Георгий Северцев-Полилов - Княжий отрок
Точно так же говорилось в уряде и о красной дичи.
Долго потел Семеныч, выписывая все эти подробности, только к полудню окончили всю запись.
— К щам, милостивцы, пожалуйте, — низко кланяясь, стал приглашать княжих людей староста.
— Что ж, дядя, покорми нас с устали-то, — согласился княжий отрок, — только засиживаться нам некогда, до сумерек попасть хотим в другое село.
— В Едимоново? — с любопытством спросил староста. — В раз самый поспеете, солнышко еще не сядет, как там будете, коли в Шошский монастырь не заедете.
— В обрат поедем, так завернем, а ныне поспешать надоть.
Путники плотно пообедали у гостеприимного старосты и выехали дальше.
Дорога снова пошла по берегу Волги, еле заметною тропкою виднеясь среди снежной равнины.
— Аль и впрямь в Шошу нам не заехать ли? — заметил Семеныч.
— Поспешать надо, князь медлить-то не приказал. Как весь его наказ исполним, домой ворочаться станем, тогда и заедем.
— Ин будет по-твоему, — согласился дьяк.
Скоро показался небольшой пустынный монастырь. Дорога шла прямо к нему.
Какое-то внутреннее чувство подсказывало Григорию заехать в обитель. Он все еще колебался, не желая терять времени, но лошадь его сама повернула к монастырским воротам и тем решила его сомнения.
«Сам Бог так хочет», — подумал он про себя и приказал одному из дружинников постучать в ворота.
На стук калитка отворилась, из нее выглянул седой как лунь монах.
— Господи Иисусе Христе, помилуй нас, грешных, — чуть слышно проговорил обычное приветствие старик.
— Аминь! — закончил Григорий. А за ним, точно эхо, отозвался и Семеныч.
— Куда путь держите, православные? — боязливо спросил монах. — И кто сами будете?
— Тверские мы, по княжескому приказу едем, — ответил отрок.
— Обитель святую посетить милости просим, — успокоенным голосом пригласил привратник.
Григорий и дьяк сошли с коней, отдали их дружинникам и вошли в ограду монастыря. Монах повел их к настоятелю.
— Благослови, честной отче, — промолвил Григорий, подходя под благословение игумена Андрея.
— Доброе дело задумал князь, тягло и подати исправить, а то неправдою теснили тиуны люд-то христианский, — проговорил мягко игумен, когда отрок все рассказал ему.
Недолго пробыли Григорий с дьяком в обители, помолившись в церкви, они простились с игуменом и отправились дальше.
— В селе-то встаньте у пономаря Афанасия, — посоветовал им игумен, — он вам все разъяснит по совести, с кого какое тягло брать нужно, чтобы людей не обидеть.
— Спасибо на совете, отец честной, — промолвил отрок.
XVIII
Остановка в монастыре задержала путников.
Полный месяц уже выплыл на небо, когда между холмами показались избы богатого села Едимонова.
В те времена побаивались зажигать по вечерам огни, и только в некоторых избах вздували дымную лучину. Проехав несколько неосвещенных изб, княжие люди заметили в одной из них, стоящей ближе к церкви, небольшой свет, чуть приметный через волоковое окно, затянутое, слюдой.
— Стучись, Ростислав, в избу, тут, кажись, еще не спят, — промолвил Григорий дружиннику, — авось пустят переночевать.
Дружинник забарабанил в стену избы. После некоторого ожидания послышались неторопливые шаги в избе и недовольный старческий кашель.
— Что вы за люди? — спросили в волоковое окно.
— Пусти нас, мы княжий слуги.
— Кто вас знает, правду ли говорите, не мало теперь всякого народа бродит, — недоверчиво проговорил хозяин. — Кого вам нужно?
— Да надо бы нам пономаря Афанасия, от игумена Андрея к нему с поклоном посланы.
— Иной разговор бы был, когда бы сразу об этом сказали.
Тяжелый засов загремел, и калитка распахнулась. Навстречу вышел пожилой мужчина.
— Милости просим, гости дорогие, коли вы взаправду от отца Андрея.
— Да, никак, мы прямо к Афанасию и угодили? — шепнул на ухо Григорию Семеныч.
— Войти-то мы войдем, а куда коней-то на ночь поставить? Мороз-от лютеет, ишь как выяснило, как бы за ночь кони-то не продрогли.
— Найдется и коням место, милостивцы, — сказал с поклоном хозяин, — сейчас для них ворота открою.
Заскрипели ворота, дружина въехала во двор.
Путники вступили в просторную избу, тепло натопленную, только дым от лучины ел глаза.
В красном углу большая полка была уставлена образами. По стенам тянулись чисто выструганные лавки, перед которыми стоял довольно большой стол. Огромная печь выступала углом из стены.
