Наталья Кравцова - От заката до рассвета
Я смотрела, как уверенно двигаются ее ловкие, сильные руки. Левая, вероятно, все-таки сильно болела, потому что Тося берегла ее, стараясь особенно не утруждать. Там, где не могла сама, она говорила Вере, что и как делать.
Она душой болела за свой самолет. И сейчас, наблюдая, как она работает, я чувствовала себя в чем-то виноватой: ведь я пряталась под стол в то время, когда Тося выбегала, чтобы спасти самолет. Пусть даже спасти его было невозможно…
Цветут яблони
Большой аэродром под Краснодаром. Настоящий — с капонирами. Так что наши «ПО-2» стоят не где-нибудь у хаток на деревенской улице, а на стоянках, окруженных земляным валом. Стоят важно и никого не боятся.
Но с воздуха их отлично видно. И в первую очередь их выдают капониры… В этом мы убедились, когда нас два-три раза пробомбили фашистские самолеты. Нет, лучше летать с небольшой площадки где-нибудь на окраине станицы и прятать самолеты в садах! Не нужно нам настоящего аэродрома!..
…Весна 1943-го. Апрель. Станица Пашковская в белом тумане: цветут яблони, абрикосы.
Я иду по тропинке у самого забора, задевая плечом ветви деревьев. Сыплется на землю белый снег лепестков. Идем втроем: Жека Жигуленко, Нина Ульяненко и я.
Вечер. На темном небе блестит узенький серп месяца. Совсем рядом, у самого кончика месяца, — крупная звезда. Она будто манит его, увлекая за собой, а сама отходит все дальше и дальше, и расстояние между ней и месяцем постепенно увеличивается…
У нас тренировочные полеты. Мы, штурманы, хотим стать пилотами. Нас трое. Четвертая Рая Аронова. Она в госпитале после ранения. Собственно говоря, у каждой из нас за плечами аэроклуб. Но и только, больше никакого опыта. А ведь в полку все летчицы — бывшие инструкторы и опытные пилоты.
…Внизу под крылом проплывает широкая лента Кубани. Станица в светлых клубах цветущих деревьев. И мне кажется, что даже здесь, на высоте трехсот метров, я чувствую запах яблоневого цвета.
Изредка мигает на земле посадочное «Т» из электролампочек. Надолго включать его нельзя: летают немецкие самолеты.
— Можно на посадку, — говорит Сима Амосова. Сегодня она долго проверяла меня, заставив проделать почти все, что я умела.
Я делаю разворот, и тонкий серп месяца уплывает в сторону. Выводя самолет из разворота, вспоминаю своего инструктора в аэроклубе.
Маленького роста, в черной кожанке; одно ухо шлема — кверху, заправлено под резинку очков, другое — книзу. Бывший летчик-истребитель Касаткин, как большинство инструкторов, считал своим первейшим долгом ругать курсантов во время полета. Когда я запаздывала делать разворот и внизу уже появлялась окраина Киева, он кричал в трубку, как мне казалось, радостным голосом:
— Ну что ты сидишь, как египетская царица?! Разве не видешь — пора разворот делать?
Меня он ругал не так, как ребят. Для меня, единственной в группе девушки (а всего нас в аэроклубе было трое), он выбирал особенные слова. Все-таки он был джентльменом! Но в любом случае он всегда употреблял прилагательное «египетский». Видимо, именно в это слово он вкладывал весь свой запал.
— Разве это «коробочка»? Это же самая настоящая египетская пирамида!
Однако на земле, после посадки, он менял тон и, обращаясь ко мне уже на «вы», спокойно говорил:
— Все хорошо. Так и продолжайте.
А в следующем полете снова с увлечением ругал.
Но, несмотря на то, что Касаткин всячески изощрялся, склоняя слово «египетский», он все же довольно быстро научил меня летать и выпустил в самостоятельный полет в первой десятке.
На фронте, летая штурманом, я часто сама водила самолет: Ира отдавала мне управление. Обычно на цель вела самолет Ира, а обратно — я. Так что ночные полеты не были для меня новостью, и после двухнедельной тренировки я была готова к тому, чтобы справиться со всеми элементами боевого полета.
…Иду на посадку. Когда самолет останавливается, я оборачиваюсь в ожидании замечаний от контролирующей меня Симы. Но она уже на крыле, улыбается, нагнувшись ко мне.
— Поздравляю, товарищ лейтенант! Теперь вы летчик. Разрешаю летать на боевые задания.
