Наталья Дурова - Мой дом на колёсах
— Мама! Мама! А с ней какой-то серый, страшный! Кто это?
— Это морж! Он совсем не серый!
— Почему же мама молчит, она улыбается и смотрит на других мальчиков и девочек! Мама, я здесь, вот он, Миша!
Первая обида на маму. Мама растворилась на голубом экране телевизора, не обратив внимания на Мишеньку. Почему?
— Видишь ли, мама артистка! объясняет папа. Это передача из города, где она сейчас работает.
— …Ну как тебе сказать, артисты бывают разные.
— Да-да, я знаю. Ты народный артист, а мама междугородная.
— Кто тебе это сказал?
— Телефон.
— Понимаешь, Михайлушка! Папа работает в театре. Он может для тебя на сцене в сказке сыграть кого только ты захочешь. В театре артисты играют спектакли. Их много-много, спектаклей с разными ролями. И сезон у нас длится целый год. Мама работает в цирке. А цирк всегда переезжает с места на место. Сезон время работы в цирке другой. Как правило, в цирке артисты играют каждый день одну и ту же сказку: о сильном, добром, весёлом Человеке и его четвероногих или пернатых друзьях. Ты ведь любишь сказки?
— Люблю.
— Вот мама приезжает в какой-нибудь город и дарит мальчикам и девочкам сказку. Сегодня, завтра, ежедневно два или три месяца, пока все зрители этого города не посмотрят, мама работает, а потом цирк уезжает. Ведь если одну и ту же сказку смотреть каждый день, то это будет скучно и неинтересно. Сказка всегда должна быть новой. Вот цирк и придумал себе колёса. Сегодня здесь, завтра там, пока не вернётся в эти же города с новой сказкой. Понял? Пойдём, хочешь поищем маму на карте?
На полу расстилается большая географическая карта. Две фигуры, совсем одинаковые, одна большая, другая маленькая, ищут маму на карте, быть может, сейчас Мишенькин пальчик скользнул именно по той точке, где вытянулся лентой наш товарный поезд. Сейчас утро. Подбросив несколько поленьев в печурку, я снова отворяю дверь. От меня убегает вдаль лес, ели, длинноствольные сосны и, словно карандашные рисунки, тонкопрутиковые летящие вспышки берёз. Вечные спутники моего товарного вагона телеграфные провода. Глядя на них, я начинаю представлять себе, что стою у видеотелефонов и вижу Мишенькины большие голубые глаза, чаще, чем хотелось бы, глядящие на всё серьёзнее для своих трёх лет. Сейчас у меня лес за дверью. А у него улица Горького. Должно быть, позавтракав, он спустился с папой вниз. Теперь они здороваются с тётей Гуталин. Так Михайлушка называет чистильщицу сапог. Он говорит, что у тёти Гуталин есть краски, цветик-семицветик.
— Это красный, это синий, это белый, это чёрный, Миша хочет понюхать. А это бархотка. Она для того здесь, чтобы ботинки умели ловить солнечные зайчики. Правда, тётя Гуталин!
— Правда, Михайлушка. А где твоя мама?
— На карте. Знаете, если вы дадите мне синюю краску, я нарисую вам здесь так, как там. Полоска это река. Потом чёрная точка город. Река Волга, город Ярославль. Там мама всем дарит сказки. Папа, вон же синий волшебник. Отведи меня к нему.
Синий волшебник Михайлушкин друг милиционер. Десятки машин замирают на всём ходу от взмаха его палочки. И у него тоже есть помощник цветик-семицветик из трёх красок светофор. Жёлтая, зелёная, красная. У тёти Гуталин краски для обуви, а это для машин и людей, которые пешеходы.
— А я пешеход? спрашивает Михайлушка у синего волшебника.
— Конечно. Вон тебе я сейчас дам зелёный, значит, можно перейти улицу.
— А когда я вырасту, я буду тоже пешеход?
— Да.
— Нет! Я буду географист. Буду по карте искать маму.
