Зоя Журавлёва - Сними панцирь!
Глаза на всякий случай закрыл. Они у меня сами закрылись. Бегу. Сейчас он меня как схватит! Сейчас он меня. Сейчас он. Сейчас… Сейчас… Вот сейчас…
Вдруг головой стукнулся.
Пришлось глаза открыть. Это я в крыльцо врезался. Лопату скорей схватил. Смотрю, куры летят. От меня. Во все стороны. Перья с них сыплются. А где же петух?
И тут я его увидел.
Лучше бы он меня клюнул. Больно, конечно, но я бы терпел. Вета бы выскочила и меня отняла. Он Вету уважает. На этого петуха орёл один раз хотел кинуться, а Вета как закричит, как на орла с полотенцем бросится! Орёл вздрогнул и мимо петуха сел. Улетел сразу. С тех пор петух Вету уважает, хоть он у нас и подлый. Вета бы меня отняла. А теперь что? Лопата теперь не нужна.
Петух под крыльцо залез, вот я его где увидал. Значит, всё. Будет песчаная буря. Надо закрывать окна. Приборы убирать. Прекращать всякие наблюдения. Никуда ехать нельзя.
А Боря опять сигналит.
Они же не знают ничего. Могут уехать, пропасть, если я не предупрежу.
Я скорей побежал. И лопату зачем-то держу.
Машину уже нагрузили, борт закрывают. Тётя Надя сидит наверху, на спальных мешках, говорит:
— А я не свалюсь отсюда?
Дядя Володя смеётся:
— У нас падать мягко, песок.
— И пластилин не брать? — спрашивает Арина.
— Растает твой пластилин, — говорит дядя Володя.
Папа увидел меня, сразу говорит:
— Опять копаешься? Ох, не люблю я эту детскую привычку — копаться. Лопату принёс? Хорошо. Нам бы ещё хоть одни рабочие руки!
Дядя Мурад кричит из окна:
— Если рук нет, я могла бы поехать!
— Не откажусь, — говорит папа.
Дядя Мурад сразу вышел из лаборатории и свою кружку несёт.
— Я готова, — говорит.
Витя бежит за ним и кричит:
— Я тоже в пески хочу!
Тётя Наташа за ним бежит и кричит:
— Мурад, посмотри там — эфедра цветёт или нет? В Южной долине уже цветёт, я вчера видала.
Суматоха такая, как будто мы сейчас едем. Мне даже грустно. Они же не знают. Только я знаю. Папа решил нас с Ариной в пески взять, а ехать нельзя. В другой раз папа может по-другому решить. Зачем только я за этой лопатой пошёл?
— Ты чего? — говорит вдруг папа.
Мы друг друга иногда без слов понимаем. Папа только кивнёт, а я уже понял, что надо из лаборатории выйти. Или я, например, молчу, а папа уже понял, что я кара-курта выпустил из пробирки. Нечаянно. Папа это без слов понимает. Главное, врать друг другу не надо.
— Ехать нельзя, — говорю я. — Будет песчаная буря.
— А ты что — барометр? — говорит дядя Володя.
Если бы барометр! Барометр и ошибиться может, он же прибор!
— Вета сказала? — спрашивает папа.
— Петух под крыльцо залез! — говорю я.
— Правда? — говорит тётя Надя и начинает слезать со спальных мешков. — Как интересно!
— Чепуха, — говорит дядя Володя. — Усаживайтесь скорее.
— У меня сейчас мотор закипит, — говорит шофёр Боря. — Посмотрите, какое солнце! При таком солнце я за машину не отвечаю.
— Так, — говорит папа. — Под крыльцо — это серьёзно. И нахохлился?
— Кто? — говорю я.
— Петух под крыльцом, — говорит папа.
Если он не нахохлился, это ещё ничего. Может, он просто рис под крыльцом зарыл и пошёл проверить. Или ему напекло гребень, и он спрятался от жары. Но если петух нахохлился, тогда плохо. А я и не знаю.
— Надо быть наблюдательным, — говорит папа. — Это для зоолога главное. Как же ты не заметил?
— Перестань, Лёша, — говорит Марина Ивановна. — Сам ребёнка с толку сбиваешь, а потом удивляешься.
— Я пойду посмотрю, — говорю я.
— Куда ты пойдёшь? — говорит Марина Ивановна. — К петуху? Ты его боишься до смерти.
— А мы вместе посмотрим, — говорит папа.
Папа к крыльцу нагнулся и меня зовёт. Я тоже нагнулся. Я не боюсь, коленки немножко прыгают, а так ничего. Не страшно совсем, тем более с папой, он меня спасёт.
— Видишь? — говорит папа.
Я под крыльцом песок вижу. Ещё какую-то тряпку. На тряпке петух боком сидит, и глаз у него золотой. Прямо сверкает! Петух ничуть не нахохлился, у него все перья спокойные. Он просто так под крыльцом сидит. Смотрит своим золотым глазом и отдыхает.
— Что, Петька, всё прогнозируешь? — говорит папа. — Народ пугаешь?
А петух ему говорит:
«Ккк… ккк…»
Глаз свой потушит, потом опять зажжёт. Как фонарик. Он так моргает. Совсем нестрашный петух. Я руку протянул и потрогал. Мягкий. Мне тоже говорит:
«Ккк… ккк…»
— А ты боялся, — говорит папа. — Ничего не надо бояться — это для зоолога главное.
