Дэн Смит - Тайна брата
— Может, завтра встанет.
— Может быть, — смотрю я на него.
— Мы забыли открыть твой подарок на день рождения. — Его подбородок нацелен на комод. — Думаю, тебе понравится.
— Я хотел, чтобы сначала мама поправилась, — никну я. — С ней все будет хорошо? Она как будто тает.
— Вот поэтому ты и должен помогать мне быть сильным, — пихает он меня. — Крепким, как сапог, ваши так говорят?
— Что-то я не чувствую себя крепким, как сапог. — Слезы катятся из глаз, и я стираю их ладошкой.
— Давай тогда откроем твой подарок прямо сейчас. — Брат встает, берет сверток с комода и вручает мне.
Все мои возражения разбиваются о его настойчивость. Развязываю шпагат и осторожно разворачиваю оберточную бумагу. Внутри лежит обычная коробка.
Крышка легко снимается, и оттуда летит на пол резаная бумага. В коробке, словно в гнезде, притаился складной нож.
— Где вы его достали? — спрашиваю я, восхищенно изучая коричневую резную рукоять. — Настоящий, солдатский!
Здоровенное лезвие сверкает в лучах солнца.
— У каждого мальчишки должен быть ножик, а твой сломался, — говорит Стефан. — Мы с мамой накопили денег.
Складывая нож, размышляю, достоин ли я такого подарка.
— Мне сегодня дали зарплату, — сообщает брат за ужином, глядя на Ба. — Вы тратитесь на нас, так что я поделюсь.
— Не обязательно…
— Я решил, так будет правильно. — Стефан достает из кармана пригоршню банкнот.
Вместе с ними появляется на свет маленький клочок черной ткани.
У всех на глазах он падает на пол.
Цветок. Желтая серединка. Белые лепестки.
Брат стремительно хватает его и прячет назад, в карман.
— Стефан, осторожнее с такими вещами, — серьезным тоном просит дед.
— А что это за цветок? Что он значит? — спрашиваю я.
В меня впиваются три пары глаз.
— Чего это вы на меня так уставились?
— Сделай так, чтобы это у тебя никогда не видели, — обращается дед к брату и снова переводит взгляд на меня. — А ты, Карл, не смей рассказывать ни единой живой душе.
— Да объясните же, что значит этот цветок? — требую я.
И замолкаю, потому что на память приходят слова Лизы, как дети доносят на родителей. Все становится понятно. Я точно знаю, почему мне не объясняют про цветок. По той же причине, по которой дома не обсуждали, что папа не хотел идти на войну.
— Вы думаете, что я вас выдам, — говорю я, отступая к выходу с кухни. — Вы мне не доверяете.
Бросаюсь наверх, прямиком в спальню, и захлопываю дверь. Меня накрывает злость и тоска, в голове царит настоящая каша. Но в глубине души мне трудно винить родню за такое отношение.
В подвал
В ту ночь меня будит кошмарный звук.
Только что я лежал и размышлял, как убедить Стефана рассказать о цветке, а в следующий миг меня подбрасывает в кровати от жутких сирен воздушной тревоги.
Тело сковано ледяным страхом. Сбросив одеяло, высматриваю Стефана. Увы, в комнате слишком темно, только искры и разводы танцуют перед глазами.
— Ты как? — напряженно спрашивает брат.
— Нормально.
— Здорово. Все будет в порядке. С нами все будет хорошо. Спускаемся в подвал… вместе с мамой, — говорит брат, и я понимаю, о чем идет речь. Маму придется как-то поднять.
Нащупав фонарик, включаю его. Мы ныряем к маме в комнату раньше, чем Ба с дедом выходят к лестнице.
— Мама, пойдем в подвал. — С этими словами брат стягивает с мамы одеяло. — Быстрее. Они летят.
Времени почти нет. Сирены надрываются уже несколько минут, значит, самолеты скоро будут здесь.
Мама кое-как продирает глаза.
— Оскар? Это ты?
— Нет, это мы, Карл со Стефаном.
— Что случилось? — Она садится, смотрит вокруг, и в ее голосе сквозит недоумение. — Что, налет? А… я лучше тут останусь. Не бойтесь за меня.
— Нет, мы тебя тут не бросим.
Мать пытается лечь, но дед приходит на помощь, и они со Стефаном тянут ее за руки.
У меня в голове мелькают образы бомб, падающих с неба. Смертоносный дождь сыплется из летающих чудищ прямо нам на головы, и мы исчезаем в огненном вихре.
— Мама, пожалуйста, — молю я. — Прошу тебя, пойдем с нами.
— Оскар?
— Это Карл. — Я беру маму за руку. — Вставай, пожалуйста.
— Тебе страшно? — спрашивает мама.
— Конечно. Мама, вставай.
— Хорошо, радость моя, встаю.
Мама выбирается из кровати, Стефан подхватывает ее за талию и ведет вниз.
