Мони Нильсон-Брэнстрем - Цацики и его семья
С этим Мамаша была согласна.
Цацики и Пер Хаммар заперлись в ванной и дали друг другу торжественную клятву. Они никогда не признаются в том, что это они жгли спички! Если кто-то из них все же проговорится, то он должен будет либо пройтись голым по школьному двору, либо сунуть голову в дыру дедушкиного деревенского сортира.
Вечером ни один из них не мог уснуть. Пер Хаммар думал о разбойниках и душегубах, а Цацики — о пожаре. Мамаше пришлось лежать с ними и чесать им спинки. Пер Хаммар уснул только через час. Цацики просто закрыл глаза, притворившись, что спит.
Его мучила совесть. Она засела где-то в животе и в горле. Живот у него болел, а в горле застрял комок, потому что он соврал Мамаше про черное пятно на столе и свалил все на Петера. Он бы очень хотел рассказать, как все было на самом деле, но он же принес клятву. Нарушив ее, он не только предаст своего лучшего друга, но и вынужден будет пройтись голым по школьному двору. Опускать голову в сортир он точно не собирался!
Цацики вздыхал и беспокойно ворочался. Он слышал, как Мамаша пошла к себе и легла. И было ничуть не легче оттого, что Пер Хаммар мирно посапывал рядом. Цацики чувствовал себя очень маленьким, трусливым и очень одиноким.
Пер Хаммар что-то пробормотал во сне и двинул Цацики по лицу. На самом деле больно не было, но Цацики заплакал.
А раз уж он все равно плакал, то он решил заодно поплакать из-за того, что Йоран теперь совсем редко бывает дома, потом он вдруг заскучал по папе Ловцу Каракатиц и вспомнил, каким одиноким он показался ему в день их отъезда.
Цацики плакал так сильно, что вся подушка промокла, а потом стало мокро и в ногах.
Пер Хаммар описался!
— Ой, прости, — сказал Пер Хаммар и выскочил из постели. — Мне снилось, что я в сортире. Вот засада, я ненарочно!
Цацики не мог не рассмеяться, глядя на Пера Хаммара. Пижама и постель промокли насквозь.
— Это, наверное, потому, что мы играли со спичками, — предположил Пер Хаммар и снял штаны. — Моя мама говорит, что если играть с огнем, ночью непременно описаешься.
— Надо все рассказать маме, — решил Цацики и тоже снял мокрую пижаму.
Ему пришлось долго трясти Мамашу, прежде чем она проснулась. Она удивленно смотрела на двух голых мальчиков.
— Мы хотели зажечь свечки и поэтому зажигали спички, и вот теперь Пер Хаммар описался, потому что мы играли с огнем. Так что это не вор, а мы, и потом мы залили все водой, чтобы не загорелось.
Слова сами собой сорвались у Цацики с языка, и тут же исчез и комок в горле, и прошла боль в животе. Пер Хаммар молча сидел на краешке кровати и дрожал.
— Да я догадалась, — сказала Мамаша. — Ложитесь уже, поговорим об этом завтра.
Она приподняла одеяло. Мальчики улеглись на ее большой кровати, и Мамаша тихонько запела:
Описался — не напрягайся,
Лежи в тепле и наслаждайся.
Цацики крепко прижался к Мамаше и взял ее за руку. Как хорошо с мамой, — подумал он и тут же уснул.
Мортен Пьяная Крыса
К счастью, одноклассники Цацики не смотрели MTV и не знали, что Мамаша стала знаменитостью. Зато шестиклассники, судя по всему, смотрели, потому что они оборачивались и глупо хихикали, когда Мамаша провожала Цацики в школу. Кто-то попросил у нее автограф. Вот позорище. Цацики решил ходить в школу один или же купить Мамаше маску.
— Хорошо же, что им нравится наша музыка, — считала Мамаша.
Цацики был не в духе. У него всегда портилось настроение, когда он садился писать письма. Он давно уже никому не писал, а тут он получил целых два письма — от Элены и от Яниса. Два длинных-длинных письма. Получать письма было классно, но отвечать Цацики не очень любил.
Мамаша хотела, чтобы Цацики побольше упражнялся и сам писал свои письма. А она потом вкладывала в конверт перевод.
Цацики мог по четыре дня сидеть над одним письмом. Мамаша переводила его за четыре секунды. Это было несправедливо.
У Мамаши был красивый почерк, у Цацики же буквы до сих пор расползались в разные стороны. Он стирал и стирал, пока не рвалась бумага. Тогда он начинал сначала. Еще он обычно не мог придумать, что писать. Когда он садился за стол, в голове у него было совершенно пусто.
Не рассказывать же, что Мортен Вонючая Крыса стал Мортеном Пьяной Крысой. Однажды поздно вечером, когда Цацики с Мамашей играли в «лего», в дверь позвонили.
