Геннадий Блинов - Зона действия
— По-настоящему пожить… — тихо повторил Коржецкий слова жены. — Может быть, ты от настоящей жизни и бежишь.
— Еще в школе учила, Коржецкий, что в нашей буче, боевой, кипучей, и того лучше. Ты это хочешь сказать? Вот и кипи…
К остановке подошла компания, провожающая отпускников, и Коржецкий с женой замолкли. Потом они вышли на посадочную площадку.
Стрельнув выхлопной трубой, автобус медленно тронулся с места, постепенно увеличивая скорость. Вот он уже еле виден. Провожающие с шутками расходились по домам. Только Коржецкий все еще стоял на остановке и смотрел в сторону скрывшегося из вида автобуса.
Понурив голову, он, наконец, побрел по поселку, не замечая людей. Около продуктового магазина остановился, потоптался на месте, махнул рукой и поднялся на крыльцо. Обратно Коржецкий вышел со свертком, из него выглядывало горлышко бутылки.
Антошка первый раз влюбился, когда учился в первом классе. Ее звали Елизаветой Петровной. Она была его учительницей. Ему нравилось смотреть на Елизавету Петровну, слушать ее. Ему очень хотелось, чтобы учительница хоть как-то выделила Антошку из числа других мальчишек, улыбнулась ему или погладила по голове. Но Елизавета Петровна, видимо, не замечала во взгляде мальчика восхищения, его готовности совершить любой поступок, какой только бы она пожелала. Между тем, Антошка готов был прыгнуть с крыши школы, броситься в огонь, лишь бы только учительница сказала: надо! Засыпая, Антошка старался представить, как на его учительницу напали хулиганы. Но он подошел вовремя — раскидал обидчиков, пользуясь приемами самбо, и по-рыцарски великодушно успокоил учительницу: — Можете не волноваться. Вам всегда защита обеспечена, Елизавета Петровна.
Антошка теперь не помнил даже лица учительницы, в памяти остался только ее добрый взгляд и нежный голос, чем-то схожий с материнским. Он, наверное, сейчас не узнал бы Елизавету Петровну, если, скажем, встретил бы ее на улицах поселка. Но чувства к ней не забылись.
Конечно, теперь ему самому было смешно вспоминать об этой детской любви. Впрочем, Антошка и не догадывался тогда, что это называется любовью.
В третьем классе он влюбился в девчонку, ходил следом за нею, носил ее портфель, их дразнили женихом и невестой. Антошка старался прийти в школу пораньше, чтобы скорее увидеть Олю.
Потом родители Оли переехали в другой город, и для Антошки белый свет померк. Время вылечило его…
Антошка понимал, как горько и тяжело было сейчас Коржецкому.
Он подумал о том, чтобы как-то помочь комсоргу, сказать слово поддержки, но одновременно понимал, что сейчас лучше не лезть к нему на глаза. «Кто я для Коржецкого? Просто мальчишка, к которому вряд ли стоит относиться всерьез», — решил Антошка.
Год назад, когда Антошка жил еще в городе, от их соседа по лестничной площадке тоже ушла жена. Тот решил, как говорила мама, утопить горе в вине. Сосед несколько дней не выходил на работу и пил водку. Антошка слышал, как он пьяным голосом пел тоскливые песни.
Мама послала отца к соседу. Тот долго разговаривал с запившим строителем, а на следующее утро чуть ли не силой увел его на работу, да еще и пристыдил бригадира за то, что тот оказался равнодушным к судьбе своего подчиненного. Конечно, Антошка был далек от мысли о том, что Коржецкий решит утопить свое горе в вине, как тот сосед, но ведь взял же он бутылку? И, наверное, не для того, чтобы смотреть на нее.
Антошка шел следом за Коржецким.
Тот механически отвечал на приветствия встречных, не поднимая головы. Голос его потускнел, походка сделалась вялой.
«Жена у Коржецкого красивая, — думал Антошка. — Только она дура, потому что бросила такого человека».
Он не мог сказать, какого именно, но Антошка был уверен, что Коржецкий нужный для стройки человек, и таких людей надо беречь. И еще Антошка почему-то подумал о Марфуше. Она хотя и не очень красивая, может быть, но девчонка что надо. Такая никогда не оставит человека в беде.
И Антошка укорил себя: сам-то хорош. Идет за комсоргом, хочет проявить к нему участие, а ведь это совсем не мальчишеская забота. А вот о своем товарище Яшке Лорине он, между прочим, забыл.
Кто-кто, а Яшка сейчас больше других нуждается в помощи. Нетрудно представить, что творится у него сегодня в семье…
«К Марфуше надо идти, — решил Антон. — Вместе что-нибудь толковое придумаем».
Марфа Посадница чистила картошку, когда Антошка робко шагнул через порог в ее комнату. На девочке был клеенчатый передник, и в нем она показалась Антону необычной.
