывая наложенное на нее наказание. Когда она мокрая, как рыба, но счастливая и радостная от одной мысли, что избегла смертельной опасности, подлетела на Бесе к воротам «Джаваховского Гнезда», прижимая к груди своей пук белых азалии, чудом уцелевших во время бешеного прыжка с утеса, — первой встретилась ей сама княжна Нина.
— Откуда? — со строго сдвинутыми бровями, предвещающими бурю, коротко осведомилась у своей питомицы Бек-Израил.
Глаша вспыхнула. Лгать она не хотела: ведь её идеал, покойная княжна Джаваха, никогда не лгала… И правдивый рассказ о случившемся полился из уст девочки. Исчезновение с Бесом из Джаваховской усадьбы… Цветы азалий… барантачи… Преследование… Прыжок в Куру и бешеная скачка, — про все было рассказано, по порядку, без единого слова лжи.
Нина Бек-Израил слушала девочку, не прерывая ее ни на минуту, слушала с теми же грозно сдвинутыми бровями и суровым лицом.
— Три дня ты посидишь в комнате под замком, — последовал короткий и неумолимый приказ.
Потом для свободолюбивой девочки, не могшей спокойно посидеть минуту на одном месте, началась пытка. За нее заступались, но никто ей помочь не мог. Даже Даня, которой Глаша мокрая, как только что вылезшая из воды утка, с блаженной улыбкой по дала цветы азалий, доставшиеся ей та кой ужасной ценой, — даже Даня не могла ее спасти. Нина Бек-Израил была на этот раз неумолима, и Глаше пришлось отсиживать весь срок. Наказание было еще усугублено неожиданным приездом Тамары Тер-Дуяровой, побледневшей, когда узнала о поведении её любимицы Тайночки.
— Стыдись… Всем твоим мамам, теткам и бабушкам напишу, как ты ведешь себя. И Нике Баян и Золотой Рыбке… — волнуясь, отчитывала молодая армянка Глашу.
Но тяжелее всего было лишение ее навсегда, по приказанию княжны Нины, обычных верховых прогулок. О, это последнее наказание нагоняло на Глашу такую гнетущую тоску, от которой она не могла найти себе места.
Глаша не вполне сознавала свою вину, не сознавала, что заслужила наказание, а потому оно было так тягостно ей. В душе девочка даже гордилась своей удалью, своим бесстрашием. Особенно «прыжком шайтана», как прозвали её безумный скачок с утеса в Куру горные разбойники. К тому же, Глаша прекрасно помнила, что, когда она в своем откровенном рассказе обо всей этой истории дошла до признания в скачке, глаза внимательно слушавшей ее Нины, как будто ярче загорелись в этот миг. О, эти торжествующие огни! Глаша изучила их, как и все прочие питомицы Джаваховского дома. Эти огни загораются лишь в те минуты в черных восточных глазах Нины Бек-Израил, когда она переживает чувство торжествующей гордости за кого-либо из своих питомиц. Глаша знает, что её бешеный прыжок не мог не понравиться Нине, что и другая Нина, сама покойная княжна Джаваха, наверное бы, похвалила ее за него. И потом воспоминание о белых азалиях, которые она сложила к ногам своей Дани, тоже не могли не радовать Глашу. Поэтому в сердце девочки ни разу не зашевелилось чувство раскаяния, поэтому так тяжело и тоскливо ей было сидеть под замком.
Но вот сегодня Селтонет принесла ей первую радость. Нынче ее выпустят из комнаты! Нынче она будет снова свободной!
И когда прощенная «другом» Глаша появляется, наконец, внизу в кунацкой и начинает вместе с другими помогать Нине и Геме укладываться в дорогу, ей кажется, что совсем особенными глазами смотрит на нее теперь все «Джаваховское Гнездо».
— Пора, алмаз мой, пора! Взволнованная, вся дрожащая, Селтонет тянет Глашу за рукав платья.
— Смотри, не опоздать бы, бирюзовая!