Дед уже возится с люком под лестницей. Тот заклинил, приходится как следует дернуть. Наконец в полу открывается провал.
— Полезайте, — командует дед. — Быстро вниз.
В подвале нас встречает заплесневелая куча всякого хлама и древних сокровищ. Старинный сундучок матроса, оплетенный толстыми железными лентами. Штабель стульев с облупившейся краской. Дряхлый велик и парафиновый обогреватель, от которого пахнет машинным маслом.
В дальнем углу мрачным демоном затаился котел. Сейчас лето, поэтому он дремлет, но зимой дед накормит его сверкающими кусками угля, и в нем оживет ревущее пламя. И тогда мы услышим, как бурчат трубы, лязгает железо и шипят паром батареи.
Мы со Стефаном часто подначивали друг друга спуститься по шатким ступеням и сидеть здесь, в темноте, сколько выдержишь. Раньше в подвале обитали монстры и призраки. Теперь здесь поселилась надежда. Подвал может спасти нам жизнь.
Дед разгреб пятачок под голой лампочкой, разгоняющей тьму, и поставил стулья, чтобы пережидать налет сидя. Еще он сделал полки, где стоят банки гвоздей и шурупчиков, всякие крючочки и проволочки, а Ба организовала продуктовый запас на случай, если мы застрянем тут надолго. И раз в несколько дней мы меняем воду в ведрах, чтобы всегда был свежий запас.
Сирены едва пробиваются через закрытый люк, но когда посыплются бомбы, мы их почувствуем.
Я только раз попадал под авианалет, еще в городе. Та ночь стала самой пугающей и будоражащей в моей жизни. Бомбы падали целую вечность, и земля содрогалась под нами. Мы сбились в кучу в убежище под домом, а когда вылезли, вдалеке что-то горело. На следующий день в школе только и разговоров было, что о разрушениях да о ненавистных врагах.
Сейчас я не чувствую ничего.
— Может, ложная тревога? — шепчу я, потому что в такой обстановке не хочется говорить в полный голос.
Дед, качая головой, поднимает палец.
— Прислушайся.
Бум-бум-бум-бум. Бум.
Хоть и слабый, звук явственно долетает до нас.
Бум-бум-бум-бум. Бум.
— Это не бомбы, это восьмидесятивосьмерки, — говорит Стефан.
— Твоя правда, — кивает дед.
Это звук 88-миллиметровых зенитных орудий, защищающих город. Их расставили по маршруту вероятного подлета врага, но передвинуть их несложно — цепляешь к трактору или вездеходу и тащишь, куда нужно. Зенитки плюются в небо железными тучами, и вражеские самолеты с воем падают оземь. В расчетах орудий много ребят из гитлерюгенда, им не терпится пострелять по противнику. Я всегда надеялся, что в свое время меня тоже возьмут.
— Что-то бомб не слышно, — говорю.
Зенитки продолжают кашлять снарядами. Даже без бомб на улице сейчас опасно. Зенитная шрапнель падает сверху раскаленным дождем.
— Они метят в мосты и дороги, во всякие заводы и прочие такие штуки, — успокаивает меня дед. — Простых людей они не бомбят.
— А в Мюнстере бомбили, — испуганно рассказывает Ба. — Бросали куда ни попадя. По радио говорили, количество жертв до сих пор неизвестно.
— Мюнстер-то большой город. Мы им неинтересны. — Дед щурится и решительно качает головой.
Не хочу об этом думать. Пусть все прекратится. Что для меня была война раньше? Радостное предвкушение. Желание быть лучше всех. Гордость за отца и за Германию, которая всюду строит хорошую жизнь, как у нас. Теперь война — это смерть и страх. Это грустная мама. Не хочу. Не хочу войны.
Прижимаюсь к маме, обнимаю ее, и на миг появляется жуткое ощущение, будто у меня в руках кукла. Будто мама вовсе меня не замечает, и это хуже, чем если бы на нас упала бомба и нас завалило в темном сыром подвале. На ум приходят мамины слова, когда мы пытались вытащить ее из постели.
«Я лучше тут останусь», — сказала она, словно не хочет никуда идти. И налет ее не тревожит.
Словно она готова к смерти.
— Мамочка, — шепчу я, стискивая объятия. — Мамочка.
И в ней просыпается искра жизни, будто мама очнулась от долгого сна. Она поднимает руки и прижимает меня к себе. Трется лицом о мои волосы. Целует и тискает меня.
— Честное слово, все будет хорошо, — обещает она.
Меня одолевает удивление пополам с робкой радостью. Стефан, распахнув глаза, смотрит на маму. Ба с дедом тоже изумлены тем, что та открыла рот.
— Простите, что со мной было столько возни, теперь будет проще, — хрипло говорит мама, глядя на всех по очереди. — Мне так жаль. Я была…
