Вадим Фролов - Что посеешь
Конечно, на уроке Петру было не до урока. И когда Римма Васильевна вызвала его, он хмуро сказал:
— Я не учил.
— Ах, Батурин, Батурин, — грустно сказала Римма Васильевна.
Все уселись поудобнее, ожидая очередного выступления Батурина по поводу бесполезности и ненужности художественной литературы, а Галка Перевалова уже зловеще зашипела, но Петр вдруг потупил голову и тихо сказал:
— Не сердитесь, Римма Васильевна, я к следующему разу обязательно выучу.
— Ох! — сказала Тася Бублянская.
— Правда, Петя? — обрадованно спросила Римма Васильевна.
Петр молча кивнул.
— Что это с ним? — озабоченно спросил Жорка Чижиков.
На переменке к Петру подошла Наташа.
— Мне надо с тобой серьезно поговорить, — сказала она немного смущенно.
— О чем? — сурово спросил Батурин, а сердце… Впрочем, что сердце? Сами знаете, как бывает.
— О многом, — сказала Наташа.
Батурин вертел полученное им письмо перед самым носом Наташи, надеясь, что она обратит на него внимание, но она смотрела в сторону.
— Ну, давай, говори, — вздохнув, сказал Батурин.
— Не сейчас, — сказала Наташа. — Приходи часов в шесть… — она слегка запнулась, — на реку… к лодке.
— Куда-а-а? — заорал Батурин. — Куда-а-а? — спросил он потише, но Наташа уже убежала.
П. Батурин сделал неимоверное сальто, потом прошелся колесом и математику на уроке ответил на «отлично».
Тася Бублянская гордо посматривала на всех, будто это она получила пятерку, а Г. Перевалова строго сказала:
— Ведь может же. Надо только на него побольше влиять.
— Валяйте, влияйте, — добродушно согласился Батурин. И только сейчас заметил, что Гошки и Прошки опять нет в школе. «Ишь, гаврики, — подумал он. — Так не пойдет».
На большой перемене Петр разыскал Осипваныча и показал ему письмо. Осипваныч тоже долго его вертел, рассматривал, а потом высказал предположение, что, может быть, тут что-то и написано, только написано особыми чернилами — сим-па-ти-ческими. И надо знать, как их проявить.
— А от кого оно… письмо это? — осторожно спросил Батурин.
— Хм, — сказал Осипваныч, — если бы я знал. Попробуй прояви — может, все и узнаешь.
— А как? — спросил Батурин.
— Ну, например… — начал Осипваныч, но договорить не успел, его позвали к директору.
Петр побежал за ним и у самой директорской двери вдруг выпалил:
— Осипваныч, это я Витьку Пискарева отлупил.
Осипваныч остановился и внимательно с ног до головы оглядел Батурина, который стоял с одурелым видом, не понимая, что это с ним происходит.
— За дело? — спросил математик.
— Нет, — твердо сказал Батурин.
— Ты какой-то… хм… неожиданный… — сердито сказал Осипваныч, но усы у него от улыбки поднялись, как у кота. И затем он скрылся за директорской дверью.
П. Батурин почесал затылок. «Дела-а! — подумал он. — Почему неожиданный? И что за чернила такие — «сим-патичные»? Витька, наверно, знает, но как его спросишь?» И неожиданно Петр окликнул проходящего мимо Кешку.
— Фикус, случайно не знаешь, что такое «симпатичные чернила»?
У Фикуса заблестели глазки, а нос зашевелился, как у ищейки.
— «Симпатические», а не «симпатичные», — сказал он. — А на что тебе?
— Да так, в книге вычитал.
— А-а, — сказал Фикус недоверчиво.
Тут надо объяснить одну вещь. Дело в том, что Кешке Прокушеву, по прозвищу Фикус, не давали покоя лавры знаменитых сыщиков — мистера Шерлока Холмса, мсье Мегрэ и майора Пронина. Вовсе он не хотел стать ни ботаником, ни дипломатом — это он говорил для маскировки. Он спал и видел себя хитроумным, решительным, опытным, смелым и сильным детективом, умеющим убивать из пистолета муху на лету, в совершенстве владеющим приемами бокса, самбо, дзю-до и каратэ и безошибочно раскрывающим самые запутанные преступления. И, конечно, он не оставил без внимания то, что Батурин на уроке с озадаченным видом нюхал, кусал и лизал какой-то подозрительный листок бумаги. И, конечно, ему до зарезу надо было узнать, в чем тут дело. И, конечно, когда Батурин спросил его про «симпатичные» чернила, он сразу смекнул, что это неспроста.
— А-а-а — повторил Иннокентий, — ну, если в книге, так там должно быть сказано, что за чернила.
«Ишь ты, хитрый какой!» — подумал Петр.
— И верно, — сказал он безразлично, — я до конца не дочитал.
