Екатерина Мурашова - Класс коррекции
Дни ползли, как троллейбусы по широкому проспекту во время осеннего дождя — одинокие, мокрые, расплывчатые.
Юрка прилежно учился и помогал Пашке. У Пашки стали лучше оценки, а в глазах немного рассеялась муть. Однажды на перемене я видел у него в руках книжку. Все учителя говорили, что у Пашки прогресс и хвалили Юру. Юра смеялся, кланялся и, как конферансье в сторону артиста, вытягивал руку в направлении Пашки. Пашка надувался от гордости, хрустел и переливался разными красками, как пакетик из-под чипсов.
Иногда на переменах к Юре приходил со своего этажа маленький «ашка» Вадик. О чем-то они с ним шептались, чем-то обменивались, катались на коляске и вообще — дружили. Вадиковой учительнице эта дружба явно не нравилась, поэтому она норовила Вадика выследить, изловить и утянуть обратно, к своим. Мне казалось, что сама она против Юры ничего не имеет, но опасается неодобрения спонсора — Вадикова отца.
Милкина мать так и не вернулась. Девчонки старались помочь Витьке, говорят, даже Стеша однажды сидела с Милкой и делала все правильно и хорошо. Но ночью все равно надо было ее укачивать и поить. Витька ночью утешала Милку, днем училась — и стала похожа на тень. Митька нервничал и все чаще где-то раздобывал выпивку. Один раз Пантелей его избил, чтоб прекратил, но это не помогло. Потом Витька сказала Пантелею, чтоб Митьку не трогал, и он подчинился.
Мать взяла еще один офис для уборки и купила мне на развале теплую куртку. Куртка оказалась больше на два размера, и я внутри нее мог разворачиваться, убирать руки и по-всякому шевелиться, но мать этому только радовалась — на дольше хватит. Маринка сказала, что я в этой куртке, как в тумбочке. Я неожиданно разозлился, сам не понимая, почему. Какое мне дело до того, что думает Маринка по поводу моей одежды?!
Однажды на улице ко мне подошел Шакал Табаки. Я остановился и смотрел на него, а он — на меня. Сначала я подумал, что он хочет драться, а Дима Димура и остальные где-то рядом (одному Табаки меня не одолеть никогда), и обрадовался, что Юры рядом нету. Потом понял, что Табаки один. Он молчал минуты три, потом повернулся и пошел прочь. Он шел медленно и загребал ногами снежную кашу. Я хотел его окликнуть, но передумал, потому что не знал, что ему сказать.
Таракана выписали из больницы, и он как с цепи сорвался. И был-то не особенно психически уравновешенный, а теперь… Все учителя от него просто стонали и начинали урок обычно с того, что выгоняли Таракана из класса (хотя это, кажется, запрещено, потому что если с Тараканом во время урока что-то случится, то учитель за это по закону отвечает). Таракан из школы не уходил, слонялся по этажам, курил в туалетах. Рано или поздно его находил кто-нибудь из учителей или служащих и возвращал на урок. Отдохнув пять минут, он снова начинал борзеть. Я попытался поговорить с ним, но у него глаза сделались белые, и он полез на меня с кулаками. Драться с ним я не стал, но спустя пару дней спросил у Пантелея, не возьмет ли он Таракана в свой «бизнес», ведь голова-то у Таракана варит очень хорошо (для нашего класса, конечно), а в школе ему явно делать нечего, по крайней мере сейчас.
— Мне психи не нужны! — коротко ответил Пантелей.
Географ Сергей Анатольевич продолжал «бороться» за наш класс, и, поскольку все «обнажения» уже засыпало снегом, устроил-таки нам экскурсию в музей почвоведения имени Докучаева. На экскурсию явились пять человек: Маринка (она влюблена в географа), Ленка со Стешей (он очень просил их прийти, а Ленка не умеет людям отказывать), Игорь Овсянников (ему просто нечего было делать) и я (мне тоже нравился географ, но не так, как Маринке, конечно). Юрка хотел поехать с нами, но на метро туда не добраться, а в троллейбус в часы пик ни с коляской, ни с костылями не влезть. Впрочем, экскурсия была очень скучная, хотя Сергей Анатольевич очень волновался и старался рассказывать интересно. Чтобы его подбодрить, я изображал интерес и задавал вопросы по теме. В конце Ленка с Маринкой подучили Стешу, и она поклонилась и сказала своим удивительным голосом:
— Благодарим вас за доставленное удовольствие!
Географ покраснел и смешался. Сказал:
— Ты шутишь, Стефания! (как будто Стеша умеет шутить!)
Но мне показалось, что Стеше и правда понравилось. Она любит слушать, когда кто-нибудь плавно говорит «об умном». А уж что она сама при этом думает и понимает, это никому неизвестно.
