Елена Криштоф - Современная история, рассказанная Женей Камчадаловой
— Помоги мне! Что же ты стоишь? А? Жгут надо.
В самом деле, сколько раз на всяких занятиях нам говорили: жгут надо!
Жгут накладывал, конечно, Володька Громов. А рядом стояли Марта Ильинична с виноватым лицом и Лариса с оторванным рукавом. Гром закончил со жгутом, мазал Мишину ладонь йодом, приговаривая:
— Не дергайся, устроил цирк, терпи всю программу.
Интересно, к чему относились слова насчет программы? Неужели к оторванному рукаву? Не может быть!
Это сейчас я думаю: зачем надо было рвать рукав? Если учесть, что Чижики с бинтами явились тут же? Но тогда ничего такого мне в голову не приходило.
И уже на следующий день была придумана «дразнилка», если, конечно, эти строчки можно считать «дразнилкой»:
Эх, яблочки — лежат парочкой!
Нет красивше, нет умнее нашей Ларочки!
Собирала яблоки и услышала, кто-то поет на дальних рядах. Кажется, Андрюшка Охан. Или Мишка? А кто сочинил? Может быть, даже из девчонок кто-нибудь. Это ведь не была чисто мужская «дразнилка».
Мы влюбились в нее все. Она как бы олицетворяла собой наше будущее таким, каким мы все хотели его видеть.
А небо все по-прежнему стояло над нами яркое, и мы радовались этому, хотя в совхозе ждали дождя.
Мы смотрели в синеву, где летели в дальние края паутинки расставания. Так их кто-то назвал, неизвестно почему. С чем это мы могли расставаться в самом начале?
Мы работали хорошо, мы работали лучше всех, и это нам нравилось.
Но прошлая осень была далеко, между тем нынешние события разворачивались вот как…
Глава IX
В воскресенье «археологи» нашего класса, как и было договорено, с Ларисой во главе собрались на пристани, потом погрузились в катер. И тут только сообразили: а какой смысл в поездке, если нет Камчадалова Алексея Васильевича? Ехать-то можно, но получается простая прогулка. Между тем было намечено поехать в разведку на место летнего лагеря.
«Археологов» на этот раз оказалось много. Желающих же ехать в совхоз в этом году было значительно меньше, может быть, потому, что наша Классная Дама поехать с нами не могла — уходила в отпуск.
Однако я сильно сомневалась, сможет ли отец всех нас принять в лагерь, даже если допустить, что неприятности его рассосутся и лагерь все-таки состоится. Но сможет не сможет — выяснится со временем. Однако где же он сам? А катер между тем уже дрожал мелкой дрожью от нетерпения, мы сидели, кто на скамейках, кто прямо на рюкзаках и скатках, а отца все не было. Удивительное дело — мой отец любил точность и никогда никуда не опаздывал.
И вот я вижу: отец бежит по доскам причала, и лицо у него собранное, даже стянутое тревогой лицо человека, еще не увидевшего то, что нужно. Наконец он заметил катер и нас на нем. В тот же самый момент на катере отдали концы. Катер, как живой, потерся боком о причал, вода всхлипнула, мотор уркнул громче, и моему отцу оставалось сделать один-единственный шаг с пристани на палубу. Правда, длинный шаг, прыжок: полоска темной воды все расширялась.
А отец, промедлив первую секунду, теперь застыл и выставил себя на общее обозрение.
Интересно, сколько бы он так стоял, точно на выставке? Не знаю. Но тот матрос, который возился у кнехтов, схватил моего отца в охапку и швырнул в руки другому на палубе, а после того свободно и легко прыгнул к нам сам, а за ним еще кто-то. Все смотрели на отца, а он не мог отдышаться и сообразить, как оказался на палубе. И ребята хлопотали вокруг, как будто ничего особенного не случилось, как будто никто и не замечал того застывшего, стянутого лица…
— Алексей Васильевич! — конечно, тут же объявилась Денисенко. — А мы думаем: может, уже и выгружаться пора, раз вас нет? Лень спасла: сил не было с рюкзаков подняться…
Шунечка любила говорить с моим отцом, как будто собственного ей не хватало. Ну и пусть говорит, а я пошла вдоль борта крохотного суденышка с громким именем «Красная Армия». Кораблик этот такая же примета Города, как Гора, как Огненная Коса, все еще полная страшных ржавых осколков и стреляных, полуистлевших гильз…
Кораблик бежал себе и бежал по волнам, развозил по приморским поселкам почту, родственников, любопытных и отпускников, возвращавшихся на работу. Он приставал к маленьким пристаням, на него грузили бочки, мотоциклы, ящики…
Но сейчас до первой остановки, до нашего лагеря, было еще далеко. И я смотрела на воду. Потом подняла глаза. На палубе стоял Макс Поливанов. И сейчас же я вспомнила прыжок того, кто бежал следом за отцом.
