Иван Василенко - Заколдованный спектакль
Он смотрел на нее и молчал.
— Правда, Артемка, — в свою очередь сказал и я, — задание вы с Трубой выполнили, больше вам тут делать нечего. Сыграйте этим дьяволам и смывайтесь.
Но он и мне ничего не ответил, только вздохнул и отвел глаза.
Правда жизни
Бросив в беседке лоток и ведра, мы с Таней выбрались из города, и каждый направился в свою сторону: Таня — в камыши, к дяде Ивану, а я — к ближайшему оврагу, в орешник, где меня уже поджидал Безродный.
Не стану рассказывать о всех приключениях, с какими я возвращался в Крепточевку. Если б не желтенький листочек с подписью Потяжкина, не миновать бы мне беды.
В театр я пробрался перед самым началом третьего действия. Керосиновые лампы, прибитые к стенам казармы, уже были прикручены, свет падал от рампы и освещал только первые ряды. Там сверкали погонами офицеры и обмахивались платочками нарядные женщины. Между офицерами кое-где сидели мужчины, одетые в черные фраки и похожие на воронов. Остальная часть казармы была в полумраке и заполнялась простыми казаками и солдатами.
Занавес зашевелился, вышел длинноногий сутулый офицер. В первом ряду жидко захлопали. Захлопали и солдаты.
— Бон суар, медам! — с достоинством поклонился офицер первым рядам. — Третье действие моей пьесы развертывается в обстановке… — Он не договорил и сердито крикнул солдатам, продолжавшим хлопать: — Отставить!
Конечно, это был Потяжкин.
— Медам, господа офицеры! — опять обратился он к первым рядам. — В третьем акте вы увидите большевистский митинг. Комиссар, роль которого исполняет актер Артемий Закарпеткин, призывает рабочих резать всем честным людям животы. Но тут доблестный генерал Забубенный, роль которого исполняет, как вы уже знаете, артист Тру… Трубодеров, налетает со своими бравыми казаками и крошит всех в капусту. Щадя нервы наших прекрасных дам, считаю долгом предупредить, что на сцене будет литься не настоящая кровь, а клюквенный сок.
Он поклонился, брезгливо потянул носом воздух и пошел за занавес, бормоча:
— Кушайте, кадеты, карамель-конфеты.
«Бедный Артемка! — думал я. — Каково ему будет кривляться перед этой сворой!»
Занавес, сшитый из серой мешковины, с треском раздвинулся и открыл сцену с закопченной фабричной трубой посредине. Из-за кулис послышался громкий шепот:
«Марш!» — и на сцену повалили «рабочие» в ватниках, сапогах, черных картузах, из-под которых высовывались чубы. Никогда в жизни я таких рабочих не видел. Окружив фабричную трубу, они начали размахивать кулаками и неистово ругаться. Но вдруг замолкли и уставились на правую кулису. И тут из-за кулисы появился «комиссар». Был он в кожаной фуражке, кожаной тужурке, кожаных галифе, кожаных сапогах — весь кожаный. Брови — толстые, как усы, а усы, наоборот, тонкие, как брови, рот перекошен, правый глаз прищурен, одно плечо выше другого.
«Комиссар» поднялся на кончики носков и пронзительно закричал, делая сильное ударение на последнем слоге:
— Товарищи-и-и!..
По казарме прокатился хохот, похожий на лошадиное ржание.
Я слушал, какую невообразимую дичь выкрикивал Артемка, и мне было больно и гадко. От злобы я весь дрожал, и сами собой сжимались кулаки. «Посмотрим, думал я, — посмотрим, как вы заржете сегодня в полночь!»
И вдруг услышал такие знакомые интонации, что весь напрягся. Да ведь это голос моего командира! Та же в нем страстность, та же задушевность, та же суровость…
Я смотрел во все глаза на сцену и не замечал больше ни кожаного костюма, ни безобразных усов и бровей, а видел только горящие глаза, устремленные поверх первых рядов на солдатскую массу.
— За какую же святую Русь гонят генералы трудовых казаков на братоубийственную войну? Кто сидел у нас вперемежку с нашими хозяевами на всех заводах и рудниках? Англичане, французы, немцы. Кто больше всех кричал: «Самостийная Украина»? Виниченко с Петлюрой. А кто привел на Украину немцев? Виниченко с Петлюрой. Они позовут сюда и французов, и англичан, и американцев — кого хочешь, — только бы опять загнать нас в кабалу и запродать Россию…
Я стоял у входа и видел только затылки тех, кто сидел в первых рядах. Но и по этим вдруг окаменевшим затылкам было видно, что слова Артемки прямо-таки ошарашили всех. Я взглянул на солдат: шумно дыша, они неотрывно смотрели на большевистского комиссара. На лицах было тяжелое недоумение.
Кто-то шепотом сказал:
— Вот шпарит!..
