Саша Черный - Собрание сочинений. Т. 5
На страницах «Детского острова» произрастают цветы, разгуливают зверюшки, звучат гимны и колыбельные и вообще там множество прекрасных вещей, принадлежащих не только «человечкам», но всем людям. «И всех их видишь в таком наивном и ярком освещении, как видел летним свежим утром в раннем детстве бронзового чудесного жука или каплю росы в зубчатом водоеме гусиной травы». Это поэтическое наблюдение принадлежит А. И. Куприну, написавшему о «Детском острове»: «Вот настоящая, прочная книга для детей, чудесный подарок от нежного, но и строгого волшебника».
Книгу удалось издать в Берлине, куда Саша Черный перебрался в начале 1920 года. Издание поражает добротностью и размерами. Иллюстрации были исполнены знаменитым художником Борисом Григорьевым. Оно, это «подарочное издание», явилось поистине воплощением заветной мечты поэта о большой детской книге, предназначенной для чтения-журчания в семейном кругу, у домашнего очага, ибо без семейного чтения, как полагал Саша Черный, не может созидаться полноценная личность. Мечта эта осуществилась именно тогда, когда сама мысль о доме и очаге становилась все более призрачной. Ведь Саша Черный, как и многие его соотечественники, оказался в эмиграции — добровольном и недобровольном изгнании.
Между прочим, рукопись «Детского острова», которую привез Саша Черный из Литвы, подверглась опасности исчезновения. В воспоминаниях вдовы поэта рассказывается о том, как при пересечении германской границы таможенная полиция производила досмотр багажа. Обнаружив листы со стихами, полицейские агенты приняли их за агитационные материалы. К счастью, в управлении таможни нашелся служащий, который знал по-русски и ему был известен Саша Черный — поэт-сатириконец. Он объяснил начальству, что поэт везет с собой рукопись книги для детей, и только тогда она была возвращена автору.
Мало написать стихи. Для того чтобы получилась книга стихов, надобно еще их, как цветы, подобрать и сложить в букеты (что-то вроде искусства икебаны). Вот и «Детский остров» состоит из трех разделов-букетов, долженствующих охватить круг интересов маленького народа. Это: «Веселые глазки», «Зверюшки», «Песенки». О детских играх и о животных — темах первых двух разделов поговорим чуть позже, когда доберемся до прозы Саши Черного. А вот «Песенок» уместнее всего коснуться именно здесь, ибо главное в них — ритмическая, стиховая основа.
Утверждая, что Саше Черному не у кого было учиться детской поэзии, я был не совсем прав. Издревле существует безбрежный океан устного народного творчества — всевозможные считалки, дразнилки, загадки, потешки, прибаутки, ставшие непременным достоянием детства начиная с колыбели. Фольклор этот восходит к стародавним временам — к младенчеству нации, когда наши пращуры назывались славянами. К таинственным силам и явлениям природы они обращались как к мифическим божествам, либо как к живым существам. И сегодня мальчик или девочка, выкликающие: «Солнышко, солнышко, выгляни в окошко!», «Дождик, дождик, пуще, дам тебе гущи!», «Божия коровка, улети на небо…», «Коси-коси, ножка…», не подозревают, что такие же языческие заклинания звучали еще тысячу лет назад, в Древней Руси.
Помимо фольклорного свода, более-менее устоявшегося, существует еще индивидуальное детское стихотворство. По наблюдению К. И. Чуковского, поэтическое вдохновение вспыхивает почти в каждом ребенке от 2 до 5 лет и позднее куда-то исчезает. Откуда оно? От переполняющей душу радости бытия? От того, что жизнь кажется бесконечной? От того, что завтрашний день сулит столько хорошего, интересного и вообще вся «земля — неизведанный сад»? Неудивительно, что этот избыток жизненной энергии, этот неосознанный «телячий восторг» выплескивается в словесный поток, лавину, стихию (не отсюда ли слово «стихи»?). Это самовыражение сопровождается обычно прыжками, размахиванием рук и невесть откуда явившимся песенным ритмом.
Вот и Саша Черный, даром что большой, сохранил каким-то чудом эту младенческую способность к непроизвольной песенной импровизации. Только в отличие от маленьких бардов и баюнов, не могущих повторить свои дикарские гимны, поэт запечатлевал их на бумаге. При этом Саша Черный, сдается мне, вовсе не задавался целью сочинить для детей, а сам в момент вдохновения как бы становился, скажем, мухой, лягушкой-кваксой, солнечным лучом, негром, мамой и, уж подавно, девочкой, которая, приветствуя прекрасный день, колотит в таз:
Бам! Солнце блещет,
Бам! Море плещет.
