Яков Тайц - Антон и антоновка
И он зашагал через плац — прямой и подтянутый.
А молодой солдат Зайчиков побежал на поверку. И когда до него, до самого последнего, дошла наконец очередь, он ответил громче всех и увереннее всех:
— Я!
Это «я» прозвучало так необычно, что вся рота хотела было оглянуться на левый фланг, но только мешала недавно поданная команда «смирно».
ИВАНОВ И СПИВАК
Спивак прибыл в полк с гитарой. Он повесил её на гвоздик в ленинском уголке. Соседом по казарме у него оказался Иванов. Так оно и шло всегда вместе. На поверке:
— Иванов! Басом:
— Я.
— Спивак! Тонким голосом:
— Я.
В наряд пойдут:
— Иванов! Басом:
— Я.
— Спивак!
Тонким голосом:
— Я.
В строю они стояли рядом. Рядом стояли их койки. Рядом стояли их винтовки на пирамиде. Рядом висели на вешалке их шлемы и шинели, и рукав Иванова касался рукава Спивака.
Вместе вскакивали они по утрам, когда дежурный по роте подавал команду:
— Подымайсь!.. Становись на поверку!.. Становись на обед!..
Потом начинались походы, ученья, стрельбы… А по вечерам, перед отбоем, Спивак заходил в ленинский уголок, снимал со стены гитару, садился, закидывал ногу на ногу и, перебирая струны, напевал:
Поговори-ка ты со мной,
Подруга семиструнная…
А кругом стояли бойцы и слушали, пока дежурный по роте не крикнет:
— Четвёртая рота, ложись спать!
И все ложились, а Иванов долго ещё шептал Спиваку:
— Научил бы меня на гитаре…
— А если слух у тебя всё равно как у…
— Иванов и Спивак, разговорчики! — подбегал к ним дежурный.
И они умолкали.
А утром опять занятия, а вечером Спивак опять играет на гитаре, а Иванов опять просит его:
— Научи.
Очень, значит, хотелось ему тоже так вот брать гитару, садиться и, пощипывая струны, напевать, а кругом чтобы стояли товарищи и слушали.
— Ну, так и быть, попробуем, — сказал однажды Спивак. — Держи гитару. Эту лапу сюда. Другую — сюда. Здесь вот лады. Эта струна — бас. Да пальцы согни свои деревянные! Играй: «По-го-во-ри…»
Иванов изо всей силы сжимал гриф, точно хотел его раздавить. Спивак передвигал толстые пальцы Иванова, показывая, где нажимать. Иванов дёргал струны так, что казалось, сейчас он их оторвёт. Бойцы смеялись над его игрой. Но Иванов был упрямый. За час — от поверки до отбоя — он одолел всё-таки первые такты песни. Кончики пальцев у него болели, но он был счастлив.
— Завтра покажешь вторую строчку. Ладно? — сказал он, укладываясь.
— Обязательно… — улыбался Спивак.
Но назавтра прискакал связной с приказом:
— Полк идёт к границе. Четвёртой роте занять рубеж у деревни Н.
Бойцы быстро, по тревоге, собрались, вскинули винтовки, набили подсумки патронами и выступили. Все знали, что это не ученье, а настоящий бой. К вечеру прибыли на место, вырыли в земле, покрытой молодым снегом, окопы и залегли. Обедали из походных кухонь. Было тихо и холодно. На рассвете стало видно, что впереди расстилается бугристое, усеянное валунами поле. Командир отдал приказ наступать.
Бойцы стали вылезать из окопов. И сразу же откуда-то ударил вражеский пулемёт.
— Залечь! — закричал командир.
Бойцы спрыгнули обратно в окопы. Пули взбивали фонтанчиками землю. Стреляли из бугра, который едва приметно возвышался над полем.
Спиваку стало страшно — он привалился к передней стенке окопа, поближе к Иванову. Командир кинулся к телефону:
— Артвзвод! Артвзвод!.. Подавить пулемётное гнездо в секторе четвёртой роты.
Полковая пушка ударила по бугру — раз, другой, третий… Пулемётный огонь продолжался. Командир смотрел в бинокль.
— Укреплённое, — сказал он. — Тут надо либо гранатами, либо тяжёлой артиллерией…
Атака задерживалась. Иванов подтянул ремень и подошёл к командиру:
— Разрешите, я подползу с гранатами… Сбоку там можно подобраться.
Спивак оторопело взглянул на Иванова и сказал своим тонким голосом:
— И я… И я с ним!
Командир опустил бинокль:
— Погодите. Пускай трёхдюймовочка их ещё постукает. Гранатам будет легче.
Снаряды ложились метко, и бугор наконец притих. Иванов и Спивак вылезли из окопа. Иванов пополз, то приникая головой к неглубокому снегу, то приподнимая её, чтобы не сбиться с пути. Спивак двигался за ним. Страх у него пропал, словно остался там, в окопе.
