Анна Масс - Белое чудо
— Танька! — обрадовалась я. — Пошли в субботу в цирк! Будут два билета.
Она остановилась и посмотрела на меня ошалелым взглядом.
— Я с ним познакомилась! — произнесла она таким голосом, словно это был и не голос вовсе, а хрустальная ваза, которую она боялась разбить.
— С кем?
— С Поэтом.
— Кать, ну кто победит: Рахан или папа? — снова спросил Мишка.
— Когда?!
— Вот прямо только что. Я иду, а они как раз кончили работать... Ой, я прямо в себя не приду...
— И что?
— Он подошел и спросил, как меня зовут. Он сказал, что давно уже нас заметил.
— Кого нас?
— Меня и мою подругу. В смысле тебя.
— Кать, — сказал Мишка. — А кто победит: Рахан или десять моих пап?
— А когда цирк? — спросила Таня. — В субботу? Нет, не могу. Он предложил в субботу встретиться здесь, у забора.
— А хочешь, — предложила я Тане, — я у тети три билета попрошу? И мы встретимся здесь и втроем пойдем в цирк.
— Не знаю, — ответила она. — Как-то так, сразу... И потом, он ведь только меня пригласил...
— А кто победит, — спросил Мишка, — десять Ра-ханов или сто моих пап? Кать, ну кто?
— Слушай, да отстань ты от меня! — разъярилась я. — Лезешь со всякой чепухой, когда старшие разговаривают! Надоел! Иди отсюда со своим Ра-ханом!
Мишка весь как-то сжался и быстро засеменил по направлению к дому. Сумка с коньками била его по ногам и цеплялась за доски забора.
— Да! — воскликнула Таня, словно вспомнила самое главное. — Его зовут Леня!
И она пошла дальше все той же парящей походкой.
А я побежала по зеленому коридору. Если бы он не был таким длинным! Может, я догнала бы Мишку. Я бы ему сказала, что его папа сильнее десяти и даже ста Раханов. Я бы на все его вопросы ответила...
Я вбежала во двор, но Мишку не увидела. Только услышала, как дверь подъезда захлопнулась за его спиной.
Повести
Та женщина на дороге
— Ленка! — сказала Таня Белоусова. — Только нико-му! С каким я мальчишкой летом подружилась!
— Да-а?
— Ой! Вообще! Он меня на своем велике катал! И в кино когда ходили, он всегда рядом садился. Хочешь, одну вещь покажу?
Она вынула из нагрудного кармана какую-то голубую бумажку и развернула. Это была ленточка киношных билетов, штук пять или шесть, с неровно оторванным контролем.
— Вот, — благоговейно произнесла Таня. — Вот тут он сидел, а вот тут я. Рядом. Я их навсегда сохраню.
Она тяжело вздохнула, не в силах передать всю сложность своих переживаний.
— Как его зовут? — пришла я ей на помощь.
— Шурик.
— Он в каком? Тоже в седьмом?
— В том-то и дело, что в девятом.
— В де-вя-том?!
— В том-то и дело. Только — никому!
Скверик, в котором мы сидели, связывал зеленым узелком Могильцевский переулок, в котором жила Таня, и улицу Щукина, где жила я. На этот скверик нас с Таней водили гулять, когда мы еще были маленькие. Мы любили его, хотя на взгляд постороннего он невзрачен: утоптанный холмик без цветов, несколько скамеек, да в центре — песочница, мимо которой деловито шагают прохожие, срезая угол двух улиц и мешая играющим в песочнице малышам.
Мы расположились на низкой железной ограде, лицом к музыкальной школе. Сквозь открытые окна виднелись верхние половинки портретов великих композиторов и доносились звуки рояля, скрипки и тонкого, пронзительного голоса, тянувшего ноты с таким противным выражением, словно владельца этого голоса секли, а он кричал то громче, то тише, в зависимости от силы удара.
Мы болтали ногами, и прохожие, все, как один, смотрели на Таню.
Она удивительно изменилась за лето! Похудела и превратилась в стройное существо с тонкой талией, длинными ногами, продолговатым, загорелым лицом — ну просто красавица!
— А у меня... — начала я и умолкла.
Я еще не придумала, что совру, но что-то совру! Для самоутверждения. Иначе я просто умру от зависти.
— Да? У тебя тоже? — радостно изумилась Таня. — Расскажи, а? Я ведь тебе рассказала.
— Ну вот, — начала я. — Только ты тоже — никому!
— Что я — псих?
— Понимаешь, подвернула ногу. Встать не могу.
— Это где было?
— В лагере. Нас на прогулку повели, в лес. А я зашла глубоко-глубоко в чащу. Одна. Слышу — горн. Побежала, споткнулась о корень и вот лежу. И тут — он.
— Кто?..