Марфуша обрадовалась гостю.
— Сейчас я приготовлю ужин.
— Не до еды, — мрачно сказал Антошка. — Тут такое творится — голова кругом.
И он рассказал о том, что на Жориной фотопленке, оказывается, снята Яшкина мать с сумкой и у комсорга Коржецкого навсегда уехала жена.
Марфуша отложила картошку и пригорюнилась.
— Жалко мне Яшку, — сказала она. — Несладко ему.
— Чем мы сейчас можем помочь Яшке? — рассуждала Марфуша. — Пойти и наговорить общих слов, чтобы не падал духом или посоветовать, чтобы он спечатал снимок матери с украденными продуктами и отдал в комсомольский штаб? А может быть, вообще посоветовать пойти против родителей? Только это будет неправильно, потому что Яшка сам должен во всем разобраться и сделать какой-то вывод. Вот и пусть он решает, как жить дальше.
Марфуша вырвала из тетради лист и написала: «Мамочка, мы с Антошкой у Савелия Ивановича. А у Коржецкого беда: жена уехала».
Савелий Иванович, прихрамывая, опираясь на костыль, шагал впереди ребят. На его парадном костюме, ударяясь друг о друга побрякивали медали. Их было много — и «За отвагу», и «За взятие Сталинграда», и «За штурм Берлина», были и трудовые медали. Среди орденов главенствовал орден Ленина. Антошка, видимо, там, в комнате, когда впервые увидел награды коменданта, дольше положенного рассматривал орден на его пиджаке, и Савелий Иванович обратил на это внимание.
— За Волго-Донской канал, — кивнул он на орден.
Для Антона и война, и Волго-Дон, и поднятие целинных и залежных земель было неблизкой историей, о которой теперь пишут в учебниках. И люди, которые вершили эту историю, по крайней мере, те, которые отмечены высокими наградами, казались необычными, чем-то выделяющимися среди остальных. Но вот сейчас рядом с ним шел Савелий Иванович, самый обычный старичок, который перед приходом ребят собирал закапризничавший будильник и никак не мог найти какое-то колесико. Антошка на четвереньках оползал всю комнату, а шестеренку нашли на столе под пачкой «Прибоя».
Парадный костюм Савелию Ивановичу велела надеть его жена Мария Федоровна — уже седая, но с удивительно задорными молодыми глазами старушка. Она сказала:
— Не на работу, небось, идешь. Для Глебушки ты всегда комиссаром останешься, а когда при орденах — и разговор основательней выйдет.
В руках Мария Федоровна держала потрепанную книжку. Антошка догадался, что это очередной детектив. Кто знает, может быть, эти увлекательные приключения сыщиков и помогают бабушке Маше сохранять молодой задор? Она послала с Савелием Ивановичем для Глебушки гостинцы — несколько ватрушек с творогом, которые настряпала сегодня утром, и баночку варенья — от простуды.
— Да какая же сейчас простуда — на дворе асфальт плавится.
— Не спорь, — с твердостью сыщика, убежденного, что он на правильном пути, сказала бабушка Маша. — Малина и в жару хороша.
Савелий Иванович покорно взял сумку. Сейчас ее несла Марфуша. Она без умолку тараторила, рассказывая, что ее мама с работы приходит поздно — бригада торопится к концу месяца сдать объект и получить премиальные. А на премию Марфуша задумала уговорить мамку купить шикарное платье, конечно, не дорогое, и обязательно вишневого цвета, потому что мамке такой цвет к лицу.
— Добрая у тебя душа, — сказал Савелий Иванович. Он посмотрел на Марфушу, размахивающую сумкой, и улыбнулся, отчего один его седой ус дернулся вверх. — Впрочем, иначе и быть не могло — ты очень на свою маму походишь.
— Мама красивая, а я длинноногая, и уши у меня как лопухи.
— Есть другая красота, девочка, — сказал старик.
— И ничего не лопухи, — сказал Антошка. — Ноги тоже нормальные.
Марфуша снисходительно посмотрела на Антона. «Жалеешь, мол, и напрасно», — говорил ее взгляд.
Коржецкий встретил гостей обрадованно. Суетливо начал убирать со стола тарелки, куски хлеба. Марфуша отобрала у него тряпку:
— Тоже мне, хозяин. Дай-ка приберусь, — нарочито грубовато сказала девочка.
Антошка понял, что она в этой квартире не впервые, и с комсоргом они, видимо, знакомы больше, чем рассказывала ему Марфуша.
Савелий Иванович поставил костыль в угол и прошел к столу.
— Как поживаешь, комсомольский комиссар? — бодро спросил он. — А мы вот с молодежью, — комендант кивнул на ребят, — скучали-скучали да и решили к тебе завалиться. Думаем, авось, не прогонит, да и новости все выведаем.
