Дэн Смит - Тайна брата
— Простите, что со мной было столько возни, теперь будет проще, — хрипло говорит мама, глядя на всех по очереди. — Мне так жаль. Я была…
И водопад слез, который все эти дни упирался в плотину, течет по ее щекам.
— Милая, поплачь, поплачь, и станет легче, — радостно и печально уговаривает Ба, и глаза у нее тоже блестят.
Я так бы и сидел вместе с мамой, но Ба с дедом отодвигают меня и сами обнимают ее.
— Как же мне его не хватает! — всхлипывает мама.
Ба прижимает ее к груди.
— Нам всем его не хватает. Но в нашей памяти останется все хорошее, что было…
— Как папа летом гонялся за нами по саду с ведром воды? — Стефан смотрит на меня. — Или как он приходил домой и просил нас поискать у него в карманах, и там лежало по шоколадке на брата?
От этих воспоминаний на лице появляется улыбка. Представляю, как папа входит в дверь и устраивает целое представление, хлопая себя по карманам, якобы оставил в куртке что-то важное. Как он смеется, убегая от нас, а мы ловим его, чтобы отнять сласти. Как нарочно спотыкается, чтобы мы догнали его.
Пусть мама плачет. Мы рады, что она пришла в себя. У нас царит оживление. Пусть снаружи воют сирены и грохочут зенитки, нам хорошо. Мама слушает, как мы вспоминаем папу, и на лице ее появляется слабая улыбка. Оказывается, нужен был авианалет и темный подвал, чтобы мама пошла на поправку.
До полного выздоровления далеко, но начало положено.
Полчаса, как стихли сирены и грохот орудий. Наконец дед решает, что можно выйти из убежища.
— Странно, что не было взрывов, — говорит Стефан, карабкаясь по ступеням.
— Может, просто далеко? — говорю я, но сейчас мои мысли целиком занимает ожившая мама.
— Все равно было бы слышно, — продолжает размышлять Стефан. — Чушь какая-то.
— Давай выйдем на улицу и глянем, — предлагает дед.
— Думаешь, уже можно? — волнуется Ба.
— Думаю, да. Сирен ведь нет?
Я цепляюсь за маму, потому что отпустить ее пока не готов. Так вместе и выходим на Эшерштрассе.
Другие мужчины, женщины, дети тоже выходят на улицу, поднимают глаза и застывают с распахнутыми ртами. Люди стоят молча, словно призраки, и тишина пугает.
К такому нас жизнь не готовила.
Конфетти
Самолеты бросали совсем не бомбы.
Осветительные ракеты и лучи прожекторов выхватывают из темноты бумажное конфетти. Листовки кружат в воздухе, вьются, трепещут, планируют на землю. Ветер подхватывает их и вновь швыряет вверх. Бумага волшебным дождем сыплется на нас.
Листовки усеивают крыши, дорогу, тротуары. Ветер прижимает их к стеклам, лепит на машины, несет по улице, как мусор после карнавала.
В небесах столбы прожекторов ласкают свод облаков, рисуя сверкающие круги, сочащиеся кровавыми каплями осветительных ракет. Те, опускаясь на парашютах, шипят, словно падают в воду. Дьявольское, но по-своему изумительное зрелище, оно гипнотизирует и пугает.
От неба, где бумага пляшет в лучах света, невозможно отвести взгляд.
— Правда, здорово? — спрашивает голос сбоку.
Тру затекшую шею, а глаза нашаривают собеседника.
— Как большой праздник. — У Лизы такая же пижама, как у меня, и улыбка до ушей.
— Это что такое? Что вообще происходит?
Малышня гоняет конфетти по дороге, хохочет, поднимает бумажные вихри, швыряет белые листья в воздух, но родители спешат оттащить детей. Отобрав листовки, взрослые роняют их под ноги, будто бумага жжет пальцы.
— Это все враки, ужасные враки, — качает головой фрау Остер.
— Конечно, — подтверждает ее соседка, сочувственно гладя фрау Остер по руке. — Вашему мужу ничего не грозит.
— Похоже, герр Гитлер сильно их прижал, раз они выкидывают такие фортеля, — соглашается герр Финкель, скомкав листовку и швырнув под ноги. — Не переживайте, скоро мы разделаемся с этими русскими. Потом англичане поднимут белый флаг, и тогда ваш муж вернется домой.
— Им не обмануть нас этой чепухой. — Фрау Остер хватает маленького сына за руку и тащит домой.
Герр Финкель, проводив ее взглядом, поднимается к себе в квартиру над магазином. Однако, скрывшись из вида собравшейся толпы, подбирает листовку и, настороженно оглянувшись, прячет сложенную пополам бумагу в карман.
Пока я наблюдаю за герром Финкелем, ветер швыряет листовку мне под ноги. Пока я за ней нагибаюсь, герр Финкель успевает раствориться в темноте.
— Мама говорит, что это пропаганда. — Голос Лизы возвращает меня в реальность. — Чтобы мы не хотели войны.
