Евгений Клюев - От шнурков до сердечка (сборник)
– Скажите, а это действительно крайний случай?
И только при несомненно положительном ответе принимало на себя кусочек орехового торта – правда, скорчив предварительно такую гримасу, что у всех надолго пропадал аппетит. Кстати, чаще всего именно тот кусочек орехового торта, который подавали на Блюдечке-с-Золотой-Каёмочкой, так и оставался нетронутым.
«Пожалуй, пришло время отказаться от ореховых тортов, – решило однажды Блюдечко-с-Золотой-Каёмочкой. – Пусть их подают на чём-нибудь ещё: в доме достаточно всякой обычной посуды!» Поэтому когда очередной кусочек орехового торта завис над ним, оно совершенно демонстративно опрокинулось – и ореховый торт полетел прямёхонько на брюки какого-то гостя.
С тех пор ореховый торт на Блюдечко-с-Золотой-Каёмочкой уже не клали – и у Блюдечка-с-Золотой-Каёмочкой появилось больше свободного времени для размышлений о том, что оно лучше всех на свете. Ведь действительно лучше всех… ничего не скажешь.
Но, между прочим, в шоколадном торте тоже не было ничего особенно хорошего. Шоколадные торты – они жирные и плохо отмываются… А кроме того после них на поверхности остаются некрасивые коричневые разводы, которые только портят внешний вид, иногда даже закрывая часть золотой каёмочки. И, наконец, очень неприятно, услышав вопрос: «Кто сегодня моет грязную посуду?» – понимать, что «грязная посуда» – это в том числе и ты. Короче говоря, одни неудобства с шоколадным тортом, ну его!..
При следующем чаепитии кусочек шоколадного торта соскользнул прямо на шёлковую юбку. Юбка, разумеется, была испорчена, но зато и с шоколадным тортом оказалось покончено. Прощай, жирный шоколадный торт, знай своё место!
Теперь Блюдечко-с-Золотой-Каёмочкой подавали на стол совсем редко: только тогда, когда угощали кого-нибудь апельсинами. Но апельсинами далеко не всегда угощали, так что у Блюдечка-с-Золотой-Каёмочкой появилось ещё больше времени для размышлений о том, что оно лучше всех на свете. Правда, с этим никто и не спорил.
Вот только этот апельсиновый сок… Он такой липкий! Когда он засыхает – а засыхает он, честно говоря, довольно быстро! – пальцы начинают прилипать к блюдечку, и какой-нибудь неосторожный гость очень даже легко может уронить его на пол, а там… В общем, всё было ясно: от апельсиновых долек следовало избавляться как можно скорее. И, выбрав подходящий момент, Блюдечко-с-Золотой-Каёмочкой спровадило дольку апельсина непосредственно в раскрытую сумочку гостьи, достававшей оттуда ослепительной белизны носовой платок, – на него-то и упала долька апельсина.
С этих пор всё свое время Блюдечко-с-Золотой-Каёмочкой могло посвятить размышлениям о том, что лучше его нет никого на свете. Так оно и поступило. Его больше никогда не доставали с полки и не подавали на стол. В конце концов оно настолько запылилось, что золотая каёмочка перестала быть видна. Впрочем… если ты уверен в том, что лучше тебя нет никого на свете, такие пустяки тебя уже не волнуют!
Когда распустились все цветы
Невозможно, просто-таки невозможно красивая Белая Бабочка, похожая на сновидение, Бог знает откуда выпорхнула в жизнь – и сразу попала в сад. Сад не удивил Белую Бабочку: бабочки всегда думают, что жизнь есть сад. К тому же ничего особенно интересного в саду пока и не было: весна пришла недавно – и цветы ещё не успели распуститься. «Скучновато здесь!» – подумала Белая Бабочка и от огорчения присела на совсем тоненький Зелёный Побег, почему-то раньше других вылезший из земли.
– Я люблю Вас, – сказал он вдруг, и Белая Бабочка вздрогнула от неожиданности: шутка ли – в первый же день услышать такое в свой адрес, да ещё и непонятно от кого!
Белая Бабочка осторожно приподняла крылышки, чтобы получше разглядеть влюблённого. Влюблённый же оказался таким тоненьким – смотреть больно! Впрочем… была весна, светило солнце – и свежая зелень, конечно же, радовала глаз. Зелёный Побег понравился Белой Бабочке: очень милый Зелёный Побег – что ж тут скажешь!
– Я люблю Вас! – повторил он: других слов ему так пока и не вспомнилось.
Белая Бабочка благосклонно улыбнулась в ответ. Она улыбнулась настолько нежно, что Зелёный Побег от радости сразу же подрос на целый миллиметр. А Белая Бабочка снова подумала: очень милый Зелёный Побег! И медленно полетела над Садом – невозможно, просто-таки невозможно красивая Белая Бабочка.
Зелёный Побег любовался ею с земли. Он так всматривался вверх, что подрос ещё на два миллиметра – сам и не заметив этого: Зеленый Побег не замечал теперь ничего, кроме Белой Бабочки, Белой Бабочки, Белой Бабочки… Миллиметром выше, миллиметром ниже – какая разница!
