Алки Зеи - Леопард за стеклом
— Мирто-о-о-о-о! Мелия-а-а-а-а! Да сколько можно ноги мыть? — это уже папин крик.
— Идем! — заверещали мы так, чтобы он нас наверняка услышал, и пошли обратно с немытыми ногами. Да они и не были грязными: мы весь день проторчали на веранде.
Не успели мы плюхнуться в свои кровати, появилась мама — пожелать нам спокойной ночи.
— Мама… — начала я было, но тут же осеклась.
Ах, была бы моя мама толстой-претолстой, а не такой крошкой, да еще и нога у нее прямо как у Мирто… И сколько же всего нам с Мирто надо было у нее спросить! Может, она бы нам и сказала, что же это за «другое дело» такое имела в виду Стаматина, говоря о Никосе. И хорошо ли поступила Артеми, наврав с три короба, и можно ли врать полицейским, и считается ли враньем, если нас спросят о Никосе, а мы будем болтать что ни попадя, кроме того, что нужно.
— Что ты хотела мне сказать? — спросила мама, наклоняясь, чтобы обнять меня.
— Что лучше: быть ребенком или взрослым?
— Не знаю. Мне нравилось быть ребенком.
— А у тебя были секреты от взрослых?
— Ну конечно.
Вот если бы мама могла стать ребенком прямо сейчас! Она смогла бы играть с нами и знала бы всю правду про Мельницу со сломанным крылом!
Вчетвером трудно было ходить к Никосу. Ведь нас не должны были заметить Пипица и малышня — Одиссеас и Авги. Поэтому мы решили ходить по двое: когда Артеми с Мирто, а когда я с Нолисом. Сегодня идти была наша очередь. Мы были ужасно рады, ведь наконец-то кир Андонис привез из города письмо для Никоса, а то он каждый раз, когда мы приходили, спрашивал:
— Не было ли мне письма?
Мы поднялись на маленькую горку, постояли на вершине и уже собрались спускаться к лощине, когда услышали голоса и увидели чуть подальше от нас полицейских, которые пинками гнали перед собой какого-то человека и били его то по голове, то по спине. Мы в ужасе упали в траву, затаив дыхание и боясь пошевелиться. Нам показалось, что они направляются к Мельнице со сломанным крылом. Человек кричал, а полицейские лупили его еще сильнее. По его лицу потекла кровь, и я закрыла глаза, чтобы не смотреть. Еще никогда в жизни не видела столько крови. Мы выждали какое-то время, пока не убедились, что полицейские идут не к мельнице, и, когда крики затихли вдали, выбрались из убежища. На спуске, очень торопясь, я порезала ногу об острый камень. Хотела заплакать, но мне стыдно было реветь перед Нолисом: он всегда говорил, что все девчонки плаксы. Никос же ужаснулся при виде меня — я-то и не заметила, что столько кровищи натекло. И тут перед моими глазами снова возникла картина, как полицейские избивали человека, и меня затрясло. Никос промыл мне рану спиртом из бутылочки, перевязал ногу чистым носовым платком и взял меня на руки, прямо как младенца. Нолис рассказывал ему про полицейских и про человека, которого они били. Никос слышал голоса и испугался, не случилось ли чего с нами по дороге к нему.
— Вы все еще маленькие дети, крошки, — сказал он, — а я-то и забыл совсем.
— И вовсе мы не маленькие, — вскипел Нолис. — А если девчонкам страшно, я один буду ходить.
— Да нет, Нолис, — перебил его Никос. — Вы дети, и вам в детские игры нужно играть. Но так уж вышло, что мы, взрослые, нуждаемся в вашей помощи.
Я ничего не говорила, потому что увидела, что платок, которым Никос перевязал мне ногу, стал красным — а я так боюсь крови!
— А ты чтобы немедля поехала со Стаматиной в город, — повернулся Никос ко мне. — Тебе должны сделать укол от столбняка. Тут сплошная грязь кругом.
И вправду тут пахло плесенью и гнилью. Внезапно все вокруг показалось мне отвратительным. Крошечная каморка с матрасом на полу — и как только Никос мог здесь жить, — половинка мельничного крыла, закрывавшего почти все мельничное окошко, комары, которые тучами вились вокруг нас и непрерывно зудели. Я расплакалась.
— Отведи меня домой, Никос! — умоляла я. — Я не смогу дойти с Нолисом.
— Что, так болит? — забеспокоился он.
— Да, — ответила я, хотя и сама уже не знала, было мне больно или просто страшно от того, что нужно делать укол от столбняка, а может, это был ужас от увиденного: человек в крови с разбитой головой и полицейские, продолжающие его избивать.
— Отведи меня домой, Никос, пожалуйста… — проговорила я, захлебываясь от рыданий.
— Пошли! — поднялся Никос.
Слезы мгновенно высохли. Никос придерживал меня, помогая спуститься по лесенке.
