Саша Черный - Собрание сочинений. Т. 5
Видимо, подобные мысли не давали покоя и Саше Черному. Он не забыл свои детские переживания, недоумения, очарования и чаянья. И вот он вознамерился ввести в круг детского чтения «Библию» — древнейшую книгу, вобравшую в себя многовековую народную мудрость, отлитую в законченные изречения, которыми человечество живет или старается жить вот уже две тысячи лет. Воистину это вечная книга христианских заповедей! Вот почему так важно, чтобы слово Священного Писания было понято, принято на ранних стадиях душевного развития.
Оставалось дело за «малым» и непостижимо трудным: перевести скупые, спрессованные в афоризмы притчи на язык, понятный и интересный детям. «Библейские сказки» Саши Черного (известно всего пять изложений, а точнее, его версий ветхозаветных сюжетов) — не пересказ, а фактически новые произведения. Заключенные в Библии истины пропущены через собственное сердце, через выстраданное, выношенное Сашей Черным представление о жизни. Правда, личное запрятано столь глубоко и потаенно, что трактовка и толкование становится весьма затруднительным занятием. И все же кое о чем можно догадаться. Так, в сказке «Отчего Моисей не улыбался, когда был маленький», думается, неспроста в центре поставлена недетская скорбь и печаль. Такое может быть понятно лишь тому, кто, подобно Моисею, был лишен материнской ласки, воспитывался в чужом доме… Можно сказать, что «Библейские сказки» Саши Черного апокрифичны. То есть это истории, которые в действительности не были, придуманы, но более точно и глубоко выражают суть явления, нежели реальная правда.
Приведу еще одно критическое высказывание по поводу художественной стороны священных текстов: «Язычество — поклонение матери-природе, силам ее. Христианство — отрицание природы. Во всем Евангелии о природе сказано два-три слова. Остальное — притчи, тяжелые предсказания и угрозы: „Не мир, но меч принес“. Светопреставление. Страшный суд и ад»[23]. Слова эти принадлежат писателю И. Соколову-Микитову, с которым Саша Черный не раз сиживал за приятельской беседой в Берлине.
И вот автор «Библейских сказок» каким-то чудесным образом сумел соединить несоединимое: языческое поклонение природе с нравственным строем христианской проповеди. Впечатление такое, будто строгая и чуточку пугающая гравюра Доре к Библии ожила, расцвела красками, наполнилась теплом, светом, ароматами, звуками, движением (не только людским, но и всевозможных тварей земных)… «И вспомнил он зеленую землю, розовое солнце на камнях своего порога по утрам, синее дыхание неба, вырезные листья смоковницы над низкой оградой, ящериц, укрывшихся от зноя в его плаще… Господи, не знал он раньше, до чего жизнь хороша!» — в равной мере эти слова могут быть отнесены и к праведнику Ионе, томящемуся во чреве кита, и к доброму волшебнику и сказочнику Саше Черному.
В сказке важно, чтобы слушатель был с первой фразы захвачен, заинтересован. Тут малейшая тень скуки — конец, внимание утеряно навсегда. Это своего рода изощреннейший театр, где рассказчик является в одно и то же время и автором, и актером. Важно найти верный тон, доверительную интонацию, не подлаживаясь, однако, и не заигрывая с ребенком. Разговор равных.
Свой рассказ Саша Черный ведет так, словно в его руке лежит детская ладошка, и он — вот прямо сейчас — обращается к маленькому другу: «Хочешь сказку?» или «Помнишь, как это было?» И далее следует вдохновенная стихотворная или прозаическая импровизация, приобщение крохотного слушателя-друга к бесконечности пространств и времен. Легкокрылое воображение может перенести куда угодно, даже в фантастический Эдем — райский сад, где вместе с Адамом и Евой жили звери. Жили дружно, счастливо, весело, никого не обижая. Развлекались так же, как детишки на перемене: «В гимназии мы тоже играли когда-то в такую игру и называли ее „пирамидой“, но звери такого мудреного слова не знали».
Одним из секретов волшебства Саши Черного (не мастерства, а именно волшебства) было искусство перевоплощения. Он мог без всякого труда представить себя… кем? — ну, хотя бы бабочкой, опрометчиво залетевшей в комнату. Вот она бьется о стекло, рвется на волю. Вот сложила крылья, задумалась.
О чем она думает? И тут рождается чудный вымысел. Похоже, что Саша Черный когда-то, до своей земной жизни, уже бывал скворцом, белкой, пчелой — так достоверно, их глазами он описывает мир. То мгновенно превращается в кота и думает по-кошачьи: «…вкуснее рыбьих внутренностей, как известно, ничего на свете нет. Только глупые люди, когда чистят рыбу, выбрасывают кишки и пленки вон. Тем лучше для котов!» То вместе с кошкой подсматривает за поросятами, пожирающими опавшие яблоки: «Непонятно ей и странно — разве яблоки еда?»