И он пошел своей дорогой. Фикус раздосадованно хмыкнул.
— Но вообще-то, — сказал он в, мужественную спину Петра, — я могу тебе помочь.
Петр остановился.
— Слушай, — зашептал Фикус, — ты ведь знаешь, я умею хранить чужие тайны. Я же никому не рассказал, что ты с Орликовой…
— А в глаз-з-з-з? — яростно прошипел Батурин.
Фикус приосанился.
— А самбо? — возразил он.
— А по ушам? — спросил Батурин.
— А дзю-до? — опять возразил Фикус. — И потом, за что? Я же никому не сказал, что ты…
И в следующую секунду Батурин, как тигр, ринулся на Иннокентия, но, получив изумительную молниеносную подсечку, оказался на полу.
Разинув рты и окаменев от изумления, на это дело взирали В. Пискарев, В. Седых, Т. Бублянская. Извиваясь, Батурин пытался скинуть с себя «знаменитого сыщика», но это ему не удавалось.
— Ну, Фикус! Ну, Кешка! — пробормотал Васька Седых.
— Ага! — сказал Витенька Пискарев. — Ага!
— Да снимите вы его с него! — взмолилась Тася Бублянская. Ей совершенно невыносимо было смотреть на поверженного Петра Батурина.
Витюня с удовольствием погладил свой нос.
— Это честный бой, — сказал Васька Седых, осклабившись.
— Какой же честный, — возмутилась Тася, — когда он ему подножку дал.
— Много ты понимаешь, женщина, — надменно сказал Иннокентий, сидя верхом на мужественном Петре Батурине, — это прием японской…
Кончить фразу он не смог. Как вихрь, как ястреб, как кошка, налетела на него невесть откуда взявшаяся Наталья Орликова. Она мертвой хваткой вцепилась в Фикуса и сбросила его с П. Батурина. Глаза ее сверкали.
Вот эту-то величественную сцену и увидела вышедшая из своего кабинета завуч.
Между прочим, дорогие читатели, вы заметили, что завуч, или директор, или на худой конец, классный руководитель появляются всегда вовремя — когда их вовсе и не хотелось бы видеть. Я, например, знал одного классного руководителя, которого милые детишки именно за это свойство — появляться неожиданно в самые неподходящие моменты — прозвали Невидим Григорьевич, хотя его звали Вадим Григорьевич.
— Орликова и Прокушев ко мне. Остальным разойтись! — ледяным тоном сказала завуч.
Кешка Фикус встал, отряхнулся и как ни в чем не бывало отправился в кабинет. За ним, гордо задрав подбородок, проследовала Орликова. А сзади уныло поплелся П. Батурин.
— Не ходи, Батура, — остановил его Васька Седых, — тебя ж не звали.
— А-а! — сказал Петр. — Один черт! — и, махнув рукой, он пошел в кабинет завуча Дверь за ними закрылась.
— Ну и дурак! — в сердцах сказал Васька.
— Он поступил благородно, — торжественно сказала Тася Бублянская и куда-то умчалась, а через минуту примчалась обратно уже вместе с Аленой.
Алена глубоко, как будто собиралась нырнуть в воду, вздохнула, решительно постучала в дверь кабинета. И, не дождавшись ответа, вошла.
История эта имела довольно странные последствия. То есть последствий никаких не было — это-то и было странно. На расспросы славного 6-го «б» участники событий загадочно молчали. Батурин и Фикус разговаривали между собой как ни в чем не бывало, а Наташа ходила, задрав нос.
На уроке Петр Батурин получил от Наташи записку. «Ты не очень-то воображай, что я за тебя заступилась. Я на тебя еще сержусь за то, что ты вначале хотел помочь Алене, а на собрании струсил. Так нечестно. А Алена молодец. Правда?»
Вторую записку он получил от Фикуса: «Симпатические чернила иногда проявляются, если подержать бумагу над огнем. С приветом Инн. Прокус».
Третья записка гласила: «Ты поступил благородно. Я тебя уважаю. Т. Б.»
Бедняга Батурин уже совершенно не мог понять, что с ним происходит. Какая-то ужасная судьба! «То вознесет его высоко, то бросит в бездну без следа», как поется в одной старинной песне. И люди вокруг какие-то странные: то они к тебе хорошо относятся, то… даже говорить не хочется.
Он вспомнил, что договорился с отцом встретиться после уроков у проходной завода, и облегченно вздохнул, когда прозвенел последний звонок. Однако не успела выйти из класса учительница географии, как явился долговязый очкарик из 10-го «а». Тот самый Гришка Голубенцев… да вы, наверно, помните его… тот самый, который…
Коварный Фикус, потирая руки, посмотрел на П. Батурина, а тот показал ему кулак. Фикус улыбнулся и сделал загадочное лицо.