Глава 17
Спустя еще пару недель Юрка пришел в школу на костылях, страшно возбужденный, и еще перед уроком пытался отвести меня в сторону и о чем-то заговорить. Я делал вид, что его не понимаю, и быстро решал на подоконнике домашние задачи по геометрии. Рядом со мной стояли Ленка, Игорь и Ванька и прилежно переписывали и перерисовывали в свои тетради все, что я изображал. Весь урок Юрка сверлил взглядом мой затылок. Иногда мне казалось, что у меня даже волосы колышутся. Ванька получил за мои задачи жирную тройку и был очень доволен, так как теперь его, скорее всего, аттестуют по геометрии в триместре. Я тоже за него порадовался. На перемене я хотел сбежать, но Юра со своими костылями попросту перегородил мне проход.
Оттеснив меня в угол, Юра бросил на пол ранец и прошипел:
— Я Мишаню видел!!!
— Я тоже, — примирительно сказал я. — Много раз. И сейчас увижу, если ты немного подвинешься.
— Ты ни черта не понимаешь! — Юра всплеснул руками и чуть не упал. Я шагнул вперед, чтобы его поддержать, но он отмахнулся от меня и судорожно вцепился в свои костыли. — Я видел его там!
— Ага! — я сориентировался на удивление быстро. — То есть он научился попадать в твой параллельный мир без тебя?
— Точно! — Юру прямо-таки трясло от какого-то непонятного мне чувства.
— И что же он там делает? Он тебя видел? Узнал?
— Он играл в футбол, — честно начал вспоминать Юра. — Потом купался в пруду. Потом ел мороженое. Потом лежал на берегу и караулил таких маленьких птичек…
— Ладно, ладно, — оборвал я Юрку. — Вы разговаривали?
— Нет, я… Я отчего-то не решился к нему подойти. Я подумал: вдруг ему будет неприятно? Как ты считаешь…
— Я считаю, что все нормально, — твердо сказал я. — Ты не ходишь, Мишаня не видит, не слышит. Вы оба там оттягиваетесь. Все нормально. Ничего плохого. В следующий раз вполне можете пообщаться.
— А ты? — тихо спросил Юра.
— Я — нет! — я старался придать своему голосу увесистую железобетонность. — Ты помнишь, какой там кавардак вокруг меня начинается? Я, знаешь ли, вовсе не уверен, что они там, на полянке, все понарошку умерли. Кому это надо?!
— Но почему, Антон, почему?! — воскликнул Юра. Глаза его, как всегда, когда он нервничал, засветились голубыми фонариками.
— Откуда я знаю? — я пожал плечами как мог безразличнее. В самом деле, что мне какие-то там параллельные миры, горы трупов, заколдованные принцессы и мечи короля Артура! У меня и здесь интересных дел невпроворот… Обмануть таким образом можно было бы разве что Милку…
— Зачем ты врешь, Антон? — с горечью спросил Юра.
— Отвяжись, пожалуйста! — я сдерживался из последних сил. — Я, честно, ничего против тебя не имею, но… Отправляйся в свой край вечной весны, лопай там свою землянику, а меня оставь в покое!
— Антон, так нельзя! Ты не можешь… — закричал Юра.
Проходящие мимо старшеклассницы удивленно оглянулись на нас и прямо-таки впились взглядами в Юрины костыли.
Я хотел было ответить, но понял, что не успеваю. Бросив портфель к ногам Юры, я ссыпался вниз по лестнице и, едва не сбив с ног охранника, вылетел на улицу. Морозный серый декабрьский воздух показался мне вкусным, как кока-кола.
Столовая в нашей школе огромная и холодная, как утонувший Титаник. В ней две общих раздачи и два буфета — для школьников и для педагогов. И, наверное, пятьдесят или даже сто столиков. На столиках лежат клетчатые пластиковые салфеточки и стоят сухие букеты в стаканчиках, которые изготовили малыши-«ашки» на уроках эстетики и дизайна. Где-то высоко-высоко над головой висят и гудят голубые лампы дневного света.
Я сидел за столиком и ел пирожок с компотом. Прямо передо мной на стене красовалась картина, на которой мальчик и девочка со странными улыбками запускают куда-то вдаль огромную модель самолета. Даль была написана голубой краской и почему-то состояла из дымящих труб.
— Можно? — рядом со мной остановилась Маринка, поставила на стол свекольный салат с котлетой и тарелочку с полоской и чаем.
— Садись, — сказал я. — Места не купленные.
Маринка молча села на стул и насупилась. Потом начала ковырять что-то на лбу.
— Оставь прыщи в покое, — посоветовал я. — Ешь свою свеклу. От нее цвет лица улучшается.
— Дурак ты, Антонов, — сказала Маринка. — Дурак и уши холодные.
— Возможно, — согласился я и на всякий случай потрогал ухо. Ухо и вправду было ледяным.