Милый мой светловолосый сын, да, я сейчас далеко, в пути, на работе, о которой ты ничего не знаешь. В моём вагоне дымно и холодно. Я пытаюсь согреться, кутаясь в телогрейку ватную стёганую куртку, когда я думаю о тебе, Михайлушка, мне становится сразу теплее, я забываю про усталость, про синяки и ссадины, а их всегда ведь очень много, почти столько же, сколько у мальчишек-драчунов и забияк. Только это ведь не от драки, а оттого, что пол у моего дома на колёсах сильно качается и, помогая зверушкам, я часто спотыкаюсь и падаю. Вот сейчас я осторожно буду обливать морских львов. Мне нужно чуть-чуть воды, чтобы не простудить их и чтобы продержаться с этой водой до первого полустанка. Потом, перемазавшись в угле и чурках, я буду растапливать печку, чтобы её пусть слабым, но теплом согреть обитателей этого странного дома, намученных дорогой. Так выглядит та присказка к сказке, которую потом увидят в цирке дети. Легко дарить сказку, но так тяжело её бережно нести: живую, интересную, добрую, удивительную и разную, как все те зверюшки и птицы, которые вокруг меня.
Когда ты подрастёшь, Михайлушка, ты простишь маме свои первые обиды на неё. Простишь, потому что поймёшь, поймёшь многое: что такое сказка, что такое работа, что такое жизнь, и сам будешь дарить людям сказки, ощущая в себе самую лучшую из них, которую тебе подарила мама, материнское сердце. Я всегда с тобой, если ты ищешь меня на карте, я это чувствую. Если ты не слушаешься папу, я это знаю, потому что, разделённые железнодорожными путями, вокзалами стран, городов, полустанков мы всё равно вместе. Только в дороге мне всегда тревожно и грустно без тебя, малыш. Я начинаю сердиться на товарный вагон, который меня увозит всё дальше и дальше, на то, что я сказочник, когда просто хочется быть обыкновенным человеком. Сержусь, потому что горько становится при мысли, что мой сын скажет, когда я приеду: «Мама, когда ты будешь всегда, а не как подарок?»
— Сколько в году Новых годов? Папа, сколько?
— Один, только один, Михайлушка!
— А я думал завтра Новый год! Ты свернул карту значит, приедет мама.
Приедет мама на выходные дни. Они быстро промелькнут, и снова вагонная дверь будет ей напоминать дом. Будет тревожно и грустно, а рядом работа, живая, разноголосая, которой нет дела до маминых горьких дум, этой живой работе нужны забота и участие, врачевание и строгость, чтобы потом получилась в цирке складная сказка.
Кажется, тепловоз сбавил ход, или мне только почудилось торможение. Насторожились собаки, замерла лисица, и как-то сразу притих весь вагон. Толчок, остановка. Открываю дверь. Платформа.
— Скажите, где мы?
— Горький, товарная станция.
— Наконец-то!
— Как доехали? Ветврач нужен? Живность в порядке?
— Да-да. Только очень устали. Нельзя ли поскорее разгрузить?
— Хлеб-соль и радость мы разгружаем в первую очередь.
— Два вагона, платформа под разгрузку. Четвёртый путь. Будьте осторожны: цирк!
Потом в полночь, устроив всех в цирковой конюшне, сложив телогрейку в сундук и отмыв руки от копоти и пыли, я буду на телеграфе. Ты, конечно, ещё не спишь. Папа только пришёл со спектакля, и ты его ждёшь, маленький сын артистов, с нарушенным режимом дня. Это очень плохо, что ты поздно засыпаешь. Но как хорошо, что Миша Болдуман, мой сын, называет меня мама-Болдумама.
— Михайлушка! Это я мама! Я скоро приеду. Что?! Кто тебе это сказал?
— Телефон. Сначала междугородная, а потом твой голос. Папа мне объяснил, что вы разные артисты. Он народный, а ты междугородная. А я сразу понял, ведь так по телефону говорят.
— Спокойной ночи, мальчик! Я скоро приеду.
Потом, покачиваясь от непрошедшей привычки двигаться на ходу поезда, я возвращаюсь в цирк. Иду, улыбаясь новым улицам, тёмным силуэтам домов, ярким звёздам.