— Открой, пожалуйста, — попросила Мамаша, так как не хотела отвлекаться от своего космического корабля. Он напоминал бас-гитару с крыльями.
На пороге стоял Мортен.
— Здорово, — только и успел сказать он, после чего плашмя повалился Цацики под ноги.
— Мама! На помощь! — закричал Цацики. — Мортен умер!
Прибежала Мамаша. Она опустилась на колени рядом с Мортеном.
— Господи, он же пьяный в стельку!
Она повернула его на спину. И тут Моргена вырвало. Это было ужасно противно. При виде этого Цацики самого чуть не стошнило. Бедная Мамаша — ей пришлось все это убирать. Переодев и вымыв Мор гена, она уложила его в постель Йорана. Там его снова вырвало.
— Только не говори ничего папе, — простонал Мортен, и глаза его закатились. Это выглядело жутко, видны были только белки глаз.
Мамаша вызвала скорую.
— Ничего ж себе, только из-за того, что он пьяный! — завистливо проговорил Цацики. Ему тоже хотелось прокатиться на скорой.
— Это смертельно опасно, — сказала Мамаша. — Ему же всего тринадцать. От алкоголя можно умереть.
— Зачем же он пил? — спросил Цацики.
— Он просто хочет казаться взрослым, — ответила Мамаша. — Бедный глупый Мортен!
«Мортен напился», — написал Цацики в своем письме. Потом ему больше ничего не приходило в голову. Кроме того, что папа Ловец Каракатиц не знал, кто такой Мортен. Он начал стирать, и бумага порвалась.
Цацики вздохнул. Он решил спросить Мамашу, нельзя ли ему позвонить папе. Это куда проще, чем писать.
И тут зазвонил телефон. Звонили Цацики, это была Мария Грюнваль.
— Ты так рано? — удивился Цацики.
Обычно Мария звонила только вечером, перед самым сном. Было очень уютно лежать под одеялом и шептаться с Марией Грюнваль. Они часто так делали. По телефону можно обсуждать почти любые тайны. Такое, что не всегда можно обсудить днем.
— Между нами все кончено, — сказала Мария Грюнваль.
— Как это кончено? — не понял Цацики.
— Я теперь люблю Юхана.
— Ясно, — сказал Цацики.
— Это все, что я хотела сказать. Пока.
— Пока, — ответил Цацики и повесил трубку.
И тут он разревелся. Он плакал так, что казалось, разорвется на части. Значит, не будет больше ни телефонных разговоров, ни тайных поцелуев, никакой Марии Грюнваль!
— Цацики, милый, что случилось? — спросила Мамаша.
— Мария Грюнваль меня бро-о-осила, — ревел Цацики. — Как можно вот так взять и бросить человека?
— Я не знаю, — сказала Мамаша. — Не знаю…
Разбитое сердце
На следующий день Цацики не смог пойти в школу, так ему было плохо. Они с Мамашей весь день провалялись в постели. Они смотрели кино и ели конфеты.
— Это лучшее лекарство, — сказала Мамаша. На следующий день он тоже остался дома, но еще через день ему стало лучше.
— Цацики! Как мы рады тебя снова видеть! — защебетала фрёкен. — Что с тобой было?
— Разбитое сердце, — на полном серьезе ответил Цацики. Так, во всяком случае, сказала Мамаша.
— Бедный, — ответила учительница, улыбнувшись. — Это очень больно.
— Нет, не то что больно, — сказал Цацики. — Скорее грустно.
Мария Грюнваль делала вид, что его не замечает. Цацики видел, как она улыбается своей прекрасной улыбкой Юхану, точь-в-точь, как когда-то улыбалась ему.
На глаза навернулись слезы, но Цацики быстро вытер их рукавом. Во втором классе нельзя плакать, когда тебе вздумается. Только Микаэла вечно ревела по любому поводу. Но к этому все привыкли, так что это не в счет. Реветь можно было только в первом классе. Счастливые первоклассники — реви не хочу, к тому же в первом классе сердца разбиваются редко.
На большой перемене Пер Хаммар и Цацики ходили взад-вперед по школьному двору, отморозили уши и промочили ноги. В такое время года только и остается, что месить ногами слякоть.
— Цацики! — возбужденно закричал Фреддан. — Скорее! Мария Грюнваль болтает о тебе всякие гадости!
— На лестнице, — задыхаясь, добавил Виктор, прибежавший вслед за ним.
Мария Грюнваль забралась на самый верх и устроилась поудобней.
— Цацики урод, — кричала она. — Не понимаю, как я могла с ним встречаться.
Девчонки, стоявшие внизу, довольно захихикали.
— Да еще целоваться с ним.
Виктор, который до смерти опасался девчачьих микробов, ужаснулся:
— Ты что, с ней целовался? Правда целовался? Фу-у-у!