Я не сразу нахожу, что ответить. Не верится, что уже на следующий день я буду смотреть на цель из передней кабины, буду сама сражаться с прожекторами… Я с благодарностью смотрю на Симу — это она поддержала нас, штурманов, когда мы попросили командира полка разрешить нам тренировки. Она энергично взялась за короткий срок сделать из нас летчиков. Мне хочется обнять и расцеловать ее, но субординация не позволяет: Сима Амосова — заместитель командира полка по летной части. И я только отвечаю радостно и, конечно, не по уставу:
— Спасибо…
Легко спрыгнув с крыла, Сима дает знак заруливать на стоянку. От избытка чувств я срываю самолет с места и рулю так быстро, что Валя, техник, сердито кричит на меня и грозит мне кулаком…
А речка маленькая…
Сразу за станицей пруд, поросший камышом. Каждый вечер мы слушаем лягушечьи концерты. Кваканье разносится по всей станице. Даже на аэродроме слышно звонкое пение лягушек, и только шум мотора, работающего на полной мощности, заглушает его.
В стройном хоре без труда различаешь отдельные голоса. Почти ни одна из лягушек не квакает в буквальном смысле слова. Они что-то выкрикивают, каждая свое.
«Пи-ва! Пи-ва!»
«Курро-Сиво! Курро-Сиво!»
«Тё-ть! Тё-ть! Тё-ть!»
Уже стемнело. Скоро одиннадцать. Но кажется, что еще рано, потому что небо светлое. Луна плывет высоко-высоко. На ней отчетливо видны темноватые пятна, похожие на земные материки.
Сегодня я впервые поведу самолет на цель, как летчик. И Жека Жигуленко тоже. Мы с ней вместе шли на аэродром, но об этом никто из нас не обмолвился ни словом. Пусть будет все, как всегда… Как раньше.
На старте, как обычно, все заняты своими делами. Получив боевую задачу, летчики расходятся по самолетам.
Я иду к своей «шестерке», и девушки на прощание желают мне удачи — кто улыбкой, кто кивком головы или приветственным взмахом руки.
— Распадается, распадается благородное штурманское сословие, — говорит штурман полка Женя Руднева. Она сегодня «вывозит» меня.
— Ничего. Новые, свежие силы вольются в славную штурманскую семью, — отвечала я в том же тоне.
Действительно, с прибытием в полк группы летчиц, так называемого «пополнения», стала остро чувствоваться нехватка штурманов. После того как в феврале нам присвоили гвардейское звание, в полку стало четыре эскадрильи вместо двух.
И если к нам присылали женщин-летчиц, работавших инструкторами в аэроклубах, и даже техников, то штурманов взять было неоткуда: их просто не было. Тогда Женя Руднева организовала внутриполковой «университет»: девушки из вооруженцев и кое-кто из техников стали изучать штурманское дело. Преподавала сама Женя и лучшие штурманы полка. Девушки, которых обучала Женя, души в ней не чаяли. Занимались с энтузиазмом, ходили за ней по пятам…
Еще некоторое время орут, перебивая друг друга, лягушки. Потом кваканье сменяется фырканьем и рычанием моторов.
Я взлетаю. Мы с Женей летим бомбить немецкую технику в населенном пункте. И Женя, как штурман, говорит мне все то, что я всегда говорила своему летчику. И я слушаю ее так, будто все это мне неизвестно…
Вот и цель впереди. Обыкновенная. Ничего особенного. Я уже бомбила ее раньше, она мне хорошо знакома. И все же сегодня она выглядит по-другому. Населенный пункт разросся, небольшая речушка со светлым песчаным руслом кажется огромной рекой, а лесок за ней вдруг стал больше и темнее.
Я знаю, сейчас зажгутся прожекторы. Их здесь четыре. И пулеметы начнут стрелять. Но мы уже почти над целью, а они молчат. И я начинаю нервничать…
Наконец зажглись. Застрочили пулеметы — все так, как и должно быть. Женя спокойно направляет самолет на цель, бомбит, уводит меня от пулеметных трасс. Мы даже выходим из лучей. Сами.
Я оглядываюсь: нет, все-таки речка совсем маленькая, а лесок такой же, как и был…
— Ну, теперь ты летчик обстрелянный, настоящий летчик, — громко смеется Женя.
…В следующую ночь мы бомбили переправу. Сплошная облачность заставляла нас лететь на высоте ниже восьмисот метров. В небе — ни звездочки. Внизу темнела Кубань. Неподалеку от линии фронта горели пожары, и в воздухе стояла дымка. Красноватые отблески лежали на темных клубах туч.
Когда прожекторы поймали самолет, зенитные пулеметы обрушили на него весь свой огонь. Женя спокойным голосом говорила что-то, а мне казалось, что нам уже не выбраться… В самый неподходящий момент мне вдруг страшно захотелось узнать, что будет через пять минут. Будет ли мой «ПО-2» лететь с курсом домой или…
Мы вернулись домой. И еще два раза слетали на цель.
А утром после боевой ночи я никак не могла уснуть. Тогда я взяла карандаш…