— Не опоздаем, не бойся, время еще есть!
Глаша с сосредоточенным видом смотрит на никелевые часики-браслетку, которые подарила ей ко дню её рождения тетя Люда, и соображает дальнейшее.
— Сейчас нет никого, кроме Маро на кухне. Сандро, Гема и Маруся поехали с тетей Людой и «другом» прощаться с горами. Маруся отправилась на базар с Павле. Даня, ты знаешь, еще не вернулась со своего урока от Махнадзе, где учит девочек играть на арфе. В комнате мужчин сейчас один Валь. Но он так занят своими будущими мостами, так ушел в свои чертежи и математические выкладки, что ничего другого не услышит теперь и не увидит. Окно же «детской» выходит прямо на берег реки, прямо на дорогу…
— Идем, бирюзовая, идем!
Рука Селтонет совсем холодная от волнения. Она вся — нетерпение, вся — любопытство сейчас. Очевидно, смотрины князя, за которого она вряд ли когда-нибудь согласилась бы пойти замуж, для неё целое событие в её бедной впечатлениями жизни. Окно в детской раскрыто настежь, и она и Глаша сидят на подоконнике.
День уже клонится к вечеру. Синее небо как будто подернулось прозрачной жемчужной вуалью. Одуряюще пахнут нежные розы в Джаваховском саду, ласково улыбаются синеющие вдали игривой цепью полные прелести горы.
Глаза девушек одинаково жадно прикованы к горной дороге. Зрение у Селтонет замечательное, как и подобает быть настоящей горянке. Поэтому неудивительно, что пока Глаша безуспешно вперяет взор вдаль дороги, Селтонет уже успела увидеть далеко-далеко две мелькнувшие фигуры всадников.
— Скачут, рубин мой, скачут! — чуть не громко вскрикивает Селта и хватает за руку Глашу.
Действительно, скачут, их уже видит теперь и Глаша. И не со стороны горийского виноградника, где находится летнее помещение Абдул-Махмета, а со стороны его дальней горной усадьбы. Скачут двое на быстрых и выносливых маленьких конях. Вот они ближе, ближе. Если бы момент не был столь торжественен, Глаша и Селтонет покатились бы со смеха при виде толстой, крупной неуклюжей Фигуры Абдул-Махмета, затянутого в парадный бешмет и как бы придавившего своей десятипудовой тяжестью маленькую горную лошадь. Зато его спутник, словно вылитый, сидит в седле. Как он строен и ловок! Как ловко правит конем! А богатый наряд его так и сверкает на солнце. Белый бешмет густо расшит серебром. Рукоять шашки выложена черною красивою персидскою бирюзою. Белая папаха на его голове сверкает как снег седой вершины Эльбруса. Но лицо его почти скрыто под ней. Однако, где-то Глаша видела этот горбатый нос, эти бегающие, как у мыши, черные глаза Бесспорно, она встречала его где-то, но где?
Вот всадники поравнялись с окном, остановили коней и приподняли папахи. Потом отдали неизбежный «селям», приложив руки к сердцу, губам и лбу.
— Да будет благословение Аллаха над лилиями карталинских долин! — крикнул Абдул-Махмет, утирая рукавом бешмета обильно струившийся по лицу его пот.
— Спасибо, ага, будь здоров и ты! — звонко ответила Глаша в то время, как Селтонет, по обычаю татарок, спрятала лицо свое под чадрой.
Однако, желание показать себя подскакавшим всадникам было настолько сильно, что она через минуту снова откинула покрывало назад и даже чуть высунулась из окошка. Оба всадника придвинулись ближе на своих конях.
— Закрой твои очи, гурия, или я ослепну! — крикнул богато и нарядно одетый спутник Абдул-Махмета по адресу высунувшейся из окна Селтонет и приложил руку к сердцу.
Тщеславная девушка вспыхнула от удовольствия при этом истинно восточном комплименте и заметила, что глаза горбоносого всадника с нескрываемым восхищением смотрели на нее.