Бумага у меня в руках — как двойная открытка, только тонкая. В красных отсветах догорающих осветительных ракет мерцает рисунок, и мне хочется понять, что так взбесило фрау Остер и почему герр Финкель сунул листовку в карман.
Листок трепещет на ветру, но фигуру на картинке сложно не узнать.
Фюрер, в фуражке, в длинном кожаном плаще и черных сапогах, выглядит очень стильно. Ладони сложены на уровне груди, будто он чему-то радуется.
У его ног навалены груды мертвых солдат в немецкой форме. Одни раскинули руки, другие скорчились. Трое мертвецов, те, что ближе всего к фюреру, лежат на спинах, у них распахнуты рты. Невидящие глаза вперились в вождя.
В небесах над головой фюрера сияют кроваво-красные слова:
— Прямо как на стене написано. — Лиза склоняется над листовкой, чтобы лучше видеть. Ее палец постукивает фюреру по голове. — Только глянь, кто у нас тут. Смотри, как улыбается.
Картинка приковывает мой взгляд.
— А что сзади? — толкает меня локтем Лиза, чтобы я перевернул бумагу. — Что пишут?
Девочка тесно прижимается ко мне, волосы у нее распущены, и ветер играет с ними. Локоны ласкают мое лицо. Щекотно. Отмахиваюсь рукой, чтобы не мешали читать.
— …брось.
— А? — Обернувшись, встречаюсь глазами со Стефаном.
— Брось, — цедит он, стиснув зубы. — Сейчас же.
Ба с дедом смотрят на меня. И мама. Все смотрят на меня.
— Брось, — повторяет Стефан и тянет руку, чтобы вырвать у меня листок. Бумага с треском вылетает из пальцев и падает на землю, где ее подхватывает ветер.
— Уй, — хмурюсь, наблюдая, как листок улетает вдаль по улице. — Ты чего это? Зачем…
— Могут увидеть, — отвечает брат, настороженно оглядываясь.
— Я только хотел прочитать, что пишут.
Лиза стоит позади меня и смотрит на Стефана. В ее взгляде читается благоговение. Как бы мне хотелось, чтобы она когда-нибудь так же посмотрела и на меня.
— Пошли домой. Лиза, к тебе тоже относится, — говорит дед. — Скоро приедут убирать, и лучше бы пока не мелькать на улице.
Стоит мне заныть, как Стефан хватает меня за руку. Сопротивляться бессмысленно. Я только выставлю себя дураком перед Лизой. Брат гораздо больше и сильнее.
— Увидимся завтра? — спрашивает Лиза.
Я вижу у нее на лице разочарование, но не знаю, с кем ей жалко расставаться, со мной или с братом.
— До завтра, — киваю, и Стефан, затащив меня в дом, закрывает двери.
— Уй! — вырываюсь я из его хватки. — Зачем ты так? Почему ты меня…
— Дурак! Никто не должен видеть, как ты читаешь такие вещи.
От его крика я вздрагиваю и непроизвольно делаю шаг назад.
— Никто не должен даже подумать, что ты прихватил листовку с собой. Если на тебя донесут, кто знает, что случится с нами? С тобой? — Последнее слово он выделяет голосом, ткнув меня пальцем в грудь. — Если до гестапо дойдет слух, что ты просто читал… За тобой и так все следят. После того как ты сбежал кататься на велике и попался. Знаешь, сколько проблем из-за тебя у Ба и деда?
— Это случайно, я не хотел…
— Попробуй для разнообразия думать не только о себе, но и о других. — Стефан говорит все громче, и я отступаю еще на шаг.
— Ты путаешь мальчика, — говорит Ба.
— А может, пора уже немного его попугать? Может, от страха он начнет соображать?
— Пожалуйста, — просит мама очень тихо, почти неслышно, но все, замерев, смотрят на нее. — Пожалуйста, не надо кричать.
— Правильно, — соглашается дед, ухватив Стефана за руку. — Хватит уже.
— Мальчики, давайте вы пойдете в кухню? — предлагает Ба. — Я отведу вашу маму наверх, а потом спущусь и сделаю чай. Пора успокоиться. И так вечер выдался насыщенный.
Никогда я не видел Стефана таким взволнованным. Он даже сидеть не может, носится по кухне, а глаза смотрят вниз из-под нависающей челки. Туда-сюда, туда-сюда, по черно-белым клеткам шахматной плитки. Туда-сюда.
Мы с дедом сидим за столом и смотрим на Стефана.
Наконец он замирает, облокотившись о раковину, и заводит руки за спину.
— Мне жаль, — говорит он, глядя на меня так, будто вот-вот взорвется. — Зря я кричал. Просто… Нет, если честно, мне не жаль. Просто ты не понимаешь, что творится. — С каждым словом голос становится все громче. Стефан даже поднимает сжатый кулак. — Вряд ли ты знаешь, сколько проблем бывает из-за самых мелких мелочей. Скажет человек, что думает, а потом за ним приходят. Иной раз достаточно, чтобы у тебя нос был слишком длинный, или волосы слишком темные, или стоит не отправить ребенка в «Дойчес юнгфольк».