Пришел черед рассказать о бестиарии Саши Черного. Этим словом в старину называли театр зверей, мы же разумеем под ним произведения о животных или написанные от имени животных. Понятна притягательность Саши Черного, как и всякой детской души, к братьям нашим меньшим. «Саша любил все земное, дышащее и ползающее, летающее и цветущее. Он мне сказал раз: никогда не обижай живое существо, пусть это таракан или бабочка. Люби и уважай их жизнь, они созданы, как и ты сам, для жизни и радости»[24],— вспоминает Валентин Андреев, запомнивший уроки Саши Черного, полученные в детстве, когда они жили в Риме, в одном доме.
«А теперь сижу я в Риме…» — так начинается стихотворение, написанное в конце 1923 года в Италии, куда поэт переехал из Берлина вместе с семьей писателя Леонида Андреева. Поселились на окраине города. Сразу за домами начиналась Кампанья — цветущая, заросшая дикими травами равнина, куда поэт в компании с ребятней и щенком Бенвенуто частенько совершал походы. В самом Риме его привлекали прежде всего не музейные красоты, а тихие уголки и полузаброшенные развалины. Однажды в форуме Траяна — круглой арене, расположенной ниже окружающих улиц на несколько метров, — он заметил обиталище котов и кошек. Сюда их сбрасывали те, кто хотел от них избавиться.
Однако сожалеть об их участи не следует. Мурлыкающие пленники жили в свое удовольствие. Специально приставленный к ним старичок-служитель регулярно приносил им пищу, да и праздные туристы сбрасывали в форум всякие вкусные вещи. Чего еще надо? «Кошачья санатория» — так назвал Саша Черный свою книжку о бродячем коте Бэппо, попавшем в это сытное узилище. Вот только затосковал он там: страдает, мечется, мечтает о свободе, что слаще всех благ земных. И родился в кошачьей голове (а вернее, у автора книжки — Саши Черного) невероятно хитроумный план побега. Чтоб жить в той самой загородной Кампанье, на полной воле. Пусть там не каждый день будет полон желудок, пусть подстерегают опасности — зато ты независим, сам по себе, нет над тобой хозяев…
Вот что подумалось: уж не о себе ли самом написал Саша Черный? Он ведь тоже был вечным скитальцем. Не мог долго ужиться на одном месте, покидая любые хлебные кормушки при малейшем посягательстве на его свободу быть самим собой. Не потому ли и оказался он у черта на куличках, вдали от родимой земли, гонимый из Литвы в Германию, из Германии в Италию, из Италии — куда?
Спи, мой зайчик, спи, мой чиж,—
Мать уехала в Париж.
Когда-то, еще в России, Саша Черный сочинил эту «Колыбельную», не предполагая, что ему самому на склоне лет суждено будет обосноваться в столице Франции. Не думайте, что там его ждали одни удовольствия и развлечения. Жизнь в эмиграции не мед.«…Опять надо из топора щи варить: изворачиваться, выворачивать наизнанку гардероб и мозги», — сетует Саша Черный в одном из писем.
Тем удивительнее, что в этих стесненных житейских условиях родилась одна из самых светлых и улыбчивых книжек Саши Черного: «Дневник фокса Микки». Как явствует из названия, произведение это облечено в традиционную дневниковую форму. Вот только записи эти — так сказать, «ума холодных наблюдений и сердца горестных замет» — ведутся от имени… собачьего недоросля. Больше они напоминают собеседование с маленькими читателями. «Вы любите чердаки?» — спрашивает Микки и тут же сам спешит ответить: «Я — очень».
Надо сказать, что литературный Микки имел в жизни реального «прототипа» — небольшую, шуструю собачку из породы гладкошерстных фокстерьеров, которую поэт завел, живя в Париже. Бесконечно преданный хозяину, этот песик был любимцем и поистине равноправным членом семьи, сопровождал Сашу Черного во всех его прогулках и даже поездках. Микки очень любил фотографироваться (его фото вместе с хозяином вы найдете в начале тома), но — как мне рассказывали — когда ему показывали фотографию, он бросался и рвал ее в клочки.
В мемуарной литературе сохранился выразительный и симпатичный облик этого четвероногого друга Саши Черного: «Были у Микки свои обязанности. Каждое утро, в половине восьмого, он садился в передней у двери и не сводил глаз со щелки у пола. Проходили минуты, Микки не двигался и только постепенно от нетерпения и внутреннего волнения начинал дрожать всем телом… Наконец, часов в восемь консьержка, разносившая почту, начинала просовывать в щелку номер „Последних новостей“. Сначала показывался кончик сложенной газеты, потом больше… Наконец наступал блаженный момент: Микки хватал газету зубами и стрелой летел в спальню, прыгал на постель Александра Михайловича и с торжеством подавал ему номер»[25].