— А если тебя увидит кто… — начал было Нолис. — Вдруг полицейские всё еще ошиваются где-нибудь поблизости.
— Вы сами сказали, что они повернули к другому краю лощины. А мы пройдем леском, пусть даже это получится дольше. Уже темнеет, так что вряд ли нас кто увидит.
Я хотела бы сказать Никосу, чтобы он остался, но мне было так страшно! Мы двинулись в путь. Никос взял меня на руки, потому что ступать ногой мне стало уже совершенно невозможно.
— Тебе следует есть побольше, — засмеялся он. — Что-то мне кажется, будто у меня в руках ничего и нет. Хорошо, что это ты, а не Мирто, а то я бы надорвался.
Нолис шел рядом, не произнося ни слова. Уже стемнело — и порядочно. Если бы не Никос, я бы, наверное, умерла от страха. Одного только звука, который издавали сухие сосновые иголки под ногами — критц-кратц, — было достаточно, чтобы вызвать страх, а уж ветви деревьев, медленно колышущиеся от ветра, словно руки гигантов, которые вот-вот тебя схватят!.. Как все меняется ночью!
Мы столько раз играли в лесу, знали каждое дерево и каждый куст — теперь же все выглядело чужим и диким. Однако рядом с Никосом страх почти исчезал и становился таким крошечным, словно маленький-маленький орешек, сидящий где-то в глубине сердца — и стягивающий его.
Никос сыпал шутками, рассказывал о леопарде, о своих проделках и шалостях, которыми славился в детстве. На какое-то мгновение мне показалось, что все стало по-прежнему. Что сейчас мы вместе вернемся домой, где нас уже ждет ужин — томатный суп и самые пышные на свете оладьи с сыром, и Никос с дедушкой будут подшучивать над тетей Деспиной, припоминая ей комету и королей…
Когда мы дошли до края леса, и вдалеке уже показалась наша башня, Никос опустил меня на землю и сказал, что передает меня Нолису. И тогда мне снова пришлось вспомнить, что все изменилось. Теперь мне придется выдать горы вранья о том, где мы были да как я поранилась, сначала — тете Деспине, а потом еще столько же — маме и папе…
— Скажи Стаматине, чтобы отвезла тебя в город, не дожидаясь утра, — наказал Никос, прежде чем исчезнуть. — Это опасно.
Он уже почти ушел, но вернулся и поцеловал меня:
— Ничего не бойся, Мелисса, все будет хорошо!
«Когда вырастешь, — как-то сказал мне Никос, — пусть тебя называют Мелисса. В Мелии не будет никакого смысла». Так значит, я уже выросла?
Нолис помог мне идти, но так и не проронил ни звука.
— Как мы объясним, что возвращаемся затемно? — спросила я его. — И где я поранилась?
Ни слова в ответ.
— Нолис, почему ты молчишь?
— Потому что ты трусиха. Потому что, и это вполне возможно, на обратном пути Никос попадется в лапы полицейских, и они его изобьют, как того человека. Или вовсе убьют.
— Мелия-я-а-а! Мелия-я-а-а!
Стаматина, дедушка и тетя Деспина.
— Мы здесь! — крикнул Нолис.
Первыми прибежали Артеми и Мирто. Они успели нас предупредить, что все вне себя от беспокойства и что они сказали взрослым, будто бы нас не видели, потому что Артеми хотела, чтобы Мирто почитала ей книжку, а мы с Нолисом ушли, так как знаем эту книжку наизусть и не в состоянии услышать ни звука из нее хотя бы еще раз. Я заливалась слезами и слова не могла из себя выдавить. Но Нолис рассказал все: что я трусиха и что по моей милости Никос в опасности. Больше он ничего не успел добавить: как раз в эту минуту подошли дедушка, тетя Деспина и Стаматина.
Нолис врать не может, даже ради Никоса. Я плакала. Так что врать снова пришлось Артеми. Якобы мы пошли на дальний залив за моллюсками, я поскользнулась на скале и поранила ногу, а задержались мы так, потому что это далеко, а я не могла наступать на ногу. Взрослые заговорили все разом. Тетя Деспина возопила: «Мы их совсем распустили! Пусть только узнает их отец!» Дедушка: «Дети есть дети, они будут падать и разбивать коленки». Стаматина: «До свадьбы заживет».
Дедушка поднял меня на руки и понес домой.
— Скажи, чтобы они отвезли тебя в город, — прошипел Нолис.
Я же приняла решение: никуда не поеду. Ну и пусть я умру. Зато Нолис не сможет сказать, что я трусиха.
Ногу мне вымыли, а потом намазали йодом — и я даже зубы сцепила, лишь бы не закричать.
— Хорошо, — заметил дедушка, — что Мелия поранилась на скалах, а то пришлось бы делать укол от столбняка.
— А в каком случае делают укол от столбняка? — спросила я.