А Белая Бабочка, налетавшись над садом, снова присела отдохнуть на Зелёный Побег.
– Теперь, когда Вы так вытянулись, – сказала она, – я хотела бы ещё раз услышать Ваши слова.
– Я люблю Вас! – охотно отозвался Зелёный Побег, тем более что других слов он так до сих пор и не вспомнил.
– И я люблю Вас, – призналась Белая Бабочка неожиданно для себя и хотела исправиться, добавив «кажется», «может быть» или что-нибудь в этом роде, да не стала, потому что была весна, светило солнце – и свежая зелень, конечно же, радовала глаз: ещё бы не радовать!
Зелёный Побег чуть не превратился в могучее дерево: шутка ли – услышать такое в свой адрес, да ещё от Белой Бабочки!
– Неужели? – только и смог выговорить он: ему наконец удалось вспомнить ещё одно слово.
Белая Бабочка ласково потрепала его крылышком и опять взлетела покружить над садом. Теперь всякий раз, как она опускалась на Зелёный Побег, тот признавался ей в любви – и Белая Бабочка тоже признавалась в ответ: до чего же всё это было хорошо! От каждого такого признания Зелёный Побег немножко вырастал – по-прежнему не замечая своих успехов, да и ничего не замечая вокруг себя.
Когда Белая Бабочка в очередной раз присела на Зелёный Побег, она вдруг сказала:
– Как я хочу, чтобы распустились наконец все цветы! Я просто мечтаю увидеть много распустившихся цветов сразу. Милый Зелёный Побег, признаюсь Вам по секрету, мне уже надоело раскрывать их мысленно, в своем воображении… а я в последнее время этим одним и занимаюсь. – И, оторвавшись от Зелёного Побега, она снова взлетела над садом.
Зелёный Побег так качнуло в сторону, что чуть было и вовсе не вырвало из земли.
– Зачем? – только и прошептал он вслед.
И правда: зачем Белой Бабочке нужны распустившиеся цветы, если она любит его?
Что же касается цветов, то, конечно, все они распустились в свой черёд – и действительно были прекрасны. «Жизнь есть сад!» – ликовала Белая Бабочка, разглядывая их… все вместе и каждый цветок в отдельности. Оно и понятно: бабочки всегда думают, что жизнь есть сад.
Распустились, стало быть, тюльпаны, смутив взоры золотой своей сердцевиной, размохнатились пионы, заманивая в душистые свои дебри, медленно раскрылись розы, обнаружив причудливые свои лабиринты… – о, сколько впечатлений для Белой Бабочки, сколько новых волнующих впечатлений! Без устали порхала она над садом и вновь и вновь без памяти влюблялась в каждый цветок на своём пути…
Другие бабочки прилетели в сад – и теперь уже все вместе кружились в душистом воздухе, опускаясь то на тюльпан, то на пион, то на розу… Ничего удивительного: это лето пришло – и у лета с собой было много цветов.
А Зелёный Побег? Да где же он, Зелёный этот Побег? О нём не помнит даже Белая Бабочка – так стоит ли нам вспоминать! Скорее всего, его просто выдернули из земли при прополке сада: сорная трава не должна мешать цветам цвести и распускаться. Одно дело – была весна, светило солнце и свежая зелень, конечно же, радовала глаз… и совсем другое дело – лето, когда любому становится ясно: жизнь есть сад!
Ключик в связке ключей
Связка ключей лежала в кармане и время от времени позванивала. И правильно делала: связки ключей обязательно должны время от времени позванивать. Если связка ключей не позванивает, значит, потерялась. А уж если потерялась – сами понимаете…
Конечно, ключи в связке – все вместе и каждый в отдельности – тоже понимали, к чему это может привести, так что они позванивали изо всех сил. Причём не просто так позванивали, а по делу:
– Отоприте прихожую, отоприте!
– Отоприте подвал, отоприте!
– Отоприте письменный стол, отоприте!
– Диги-дон, диги-дон, дон!
Только вот что касается этого последнего по-зва-ни-ва-ния… оно было странным. И немножко раздражало – как всякий случайный шум поблизости. Всё время хотелось спросить: «Что значит это «диги-дон, диги-дон, дон», простите? И как с этим «диги-дон, диги-дон, дон» быть?»
А с прихожей, подвалом и письменным столом всё было вроде бы ясно.
Но… «диги-дон, диги-дон, дон» – звенел Ключик-в-Связке-Ключей – и раздражало не столько даже это «диги-дон, диги-дон, дон», сколько безмятежность самого Ключика-в-Связке-Ключей: казалось, его вообще не волнует, понимает ли кто-нибудь соответствующее «диги-дон, диги-дон, дон», а тем более – понимают ли это «диги-дон, диги-дон, дон» правильно! Он позванивал себе – явно не по делу! – и был при этом маленьким, фигурным и каким-то вызывающим. Впрочем, большие ключи им не интересовались: у них и без него забот было много!