Разве я нашего петуха боялся? Я боялся, что он нахохлился, а это другое дело.
СПОЁМ-КА НАШУ ЛЮБИМУЮ!
Мы уже едем. Арина мне дышит в плечо. Мы с ней в кабине сидим. Рядом с нами Боря шевелит рулём и поёт:
Федра, ты федра, ты федра моя…
Федра, ты федра, ты федра моя…
Он всё время одно и то же поёт. Это Боре помогает машину вести. Мы с Ариной тоже поём, мы уже выучили. Мы теперь все вместе поём:
Федра, ты федра, ты федра моя…
Дядя Володя нам сзади стучит по кабине, кричит Боре:
— Это какая федра? Это которая эфедра, что ли?
Эфедру мы знаем с Ариной. Это куст. Зачем мы про куст будем петь? Мы свою песню поём, совсем другую:
Федра, ты федра, ты федра моя…
Вот мы как поём.
Очень хорошо в кабине. Бензином пахнет. Прямо нечем дышать, так пахнет. Мы бензином дышим, мне нравится. Сиденье под нами блестит. Чёрное такое! Я потрогал чуть-чуть и пальцы обжёг. Арина спиной прислонилась и тоже немножко обожглась. Горячее всё. Я локоть в окно выставил, там ветер. Он мимо нас летит. Тоже горячий.
— Уже мотор греется, — говорит Боря. — Будь проклят тот час, когда я сел за руль этой керосинки!
А сам смеётся. Это он просто так говорит. Шутит так со своей машиной. Если свою машину любишь, можно, конечно, с ней пошутить. Машина не обидится, она знает, что Боря её любит. Он бы ещё больше её любил, если бы у него были к этой машине запчасти. Боря бы тогда сделал из своей машины конфетку. А запчастей нет, на саксаулах они не растут. Но Боре всё равно нравится быть шофёром. Он ещё маленький мечтал стать шофёром. И стал.
— И тебя потом научу, — говорит мне Боря.
— А меня? — говорит Арина.
— Всех научу! Я добрый. Мне только эти капли мешают. Аринка, вытри мне чем-нибудь.
У Бори на лбу, оказывается, капли. Эти капли мешают ему смотреть на приборы, они льются. А перед Борей столько приборов, глаза разбегаются. Часы например, перед ним вделаны прямо в кабину. Боря по этим часам как раз машину ведёт.
Арина платок взяла и трёт Боре лоб.
А капли опять лезут. И на щеках тоже. На подбородке.
Я смотрю — у меня капли прямо из ладони ползут.
— Не замёрзнете? — смеётся Боря.
— Нет, — говорит Арина. — У меня кофта есть. Дать?
— Носи сама на здоровье!
Тут нам опять застучали в кабину.
— Пить хотите? — кричит папа.
Оказывается, они там, в кузове, пьют. А мы тут мучаемся в кабине. Боря сразу остановился.
Папа нам резиновый шланг даёт.
— Сосите, — говорит.
Этот шланг прямо из бочки с водой идёт. Из него надо пить. Я в рот его осторожно взял. А шланг тёплый. Резиновый. Воды никакой в нём нет. Невкусный вообще-то.
— Тяни в себя, — говорит Боря.
Я потянул немножко. Всё-равно воды нет.
— Сильнее тяни! — кричит папа.
Я зубами как этот шланг зажму. Как из него вдохну. Сразу подавился. Резиновым воздухом. А воды всё нет.
— Дай-ка мне, — говорит Боря.
Губами взял и сразу у него в шланге забулькало. Уже пьёт. Даже глотает. Мы с Ариной смотрим, как Боря пьёт, и тоже вроде глотаем. Но нам глотать нечего. Только пить ещё больше хочется.
— Недотёпы, — говорит папа. — Сейчас я вам сделаю напор.
Он бочку в кузове наклонил, и вода из шланга сама пошла. Мы с Ариной рот подставляем, по очереди. Какой нам папа сделал вкусный напор! Я такой воды никогда не пил. Это такая вода. Тёплая. Сладкая. Длинная. Я бы её всю жизнь пил. Никогда бы ничего другого не пил. Ни компот. Ни какао. Даже верблюжье молоко бы не пил. Только эту воду!
Мы с Ариной пьём, пьём…
— Хватит, — говорит папа. — Много нельзя.
И шланг к себе в кузов убрал. Я ещё ничуть не напился, а папа убрал. Вдруг чувствую — я уже пить не хочу. Ни пить, ни есть. Мне так легко вдруг! Я только дальше ехать хочу. Такая это вода!
Мы сразу поехали.
Я в окно смотрю, даже высунулся. Арина мне дышит в плечо. Мы по нашей пустыне едем. Как у нас красиво! Черепахи навстречу ползут. Блестят их чистые панцири. Боря черепах объезжает. Пускай ползут. Толстый суслик выскочил и перед машиной бежит. Машет своим толстым хвостом. Боря ему сигналит. Суслик в норку нырнул, нет его. Змея-стрелка на саксауле висит. Тонкая, как поясок. Зацепилась хвостом за ветку и смотрит. Она даже не ядовитая, пусть висит. Возле своих норок усатые мышки-песчанки стоят на задних ногах. И свистят. Они друг другу свистят, что погода хорошая, травы ещё много, вон машина едет…
