Иван Данилов - Лесные яблоки
На плацу возле танка играла малышня. Повиснув животами на стволе, ребятишки пробовали повернуть башню. Я взглянул на них, и меня осенило:
— Мишк, а что, если на танке попробовать?
— Чего?
— Ну пахать… вместо коров.
— Он же негодный.
— Может, стрелять негодный, а пахать можно?
— Нет, у него мотор неисправный. Я слыхал.
— А если заменить мотор на тот, что у вас, от «катюши»?
— Не получится, то совсем другое.
Мне показалось, что Мишка хитрит, ему просто жалко ту штуку, и я начал его убеждать:
— Чего ты боишься? Кресалом опять будем высекать огонь.
Вот пристал! — обозлился Мишка. — Не понимаешь, так не говори. У танка двигатель внутреннего сгорания, а это просто динамо.
— Все равно. Давай у председателя спросим. Может, чего можно сделать? Из эмтээса, может, кто-нибудь наладит.
…Возвращаясь с горы, мы увидали в колхозном правлении огонек и направились туда. Буланкин сидел один. Придавив культей толстую тетрадь, он левой рукой выписывал из нее себе в блокнот какие-то цифры.
— Вы чего? — Кузьма Платонович резко поднял от стола голову, и его левая изуродованная щека задергалась.
Мы рассказали про танк. Председатель улыбнулся.
— В грамотешке я, ребятки, не силен, — признался он, — но не думаю, чтоб солдаты бросили годный танк. Да и нельзя им пахать. Он же брюхом будет все топтать. — И опять улыбнулся. — Молодцы, что болеете душой о колхозе, но… — И председатель развел руками.
Весенняя пора быстротечна. Не успеет вербный цвет осыпаться на землю белым пухом, как припечет солнце, надолго установится жара и закруглевшие яблоки в садах обольются легкой розовостью. Вольготная жизнь в эту пору у парнишек — сады еще редко кто караулит, а пресные яблоки можно есть с самой завязи. Набив медовками карманы, пацаны ватагами и по одному спешат на реку.
…Солнце свалилось на край неба, а на ивовом кукане болталось всего с десяток серушек. Вот-вот должен был начаться клев голавлей. Я сидел на обрыве, следил за поплавком. Поймать бы парочку голавлей, и было бы на хорошее жарево. Не зря же ушел я в такую даль — за поворот реки, куда редко кто из родничковцев заглядывает. Но поплавок спокойно лежал на воде, и мне надоело на него глядеть. Я воткнул удилище и, сняв с себя тельняшку, спустился под яр постирать ее. Полоская тельняшку, увидел вдруг краем глаза, как удилище качнулось. Обдираясь об кусты, цепляясь за вымытые из земли корни, ринулся к удочке, рванул ее, и на траве заплясал громадный, чуть ли не до локтя, серебристый подлещик. Он на лету сорвался с крючка, и я кинулся на рыбину животом, но в это мгновение подлещик, изогнувшись, подпрыгнул и бултыхнулся в воду.
Я чуть не заревел от досады. И почему это самая крупная рыба всегда уходит? Ладно еще, когда срывается в воде, а тут с берега упустил. Я поднялся на ноги и стал вытирать с ушибленного живота грязь. Даже забыл про тельняшку. Вспомнив о ней, поспешил к спуску и тут, на стежке, лицом к лицу столкнулся с Енькой. От неожиданности Енька резко остановилась и чуть не выронила из рук ведерко.
— Ой, как напугал! — сказала она, приходя в себя.
— А ты чо тут? — спросил я грубовато. Было неловко стоять перед ней с грязным животом.
Ходила за грибами. — Енька качнула в мою сторону ведерко.
— Шла, шла и заблудилась. Спасибо, реку увидала. — Немного помолчав, она сказала: — Ты не идешь домой? А то я и сейчас плохо знаю, где дорога.
— Чего тут знать-то? Пройдешь вон ту вербу — и вправо, — указал я. — А вообще-то я тоже иду. Охолонусь лишь да удочку смотаю.
И о чем это люди разговаривают между собой? Тут вот идешь и двух слов не придумаешь. Вдалеке показалась дорога.
— Вон лесная яблоня, ее всегда издали видно, приметь, — посоветовал я Еньке. — От нее как раз поворот к станице.
У яблони Енька остановилась, сорвала несколько маленьких твердых плодов и, раскусив, поморщилась.
— Сейчас они горькие, — заметил я. — Их только поздней осенью собирают.
Енька показала на макушку высокого дуба.
— Я знаю. Это коршуниное. Мы весной яйца у них сняли.
— Лазили на такую высоту? — удивилась Енька. — Страшно как.