— Проголодались с дороги-то, милостивцы? Милости просим нашего хлеба-соли откушать, — предложил хозяин.
— Да кто же ты? — спросил княжий отрок.
— Меня же искали и меня же знать не изволите, — усмехнулся хозяин. — Пономарь церковный, Афанасий.
— Вот оно дело-то какое! А нам и невдомек, — пробормотал Семеныч.
Скоро на столе перед гостями появился большой горшок с кашею, и проголодавшиеся гости усердно за нее принялись. Стали расспрашивать потом и о деле.
— Рад видеть в своем доме княжеских ближних людей и много доволен, что ко мне с таким делом пожаловали. По чести, по совести все вам расскажу, но знаю, что и вы в свой черед здесь никого не обидите! — говорил Афанасий.
При слабом свете дымной лучины дьяк делал запись и подсчет, его маленькие глазки слипались, он еле водил пером.
— Ну, на сегодня довольно, чего зря жечь-то лучину, — решительно проговорил княжий отрок, — о завтра день еще успеем.
Гости улеглись по лавкам, хозяин, тщательно потушив чадившую лучину, полез на печь. Скоро в избе раздалось мерное похрапывание. В селе никто не знал о приезде княжеских людей. Явились они сюда вечером, и, кроме пономаря, никто их не видал.
Служа утреню, Афанасий передал священнику о приезжих гостях и рассказал ему, почему они остановились у него в доме.
Утомленные дорогой путники долго проспали. Афанасий не велел их будить, пока он не вернется из церкви, но Григорий проснулся раньше других. В полусне он услышал, что кто-то ходит около стола и, с обычной у ратных людей опаской, приподнял голову и стал прислушиваться. В избе еще было темно, но привыкшие к темноте глаза отрока сразу заметили какую-то белую фигуру, проскользнувшую около его изголовья.
— Кто ты? — не без тревоги со сна спросил княжий отрок.
— Оксинья… Афанасьева дочь.
Теперь только вспомнил Григорий, где он.
— Прости, красавица, — смущенно прошептал отрок, — что тебя остановил.
— Ничего, господине милостивый, тятенька велел вам на стол квасу поставить, коли испить захотите, — певучим голосом промолвила девушка.
В темноте Григорий не мог рассмотреть ее лица, но очертание фигуры говорило ему об ее высоком росте. Оксинья ушла в черную избу помогать стряпать матери. Стало светлее. Скоро вернулся из церкви и сам хозяин после ранней обедни. Григорий, уже умывшись и помолившись Богу, сидел за столом и пил квас.
— Чего ж ты, господине, так рано поднялся? Отдохнуть с пути не пришлось аль кто потревожил? — спросил хозяин.
— Пора и честь знать, выспался, пусть уж за меня Семеныч поспит.
Хозяин улыбнулся.
— Скажи, Афанасий, велика ли у тебя семья?
— Одною дочерью наградил Господь, Оксиньей звать.
— Покличь-ка ты ее сюда.
— Застенчива девица-то, не выйдет, пожалуй… — Но все-таки Афанасий пошел за дочерью. Григорию любопытно было увидеть девушку, которую он не мог разглядеть в темноте.
— Что за чудеса! — с изумлением проговорил хозяин, снова входя в избу. — Поохотилась сюда прийти, никогда допрежь с ней этого не случалось!
— Вставай, Семеныч, нечего тебе валяться, пора! — крикнул Григорий своему спутнику.
Дьяк нехотя открыл глаза.
XIX
Немного спустя в комнату вошла дочь хозяина. С нескрываемым любопытством взглянул на нее Григорий. Девушка скромно поклонилась гостям.
— Ишь ты, какая красавица! — не мог удержаться княжий отрок.
Стоящая перед ним девушка действительно была красива. Статная, высокого роста, с большими темно-голубыми глазами, с темно-русою косою, она мало походила на простую крестьянку. Плавною походкою подошла она к столу, за которым сидели приезжие, и смело подняла глаза на Григория.
— Батюшка сказывал, что ты к нам по княжему делу приехал, тягло равнять, так уж земно тебя прошу, господине, не обижай бедных!
Пораженный ее смелыми словами, не привыкший, по обычаям того времени, чтобы женщина первая начинала разговор, Григорий не знал, что и сказать в ответ.
— Не обессудь, господине милостивый, на слова Оксиньи, — проговорил хозяин, — она у нас так приучена, чтобы говорить одну правду.
— Ой, не следовало бы девке раньше других говорить, — с неудовольствием сказал Семеныч.
— Не тебе судить, дьяк, — возразил Григорий, которому понравилась смелая речь девушки, — правду всякий сказать может.
