Вадим Фролов - Что посеешь
— Девочки свободны, — вежливо сказал Гриша, — а пацаны останьтесь.
— Какие мы тебе пацаны? — завопил Жорка Чижиков.
— Ну, не пацаны, — дружелюбно согласился Гриша, — парни.
— Тебя что — вместо Алены прислали? — спросил Петр.
Голубенцев вначале вроде бы удивился, потом сделал безразличное лицо и осторожно спросил:
— Ну, а если и так?
— Не хотим! — дружно завопил непромокаемый гвардейский 6-й «б». — Долой!
Вот и пойми этот 6-й «б»! То они Алену не хотели, а теперь, смотри-ка, взъерепенились.
Голубенцев спокойненько протирал очки.
— Проорались? — спросил он, когда крик пошел на убыль. — Ну и успокойтесь. Никто меня к вам не присылал. Просто у меня к вам одно дело есть.
— Говори, — сказал Васька Седых.
— Девочки могут идти, — опять сказал Гриша.
Дорогой читатель, давай переждем гвалт и визг: совершенно ничего невозможно понять. А когда, наконец, разобиженные девицы, ворча и презрительно поджимая губки, удалятся, мы последуем за Гришей Голубенцевым и парнями из 6-го «б» на строящийся стадион.
Именно туда он их и повел. Попасть на стадион можно было через дырку в заборе.
— А ну-ка, — сказал Гриша, когда все пролезли через дыру и сгруппировались вокруг него. — А ну-ка, кто выйдет против меня? Кто не побоится?
— Ты нас зачем сюда позвал? — мрачно спросил Седых.
— Очень просто, — сказал Гриша, — показать, что вы скелеты.
— А почему? — спросил Витя.
— Иди сюда, — сказал ему Голубенцев, — стань здесь. Теперь подними правую руку — так, а левую — так.
— Зачем? — спросил Витя.
— Молчи! — с железной нотой в голосе сказал Гриша. — Молчи и сопротивляйся.
— А я не хочу, — сказал Витя гордо.
— Кто хочет сопротивляться? — спросил Гриша.
— Я! — сказал Батурин.
Тут Гриша очень ловко подошел к Петру Батурину и, сделав какое-то мимолетное движение, уложил его на обе лопатки.
— С тобой неинтересно, — сказал Гриша. — Кто следующий?
— Ну, — сказал Седых и пошел на Гришу.
И, уже лежа, он обиженно протянул:
— Да-а, ты прие-е-емы знаешь…
— Ты чего?! — заорал Батурин на Гришу. — А если мы все на тебя навалимся?
— Эх! — сказал Гриша, — беру всех на себя.
Но тут на Голубенцева пошел Иннокентий Прокус-Фикус. Он шел, согнув ноги в коленях и выставив вперед руки. Голову он вжал в плечи, прищурил глаза. Все замерли. Но через пару секунд великий сыщик распластался на земле.
— Итак, дети мои, — спокойно сказал Гриша. — Дело в том, что свою энергию вы расходуете как попало. Есть одна идея. Приходите сюда завтра, я вам кое-что покажу. А сейчас — привет.
И он пролез сквозь дыру в заборе.
— Дурак какой-то, — сказал Витя.
— И чего ему от нас-то надо? — процедил сквозь зубы Седых.
— Может, это у него комсомольское поручение? — предположил Жорка Чижиков.
Батурин хлопнул себя ладошкой по лбу.
— Вот черт! Забыл! — закричал он, молниеносно проскочил сквозь дыру в заборе и помчался со всех ног к проходной батиного завода. По дороге он пролетел мимо Т. Бублянской, Г. Переваловой, Н. Орликовой и еще каких-то девчонок, которые верстовыми столбиками торчали на пути его следования. Он только слышал, пролетая мимо них:
— Пе…
— …тя…
— …ку…
— …да?..
Глава VIII
— Втулки, втулки и только втулки, — сказал какой-то толстый и небритый дядька Батурину-старшему.
— Я понимаю, — сказал Батурин-старший, — тебе план — хоть лопни. А какого лешего я свой станок буду загружать этими втулками? Обидно…
— Тебе еще больше обидно будет, если цех прогрессивки не получит.
— Последний раз! — в сердцах сказал Степан Александрович и яростно нажал кнопку.
Станок урчал, снимая тонкую, синюю, завивающуюся спиралью стружку, поливал деталь мутно-молочной водичкой, чтобы не перегрелись резцы, отодвигал в сторону стружку, чтобы она, не дай бог, не поранила токаря, вел резец с положенной скоростью, чтобы деталь вышла блестящей, гладкой и никакой контроль не мог придраться к токарю — С. А. Батурину, который на нем работал вот уже пять с лишним лет.