— Испугались? — спросил меня Поливанов. — Я сам испугался. Тут каждая секунда в дело, а он человек сухопутный. К тому же в годах.
Он говорил обыкновенным, домашним, успокаивающим голосом, совершенно не подходящим ни к его прыжку, ни к тому, что я о нем навоображала.
— Красивые места? — спросил Поливанов, кивая вперед в ту сторону, где был наш лагерь. — Меня Громов Володя информировал. Я так понял, занятие что надо: ищешь — находишь. А нет — свежий воздух в наше время тот же дефицит. Я не прав?
Он наклонился, заглянул мне в лицо и опять был простой, вовсе не похожий на книжного героя, тем более на капитана Грея, это успокаивало.
— Отец не клады ищет, — сказала я чуть более надменно, чем мне бы хотелось, — он восстанавливает историю…
— А я что говорю? — Поливанов как будто бы и не улыбался, но улыбка все равно пряталась в углах его твердых губ. — А я что говорю? Главное — копнуть, а там что-нибудь так и так проявится: кому золото, кому лук и стрелы, кому камни. Все в дело…
— Сейчас отец занят захоронениями первого века. А потом перейдет на крепость…
Катерок наш бежал уже мимо последних гигантских цехов Комбината на берегу, уже вдали видна была Коса, поросший розовым, цветущим тамариском склон, пески, по которым шла Шунечка, читая стихи… А Макс Поливанов стоял со мной рядом, и это походило на сон, тем более что Вики с нами не было, она и не собиралась на Большие Камни.
А Макс Поливанов стоял со мной рядом и слушал о древнем захоронении, о том, как в прошлом году мы восстанавливали эллинские чаны, эдакие каменные ванны для засолки рыбы…
Но о чем же другом я могла ему рассказать? Ничего значительного не приходило мне в голову…
— Знаете, — начала я вдруг, как бы совершенно помимо своей воли, любимую припевку отца. — Знаете, не люблю, когда говорят: копнуть — найти. Копателями еще Стемпковский называл кладоискателей, была такая почти что профессия.
— А Стемпковский — кто? Введите в курс: не слышал.
— Да так, любимец отца, — бросила я почти небрежно, чувствуя, что прихожу в себя и что все вообще движется, как надо.
— Стемпковский? — Макс добросовестно собрал лоб, стараясь вспомнить, где мог слышать это имя.
— Да нет, Стемпковский — девятнадцатый век, — сказала я. — Пример бескорыстного служения науке. Таких людей больше нет.
— Вымерли, как ящеры? Но не до последнего же представителя? — спросил он серьезно и повел головой себе за спину, где наши толпились вокруг отца и Шунечки.
Ах, после этих слов Шунечка могла сколько угодно вертеться в центре внимания и возле моего отца! А в том, что она влезла в самую середку, на пятачок между рюкзаками, у меня не было ни малейшего сомнения. Влезла, закрепилась и сейчас, наставив палец, допытывалась: отчего же все-таки опоздал к отплытию такой аккуратный археолог, мой отец?
А я стояла у борта, рядом с Поливановым, и оттаивала. Первыми оттаивали руки, которыми я сжимала поручни. Потом оттаяло горло, и я засмеялась, чувствуя: внутри становится тепло и вольно.
— Отец, правда, бескорыстный, — сказала я. — И знаете? Его не угнетает отсутствие золота в находках.
— А оно отсутствует? Категорически?
— Категорически! — засмеялась я. — Электрон попадается. Похоже, но совсем не то. Хотя лучшая находка Стемпковского именно из электрона. Знаете вазу, где скифы лук натягивают?
— Не знаю, где лук. И других тоже не знаю…
Так мы стояли и говорили, будто нам и в самом деле интереснее всего была археология.
А между тем у меня было ощущение, что я интересна Поливанову сама по себе и без археологии.
С чего я это взяла? А с того, что мне очень этого хотелось.
А Вика? Моя лучшая подруга Вика, танцевавшая с Поливановым на взрослой вечеринке восьмого мая? На вечеринке, где наверняка не только танцевали, но и договаривались без слов о чем-то таком взрослом, опасном, отчаянном. О том самом, от чего два последних школьных года только и делают, что оттаскивают нас наши родители, учителя и наставники. Как же Вика? Или, договорившись без слов, сейчас же можно было изменить договору? Именно потому, что он без слов?
В общем, Вику в своих мыслях я отодвинула. Отец потеснился еще раньше, хотя мы и продолжали говорить о нем. А когда катер стал прижиматься к берегу, подходить к железным стоякам и старым доскам причала, Поливанов сказал:
