Владислав Крапивин - Журавленок и молнии
– Стой давай…
– Пусти!
– А если по лицу попадут, дурак, – разъяснил Митька, но отпустил корзинку. Горька секунду постоял неподвижно. Синее утро било в щели. Горька сбросил корзину, сунул руки в карманы и опять стал смотреть на облака.
Егор негромко сказал:
– Да пускай… По голове не кидайте.. – И громко скомандовал: На прицел!
Горька не двинулся, но нижним краем глаз увидел, как поднялись автоматные стволы. И опять, будто все по правде, страх и тоска резанули его.
"Нет!" – мысленно крикнул он в ответ на громкую команду "пли". Присел, чтобы выстрелы прошли над головой. Помидоры и в самом деле свистнули поверху, а Горька клубком скатился к воде, вскочил, с размаху хлопнулся в речку.
Остывшая за ночь вода обожгла его холодом, прижала к телу намокшую одежду. Но Горька яростно рванулся к другому берегу. Упругая толща воды не пускала его, ноги вязли в илистом дне. Однако самая большая глубина здесь – по грудь, а ширина – метров шесть. И очень скоро мокрый, всхлипывающий от напряжения Горька оказался на твердой земле. Сзади, на том берегу, захлебывались яростным треском и воем автоматы – электрические, заводные, с ручными трещотками… Но эта стрельба не считалась. Она так, ради шума. Чтобы убить или ранить, надо попасть помидором.
А пока спохватятся, пока расхватают запасные помидоры…
Горька оглянулся на бегу. Несколько человек галопом мчались к недалекому мостику. Сашка Граченко и Вовка Лавенков отважно кинулись в воду – напрямик, но Егор сердито закричал, чтобы вернулись. Митька Бурин и Сашка Лавенков швырнули через речку "гранаты", но в Горьку не попали.
В общем, Горька ушел от погони. Переулками и проходами между старых заборов добрался до парка. В глухом углу, среди зарослей желтой акации, нашел он полянку, отдышался там, высушил одежду, а потом крадучись, чтобы не напороться на засаду, вернулся домой…
Днем Горька с хозяйственной сумкой вышел на улицу. Если человек с сумкой, значит – не игра. Значит, он идет по делу, родители послали в магазин или на рынок. Сразу повстречались Лавенковы и Бурин.
Бурин сказал с насмешкой:
– Доволен? Сбежал, как заяц, и радуешься.
– Если в человека стреляют, он должен, что ли, стоять, как пень? – огрызнулся Горька.
– А если бы по правде, куда бы ты делся? – серьезно спросил Сашка Лавенков. – Перебежал бы к врагам?
– Еще чего… – буркнул Горька. Что сказать, он не знал. Если бы по правде… тогда все было бы не так. Никто бы не помешал выполнить задание. Потому что не было бы страха перед отцом, не было бы такого, что с одной стороны война во дворе, а с другой – сердитые и жалобные (с оглядкой на отца) крики матери: "Куда тебя опять понесло!" Но как это объяснить? Горька неуверенно сказал:
– Я ушел бы в леса и стал бы воевать один. Не с вами, а с врагами…
– Одному трудно, – задумчиво проговорил Вовка Лавенков.
– Все равно мы тебя за эти два дня выследим, – деловито сказал Бурин. – Тогда уж не уйдешь.
И Горька понял, что отряд "Синяя молния" ничуть не огорчен его, Горькиным, бегством. Наоборот! Можно теперь устроить охоту! Обложить, как волка флажками!
Все на одного, да?
– Ладно, – сказал Горька со стремительно выросшей обидой. – Я думал, вы всегда за справедливость, а вы… тогда ладно… Я с вами воевать не хотел, а теперь буду.
– К "Тиграм" перебежишь? – серьезно спросил Сашка. – Они перебежчиков не берут.
– На фиг мне нужны "Тигры", – отрезал Горька. – А с вами у меня война. Еще посмотрим, кто кого.
И он пошел со двора, решительно махая сумкой.
Каменистая дорожка вела мимо тополя, мимо дома, где недавно еще жил Юрий Григорьевич. Горька поднял глаза к растворенному окну на третьем этаже. И сразу – будто включился незаметный магнитофон – Горьку настигло воспоминание о глуховатом и добром голосе:
– Хороший ты человек, Горислав Геннадьевич. Только характер у тебя слегка извилистый…
"Такой уж…" – виновато отозвался Горька.
"А ты выпрямляйся".
"Как?"
"Реже убегай, чаще дерись…"
"С кем? С отцом, что ли?"
"С жизнью… В шахматы сыграем?"
"Да ну… Вы меня опять обыграете".
"Ну и что? За битого двух небитых дают".
"Да за меня уже трех можно…"
Когда Юрия Григорьевича хоронили, отец сказал Горьке:
– Сиди дома. Нечего путаться под ногами у людей.
Горька не посмел ослушаться. Стоял у окна и видел через пространство заросшего пустыря темную толпу у крыльца трехэтажного дома. Издалека толпа казалась неподвижной. Надрывно завыл оркестр. Люди у крыльца колыхнулись. В заднюю дверь серого автофургона вдвинули что-то длинное, красное… Вот и все… И в голове у Горьки не укладывалось, что это событие имеет какую-то связь с Юрием Григорьевичем. Он знал, конечно, что Юрия Григорьевича больше нет, но все равно казалось, что если забраться в развилку тополя и перелететь на подоконник, сразу услышишь:
А-а, Горислав Геннадьевич. Вечерняя птичка залетная… Что, опять ищем убежища?"
"Да нет, я просто так… Можно у вас переночевать?"
"А дома что скажут?"
"Папка на дежурстве, а мама не будет ругаться. Если отца нет, она разрешает…"
"Ну что ж… Тогда поставим чаек…"
Сейчас, проходя мимо трехэтажного дома, Горька увидел в открытом окне, наверху, женщину. Она вешала шторы. Горька сообразил, что приехали новые жильцы. Все мальчишки уже знали, что в квартире Юрия Григорьевича должна поселиться его дочь с мужем и сыном.
С крыльца сбежал на дорожку незнакомый мальчик с большой клеенчатой папкой. Ростом вроде Горьки, стройненький такой, в желтой рубашке с погончиками. Ветер сразу растрепал ему волосы. Мальчик не заметил Горьку. Посмотрел на верхушку тополя, улыбнулся чему-то и зашагал к воротам. Папку держал за угол и на ходу легонько поддавал ногой. Горьке понравилось, как он идет: легко, спокойно. Видно, не было в душе у мальчишки никакого страха. Горька даже позавидовал. Сам он не умел так ходить по земле. Но позавидовал он по-хорошему, без досады.
"Внук Юрия Григорьевича", – подумал он. Этот внук не мог быть плохим человеком. И Горька принял решение…
Журка и Горька сидели рядом на постели.
– Игра у нас такая, – сказал Горька. – Два отряда. Ну или как два индейских племени. Наши с этой улицы, а ихние "Тигры" – с Туринской… А я Сашке и Вовке Лавенковым пароль не передал… Егор велел, чтобы я к ним сбегал и сказал, какой пароль, потому что они в засаду собирались. А меня отец не пустил…
– Куда? В засаду?
– Да нет, к Лавенковым, чтоб пароль сказать. Не понимаешь, что ли?.. Потом Сашка Граченко и Митька пошли менять Лавенковых в засаде, пароль кричат, а те его не знают. И давай лупить из автоматов. Получилось, что своих перестреляли… Из-за меня…
Журка не очень разобрался, что за пароль, какая засада и кто такие эти Сашки, Митька, Вовка. Но главное понял: Горька по военным законам оказался кем-то вроде изменника и дезертира. Но не по своей вине, а из-за отца.
– А почему отец не пустил?
– Говорит: "И так целыми днями по улице мотаешься. Скоро школа, а в голове одна дурь. Бери учебник, математику повторяй…"
– Ты бы объяснил ему, что на минутку сбегаешь и придешь.
– Ему объяснишь… – сказал Горька. Они помолчали.
– Ну и что теперь? – спросил Журка. Горька засопел, ковырнул на коленке засохшую ссадину, сумрачно объяснил, глядя в угол:
– Я теперь никто. Ни "Синяя молния", ни "Тигры"… Сперва подумал: "Пускай расстреляют, а через два дня снова к нашим запишусь". А теперь не хочу. Потому что несправедливо… Или ты думаешь, они справедливо… вот так, со мной?.. – Горька резко мотнул медными волосами и бросил на Журку быстрый, сердитый и немного опасливый взгляд.
– По-моему, нет, – нерешительно сказал Журка. – А ты им объяснял про отца?
– Объяснял сто раз. Говорят: "Все равно…"
– Конечно, несправедливо, – уже твердо сказал Журка.
Горька быстро проговорил:
– Тогда помоги.
– Как?
– Завтра они за мной погонятся, а я заведу их в тупик. Они же не будут бояться, потому что я без оружия, они мой автомат отобрали. Ты там спрячешься за ящиками. Они в тупик заскочат, а ты: та-та-та! И все. Считается, что они убиты, а ты меня спас… А?
– А потом? – осторожно спросил Журка.
– Потом… Наверно, вся игра сначала.
Журка задумался. Засада – это засада, что-то есть в ней нехорошее. Обманное. Не хотелось начинать знакомство со здешними ребятами с такого обидного для них фокуса.
– Да ты не бойся, – сказал Горька. – Это же игра. У нас по-нормальному играют, без драки. По правилам. Потом на тебя никто злиться не станет.
Журке стало неловко, что Горька отгадал его боязливые мысли.
– Ничего я не боюсь, – буркнул он и подумал, что деваться некуда: Горьку в беде оставлять нельзя. Он пришел искать защиту, невиноватый, оставшийся один против всех, безоружный. Что ж теперь? Сказать: "Иди, куда хочешь"?
– Значит, надо оружие, – негромко, но решительно проговорил Журка.