По одной линии с этим станком, твердо упираясь в бетонный фундамент, окруженный кафельным в клеточку полом, стояли другие светло-серые гладкие станочки. А за ними пожилые, средних лет и даже совсем молодые рабочие.
Петр Батурин смотрел, как из-под резца выходит гладкая сверкающая короткая втулка, как все еще сердитый отец снимает готовую деталь, оглаживает ее пальцами и ставит на столик рядом со станком. Из железного ящика брал корявую черную заготовку, закреплял ее в патроне, снова пускал станок, и тот опять начинал петь свою рабочую песню, и снова вилась-завивалась сине-зеленая стружка, и снова все повторялось сначала. И быстро рос на столике блестящий строй этих самых втулок.
«Ну и ничего сложного, — думал Петр. Денек постоял бы, а потом и сам бы смог. Простая работенка. Скучновато в общем…»
— Пап, а ты почему не меряешь? — спросил он, заметив, что многие токари, снимая деталь, тщательно измеряют ее какими-то скобками или другим инструментом и только тогда ставят ее либо на столик, либо опять закрепляют в патроне, а иногда с досадой бросают в металлическую корзину.
Батурин-старший усмехнулся.
— А я на глазок. У меня глаз-алмаз.
Петр недоверчиво хмыкнул.
— Нет, конечно, не на глазок, — сказал уже серьезно Батурин-старший. — Просто я станок знаю. Точный у меня станочек, — и он похлопал ладонью по теплой станине, как хлопают по шее хороших лошадок. — Вот смотри, — он показал на какие-то рукоятки и выключатели. — Вот здесь я устанавливаю все нужные размеры, допуски, скорости вращения и подачи, а станочек все делает сам. И я ему верю. Понял?
— Понял, — сказал Петр. — А ты-то сам что делаешь?
— Как что делаю? — удивился отец. — Работаю.
— Ставишь да снимаешь?
Батурин-старший крякнул.
— Ишь ты, — сказал он. — Много ты понимаешь! Семеныч! — окликнул он проходившего мимо толстого и небритого дядьку. — Семеныч, объясни-ка ты моему парню, что это за втулки. А то он считает, что я даром хлеб ем.
Семеныч вскользь посмотрел на Петра, вынул из кармана комбинезона сложенный вчетверо чертеж и дал его токарю.
— На завтра тебе — вот.
Степан Александрович вытер руки ветошкой, осторожно развернул чертеж, внимательно посмотрел на него и присвистнул.
— Управишься? — спросил мастер.
— Подумаю, — сказал Батурин-старший. — По-о-одумаю.
— Думай, — сказал Семеныч и крепко взял Батурина-младшего за плечо. — Пошли.
— Куда? — спросил Петр.
— На кудыкину гору. Не мешай работать. Идем.
И они пошли.
— Ты думаешь «втулка, втулка» — говорил Семеныч. — А без этой втулки ни одна машина не пойдет — это раз. А два, чтобы эти втулки так точить, как твой батька точит, надо пуд соли съесть. Точность — и проверять не надо. Мне эти втулки к завтрему во как, — и он провел ребром ладони под подбородком, — во как нужны! Ну, пошли. Часок у меня есть.
Ходили они вначале по этому — механическому цеху, потом пошли в кузнечный, побывали в литейном — мартеновском, а под конец зашли в сборочный. Что там увидел Петр Батурин и что он услышал от толстого мастера Семена Семеновича, я вам рассказывать не буду. Для этого нужно написать целую отдельную книгу. А если вам, дорогие читатели, интересно, то сходите на завод сами. Посмотрите, пощупайте только что вышедшие из-под резца еще горячие детали, поудивляйтесь умным и ловким машинам и еще более умным и ловким людям, которые эти машины делают и на этих машинах работают.
…С завода Батурины шли вместе.
— Ну как? — спросил старший.
— Ничего, — сказал младший. — Прилично.
— Ну то-то, — сказал старший. — Слушай, а что у вас в школе мастерская и верно плохая?
— Говорят, — равнодушно сказал Петр.
— «Говорят», — передразнил его отец. — А сам-то не видел?
— Не.
Дома Петр сразу вспомнил о таинственном письме. Он выгреб из кармана записки и белый листок бумаги. «Аллюр три креста». Подогреть, что ли?
На кухне Батурин включил газ и развернул над ним листок. В душе он посмеивался над собой: как же, жди — проявится. Он подержал листок над огнем, перевернул его и изумился: на белой поверхности проступили отдельные светло-коричневые буквы. У Батурина затряслись руки, и он чуть не сунул листок в огонь. Запахло начинающей тлеть бумагой, и четкими темно-коричневыми буквами выступил текст:
«Горе тебе, о Петр Батурин!
Ибо ты забыл что:
1. Морковка впереди осла сильнее, чем палка сзади;
2. Барабан может заглушить оркестр, но не может его заменить.