Из бугра снова открыли огонь. Но Иванов и Спивак уже доползли до ближайшего валуна. Он был серый, поросший мхом и большой, но Спиваку хотелось, чтобы он был ещё больше. Пули ударялись о камень. Иванов и Спивак выждали и поползли к следующему валуну. Так они ползли от камня до камня, всё ближе подбираясь к бугру…
Теперь они уже ясно различали замаскированные сосновыми лапами стволы пулемётов.
Иванов обернулся. Лицо у него было бледное, а голос сиплый и сухой:
— Сперва я пойду. А если… — Он махнул рукой. — Тогда ты, Спивак…
Он выбрался из-за камня и быстро пополз, часто и сильно двигая коленями. Он подкрался близко к бугру сбоку, приподнялся, размахнулся и швырнул гранату.
Раздался взрыв. Спивак выглянул. Бугор молчал. Иванов лежал на земле и силился подняться. Поле обстреливали из другого пулемётного гнезда. Но Спивак, позабыв обо всём и не слыша противного писка пуль, выскочил из-за камня и бросился к Иванову.
— Уйди… убьют… — хрипел Иванов. Он был ранен в шею.
Спивак обнял его и потащил. Правой рукой он тащил Иванова, а левой помогал себе ползти.
— Вот только до камешка… до камешка… Там перевязку сейчас… сейчас… — бормотал он. — Вот только до…
Вдруг он замолчал и навалился на Иванова.
— Спивак! — позвал Иванов. — Спивак!
Спивак молчал. Иванов с трудом выбрался из-под него. Он хотел подтащить Спивака к валуну, но сил не хватало. Он дёргал тяжёлого Спивака. Вдруг он услышал крики «ура». «Наши пошли в атаку», — подумал он и больше ни о чём не думал…
Иванов пришёл в себя в госпитале. Он быстро поправлялся и через месяц вернулся в гарнизон.
Гитара по-прежнему висела на гвоздике. Иванов снял её, обтёр пыль, сел, положил одну руку на гриф, другую на струны, согнул толстые пальцы и заиграл, неверно напевая:
Поговори-ка ты со мной…
Он низко пригнулся к гитаре, чтобы никто не видел его лица. Он долго играл одно и то же, всё те же первые такты старой песни. Иванов пел плохо, брал не те ноты, но никто не смеялся, потому что все вспоминали погибшего товарища…
В ГОРОДЕ ЭЙСЛЕБЕНЕ
Есть такой немецкий город — Эйслебен. В конце войны его захватили американцы. Но потом им пришлось уйти оттуда, и в город вошли советские войска.
Наши бойцы ехали на машинах. Впереди на головной машине ехал командир.
Колонна не спеша двигалась по длинной, узкой улице и вот завернули на главную площадь. Вдруг командир скомандовал:
— Стой!
Колонна остановилась. Все — и бойцы и офицеры, — радостно удивляясь, смотрели на середину площади. Там возвышался памятник — большой бронзовый памятник на высоком каменном постаменте.
Конечно, немало памятников повидали наши бойцы в немецких городах. Но этот памятник был особенный. Это был памятник Ленину!
Ленин возвышался над площадью немецкого города в такой родной, такой знакомой позе — одна рука засунута в карман, другая приподнята, точно он обращался к бойцам с приветливым, отеческим словом.
— Склонить знамёна! — приказал командир.
И победные знамёна, которые бойцы пронесли от Волги до Берлина, с тихим шелестом склонились перед бронзовой статуей.
Бойцы не могли оторвать глаз от памятника. Каким образом очутился он здесь, в немецком городе, где совсем недавно хозяйничали фашисты?
Командир стал расспрашивать местных жителей.
И вот что они ему рассказали.
2В городе находится большой завод. Во время войны там работали люди, которых фашисты согнали со всей Европы: англичане, чехи, французы, поляки… Был там и русский. Его звали Василий. Фамилии его никто не знал, но все знали, что он был очень смелый. Он храбро дрался с фашистами, когда они захватили его деревню. Но в бою его оглушило гранатой. Он потерял сознание и очнулся уже в поезде. Фашисты везли его в глубь Германии.
«Всё равно убегу, — думал Василий, — не стану жить в фашистском плену!»
Но убежать было невозможно. Охрана была очень строгой. На завод гнали под усиленным конвоем. У места работы всегда торчал часовой.
Василия поставили на разгрузку, К заводу вела ветка железной дороги, и по ней каждый день приходили длинные товарные составы с обломками танков, самолётов, пушек…
Фашисты очень нуждались в металле. Они подбирали всё, что могли, и отправляли в печь, в переплавку.