А Артемка, все более входя в роль, подсказанную ему великой правдой жизни, протянул руку вперед и с гневом спрашивал:
— Кто они, эти торговцы русским народом, эти кровососы? Они обливают себя духами, но души их вонючи, как клопы!..
— Что он говорит! Что он говорит! — взревел вдруг полковник с красным лицом и так вскочил с кресла, будто его ошпарили кипятком.
И тут в первых рядах все ожило, задвигалось, заорало, завизжало.
Из-за кулис выскочил Потяжкин и со сжатыми кулаками, с перекошенным лицом воззрился на Артемку.
— Ага, прорвалось… — зловеще процедил он. — Попался, миляга!
Быстрым движением руки Артемка сорвал усы и брови, стащил с головы парик и бросил все это в лицо Подтяжкину:
— На, сволочь! Тебе это больше к лицу!
— Ох! — хором отозвалась казарма.
Мгновение — и все, кто сидел в первых рядах, оказались на сцене.
Я видел, как рухнул Артемка под ударами десятка кулаков, как его, распростертого на полу, топтали сапогами, били ножнами шашек. Какая-то барыня с обнаженными круглыми плечами, тыча Артемку носком лаковой туфли в бок, истерично взвизгивала.
— И я!.. И я… И я!..
— Стойте! — вопил Потяжкин, расталкивая толпу. — Оставьте его мне живым для допроса!.. Оставьте его живым для допроса!..
Но никто на него не обращал внимания. Дюжий казак подбежал к рампе, протянул руки и, бледный, с прыгающими губами, стал молить:
— Господа офицеры, ваши благородия, не надо бы!.. Ой, господи, за что ж вы его так…
— Что-о? — повернулся к нему полковник с багровым лицом. — Защищать?.. Защищать красных агентов?..
И, размахнувшись, ударил казака кулаком в лицо. Тот дернулся головой и закрыл лицо руками.
— По швам!.. Руки по швам!.. — багровея еще больше, взревел полковник. — Как стоишь, мерзавец, как стоишь?!.
Солдатская гуща заколыхалась, послышались возгласы:
— За что бьете, ваше высокородие?..
— Мало им хлопца, так они и нашего брата по зубам!..
Потяжкин изогнулся, как для прыжка, и каким-то новым, лающим голосом закричал:
— Бунтовать?.. Бунтовать, ракалии?..
Возгласы тотчас умолкли, но лица солдат были угрюмые, злые.
Белогвардейцы, оторвавшись на минуту от Артемки, опять бросились к нему.
«Убьют!» — подумал я с ужасом и, сорвав со стены лампу, грохнул ею об нары.
Брызги стекла и керосина обдали людей, огонь вспыхнул и сразу охватил все нары.
— Пожа-ар!.. — закричал я не своим голосом.
— Пожа-ар!.. — заорали десятки глоток.
Началась невообразимая паника. Орава, отхлынув от Артемки, бросилась к дверям.
— Пожа-ар!.. Пожа-ар!.. — с безумной радостью кричал я, сбрасывая со стен одну лампу за другой.
Но тут Потяжкин вцепился в мою рубашку, а багровый полковник схватил меня за горло. Казарма перевернулась вниз потолком, и все исчезло…
Всю жизнь — нашему делу
Очнулся я оттого, что кто-то дул мне в лицо. Было темно, как в погребе. Я тихо спросил:
— Кто тут?
— Я.
Голос был Артемкин.
— Ты жив?
— Жив, — сказал Артемка.
— Я тоже жив. Где мы?
— Не знаю. Кажется, в подвале. Ты слышишь, что делается наверху?
— Нет, — сказал я. — У меня гудит в голове.
— А ты прислушайся.
Я приподнялся и стал слушать:
— Кажется, стреляют.
— Стреляют, — сказал Артемка. — Это наши.
— Тебе больно? — спросил я.
— Больно. У меня, наверно, ребро сломано. А тебе?
— Мне нет. Только в голове гудит. И что-то теплое льется у меня из глаз. Кажется, я плачу.
— А ты не плачь. Нас спасут.
— Я не потому. Мне очень хорошо, оттого я и плачу. Я горжусь, что ты мой друг. Ты герой, Артемка.
— Какой там герой! — вздохнул он. — Просто вспомнил, как однажды Пепс вот так же в цирке заговорил, и тоже вот…
— А ты видел, как полковник ударил казака?
— Видел, только не понял за что.
— Он хотел заступиться за тебя.
— Правда? — встрепенулся Артемка.
— Да и другие солдаты… Ох, и кричал же на них Потяжкин!
— Ну, так они теперь и воевать ему будут! — сказал Артемка с довольным смешком.
Но я все еще не мог унять слез. Они лились и лились у меня по щекам.
— Артемка, давай пообещаем, что всю жизнь посвятим нашему делу, — сказал я, уже не сдерживая себя.
— Да мы ж ее уже посвятили, — просто ответил Артемка.
Ошалелый генерал