— Солдат. Десантник. В десантных войсках служит. Я сначала испугалась, а он говорит: «Не бойтесь». Потом спросил, как меня зовут. Я говорю: «Лена». А он: «Мне очень нравится это имя».
— Они все так говорят, — заметила Таня. — Шурик тоже сказал, что ему нравится мое имя.
Так! Значит, в моем вранье есть достоверность. Но как бы не получилось слишком пресно. Не хватает действия, событий.
Я наддала драматизма:
— И тут гроза началась. Буря настоящая. Ливень так и хлестал. И вот... Это... У него плащ-палатка была, и он меня и себя накрыл плащ-палаткой.
— Сила! — сказала Таня. — А на внешность какой?
— Он такой... Высокий, сильный... Лицо загорелое, а глаза светлые-светлые. И волосы тоже светлые...
— С ума сойти! А потом?..
— Когда гроза кончилась, он поднял меня и понес.
— Обалдеть можно! — прошептала Таня. — И что?
— Про все не могу, даже тебе, — сказала я со значением.
Она ответила мне восторженно-изумленным, без теки недоверия, взглядом. Мне даже стыдно стало.
— Понимаю! — сказала она. — Но все-таки как насчет дальнейшего?
— Мы договорились писать друг другу. До востребования. А в отпуск он, может быть, приедет.
— Ух ты! — восхитилась Таня. — Покажешь мне его тогда?
— Покажу, конечно, — ответила я, складывая в кармане фигу. — Если приедет...
— А как его зовут?
— Святослав, — ответила я и тут же пожалела, что не Евгений. Евгений — красивее. Но переименовывать было вроде неудобно.
С самого начала у меня что-то не задалось с учебой. Ну, математика — ладно, от нее я и не ждала ничего хорошего. Но история! Историю я любила. В шестом классе Анна Алексеевна даже ставила меня в пример «за творческий подход к предмету», как она выражалась. Просто я читала «Три мушкетера» и могла рассказать о Ришелье и Мазарини больше, чем о них было написано в учебнике.
А с этого года у нас появился новый историк, Кирилл Кириллович. Совсем молодой, с тонкими усиками, уголки которых были опущены вниз и как бы соединялись с маленькой бородкой. За эти усики и бородку его тут же прозвали Хан Мамай.
Вначале он мне понравился. Он держался немного скованно, зато рассказывал интересно.
Конфликт между мной и учителем начался, когда мы начали проходить татарское нашествие. Я громко засмеялась, когда Кирилл Кириллович упомянул о хане Мамае. Он только взглянул на меня, помолчал немного и продолжал рассказ. На следующем уроке он меня вызвал. По-моему, я отвечала вполне нормально. Анна Алексеевна, это уж точно, за такой ответ поставила бы мне пятерку да еще и похвалила за творческий подход (я скромно упомянула, что читала роман «Чингисхан». Вообще-то, я его только до середины дочитала и бросила).
А Кирилл поставил мне четверку. Ясно! Отомстил за вчерашнее. Ну, погоди! Я в долгу не останусь!
И с этого дня на всех уроках истории я улыбалась. Смотрю на учителя и улыбаюсь. Он — о классовом неравенстве, а я улыбаюсь. Он — о зверствах помещиков и феодалов, а я улыбаюсь. Он просто бледнел, когда видел эту мою нахальную улыбку. А я не сдавалась. За что он мне четверку поставил?
Между прочим, некоторым моя затея понравилась. Ведь это не так-то легко — просидеть весь урок улыбаясь. Рот устает. Мы даже на спор улыбались — кто дольше выдержит.
Как-то мы столкнулись с историком на улице. Я поздоровалась, и он ответил, но так неприветливо, что я еще больше обиделась: не люблю, когда ко мне плохо относятся.
Сидела я, как и в прошлом году, на одной парте с Юркой Жарковским, нашим отличником. В среднем ряду на второй парте. А на первой парте сидела Нина Рудковская. Две аккуратные, довольно толстые косы с вплетенными ленточками, очки, идеальный порядок на парте — все учебники и тетради обернуты в бумагу без единого пятнышка. Прямая спина и сосредоточенный профиль, всегда повернутый в сторону учителя, — все это вызывало к Нине и уважение, и невольное чувство скуки.
Она сидела на парте одна — может, просто не нашлось достойного сидеть с ней рядом. Училась она не на круглые пятерки, но очень хорошо, и обладала просто непостижимым усердием. В прошлом году она была у нас старостой, а в этом ее избрали редактором стенгазеты, и если в прошлом году газета вышла всего, кажется, три раза за весь учебный год, то теперь, когда за это дело взялась Нина, за стенгазету можно было не волноваться.
Возможно, если бы не Юрка Жарковский, мне волей-неволей пришлось бы налечь на алгебру и геометрию. Но Юрка, с которым мы сидели на одной парте с пятого класса, решал все задачи и за себя и за меня.