Такое звучание, естественное, как дыхание, дается лишь полным слиянием с миром детства и растворением в нем. В таких случаях говорят: сошлись дар и душа. Сочетание это — великая редкость. Ибо есть сколько угодно литераторов, авторов книг для маленьких, которые самих малышей — живых, «всамделешних» терпеть не могут. А ежели такой дядя все же вынужден общаться с ребенком, то такой контакт превращается в обоюдную пытку, в набор дежурных вопросов: как зовут, сколько лет, да кем будешь, когда вырастешь… Детская литература для них не более чем работа, профессиональное занятие.
За рубежом Саша Черный трудился преимущественно на «детском острове». Обычно не склонный к организаторской деятельности, он вновь затевает издание детского сборника «Цветень», ищет соратников и авторов. Вот что он написал А. И. Куприну: «Хотелось бы все-таки для детей еще что-нибудь состряпать: они тут совсем отвыкают от русского языка, детских книг мало, а для них писать еще можно и нужно: не дадите ли несколько страниц для детского альманаха?»
Саша Черный не только сам сочиняет и переводит, но занимается и составлением книг для детского чтения: Чехова, Тургенева, Жуковского. Особо следует отметить подготовленную им с великим тщанием антологию «Радуга», вобравшую в себя все лучшее, что создано в русской поэзии для детей. Составитель распределил все стихи по нескольким разделам: «Детство», «Все живое», «Лукоморье», «В садах природы», «Светлые крылья», «Россия». Тематика некоторых из них повторяет «Детский остров». Но есть и новое. К примеру, в разделе «Светлые крылья» собраны стихи с религиозными мотивами.
Мог ли Саша Черный не коснуться в своем творчестве для детей «божественного»? Речь пойдет о его «Библейских сказках». Но прежде о том, каким образом родился у него замысел пересказать детям некоторые истории и легенды Ветхого Завета. Придется начать издалека.
…«Знаете ли вы, что такое „приготовишка“»? — с таким вопросом обращался Саша Черный к своим юным соотечественникам за рубежом. Вопрос не риторический, ибо маленький народец, не видевший России, довольно смутно представлял родину своих пап и мам. И Саша Черный считал своим долгом рассказать подрастающему поколению о родине, о России — «далекой, никогда не виданной, лежащей за тридевять земель». Но не о той, что простиралась за горами, за долами, а за многими и многими годами. Для таких ретроспекций, то есть экскурсов в минувшее, он придумал поэтическое определение — «Русские миражи».
Примечательно, что память сердца чаще всего высвечивала фигуру «приготовишки» — ученика приготовительного класса гимназии. С редкостной симпатией и юмором Саша Черный обрисовывает это по-смешному надутое создание, гордое своими школьными познаниями и гимназической формой. Ему люб этот стриженый человечек, в котором нетрудно узнать самого Сашу, когда он был маленьким. Да автор этого и не скрывает, дав собственный портрет той поры: «…глаза черносливками, лицо серьезное, словно у обиженной девочки, мундирчик, как на карлике, морщится…»
В действительности, однако, все было далеко не так безоблачно. До девяти лет Саша не мог поступить в гимназию. В царской России существовал целый ряд ограничений для евреев — в том числе в получении образования. Только после того, как отец решил крестить всех детей, Саша был зачислен в гимназию — стал «приготовишкой». Словно на крыльях, летел он на занятия и с занятий — «не как все люди, а как-то зигзагами, словно норвежский конькобежец». Эта недолгая, счастливейшая пора оказалась едва ли не самой светлой в череде школьных лет Саши Черного.
Но вскоре упоение сменилось томительными годами страхов, обид, нотаций, наказаний… Не учение, а мучение! Сколько совершенно бесполезных сведений вдалбливалось в стриженые головы школяров! Наиболее, пожалуй, тягостные воспоминания связаны с Законом Божьим. Что, право, кроме глухого протеста и устойчивой ненависти могла вызвать зубрежка молитв и «тугопонятных» текстов Писания?
Жестокие, но справедливые слова в адрес религиозного обучения высказал русский мыслитель и правдоискатель В. В. Розанов: «Что же дети учат, что им Церковь дала для учения? 90-й Псалом царя Давида, сложенный после соблазнения Вирсавии, Псалом после убийства подданного и отнятия жены у него!!! <…> …что-то содомское, не в медицинском, а в моральном смысле, — покаянные слезы содомитянина о вкушении сладости. Это учат в 8–9 лет все русские дети, миллионы детей! И все прочие молитвы, как-то: „На сон грядущий“, „К Ангелу-Хранителю“, „От сна восстав“ написаны не только деревянным, учено-варварским языком, но прежде всего языком сорокалетнего мужчины, который „пожил и устал“. <…> Да просто христианство даже забыло, что есть детская душа, особый детский мир и проч. Просто не вспомнило, запамятовало, что есть семья, в ней рождаются дети, что дети эти растут и их надо как-то взрастить»[22].