— Прям… Хочешь, залезу на колокольню?
Енька посерьезнела и, сдвинув длинные брови, спросила:
— Умнее ты ничего не мог придумать?
— А яблок хочешь? Медовок? Принести?
Енька чуть смутилась:
— Принеси.
— Сейчас. Будем идти мимо сада Исая, и я залезу.
— А если он выстрелит? — испугалась Енька.
— Не заметит, — уверил я.
Чтобы Енька не боялась, я рассказал, как однажды летом мы впятером лазили на колхозный виноградник и как сторож стрелял в нас, а мы все-таки нарвали винограда. Рассказывая, я и сам уже верил, что это был дерзкий налет, хотя помню, что сорвать мы успели всего по кисти и сторож стрелял лишь один раз, да и то в воздух.
Возле затененного сада мы постояли, прислушиваясь. Было тихо и от того немного жутко.
— Не надо лазить, — вдруг решила Енька. — Я совсем не хочу яблок.
— Обманываешь, — не поверил я.
— Да и совестно. Мы с Талей подруги.
— Мы что, у нее воруем?
Я сразу нашел медовку и, вскарабкавшись на нее, начал рвать и бросать за пазуху крупные яблоки.
— Я так боялась, — призналась Енька, когда я вернулся из сада.
Достав из-за пазухи яблоки, я протянул их Еньке, и тут совсем рядом кусты зашелестели. Теряя яблоки, мы кинулись вдоль улицы и услышали за собой гулкий топот. Он был все ближе и ближе. Я обернулся: задрав хвост, за нами мчался белый теленок.
В сумерках за церковной оградой собрались мальчишки и девчонки — человек пятнадцать, даже с других улиц тут были: Клок и Волдырь. Володька в последнее время зачастил на нашу улицу, стал дружить с нами, заступается за Тальку…
Мальчишки сидели на каменном пороге церкви, рассуждали про войну, гадали, когда наши дойдут до Берлина. Невдалеке в отдельный кружок сбились девчонки, шушукались, смеялись.
— Ребята, давайте в казаки-разбойники! — не подходя к нам, крикнула Енька.
Мы переглянулись.
— Давайте. Нам все равно.
Когда стали делиться, одного человека не хватило.
— Талька-то чего не пришла? — спросил Волдырь.
— У нее же отец… — начал было я.
— Не пустил, что ль?
— Да нет, — объяснила Енька, — заболел тяжело.
— Заболел! — усмехнулся Мишка. — Крапивой себе ноги настегал, чтоб распухли. Повестка из военкомата ему пришла. Он сдрейфил и перестарался.
— Если узнают — будут судить, — вставил Клок.
— А чего узнавать-то? — дернул плечами Мишка. — Он не скрывает. Только говорит, что ломило ноги, хотел полечить.
— Давайте играть, — прервал я разговор. — Пусть казаков будет меньше.
Казаки ушли на другую сторону церкви, и мы стали прятаться. Енька, Мишка и я убежали на пустырь, за кусты бузины. Казаки долго шныряли по плацу, заглядывали за телеграфные столбы и наконец поймали Волдыря. Мы побежали к нему на выручку. Осветив нас, мимо проскочила военная машина и свернула в нашу улицу. Я проводил ее взглядом.
— К Буланкину, — сказал Мишка. — Кто-нибудь из района. Отбив Вовку, мы опять разбежались. В этот раз мы с Енькой оказались вдвоем за танком. Казаки несколько раз оказывались рядом с нами, заглядывали внутрь танка, но нас не заметили. Вот опять послышались шаги.
— Тише, — прошептала Енька, замирая.
— Женя, Енька! — раздался рядом голос тети Мани. Мы выглянули из-за танка. У церковной ограды стояли тетя Маня и еще кто-то. Енька неуверенно направилась к ним, потом рванулась с криком:
— Папа, папочка!
Все — и казаки и разбойники — выскочили из своих укрытий и издали глядели, как отец обнимал Еньку и как она прижималась головой к его груди.
Шумно, весело они пошли по улице, а мы, теперь уже вместе и мальчишки и девчонки, молчали. Игра распалась. Идти домой тоже не хотелось.
— Давайте пройдемся по нашей улице, — предложил Мишка. — Чего тут сидеть?
Все молча согласились. Мы шагали по улице, на которой впервые за много дней появился человек с войны. Дошли до первых дубков и повернули обратно. Миновав тети Манин дом, вдруг услышали за собой шаги: нас догоняла Енька.
— Девочки, мальчики, — захлебывалась она, — пойдемте к нам! Папа велел вас всех позвать!
И мы пошли в их дом. Заходили в комнату, спотыкаясь на ровном полу, задевая друг друга острыми локтями.
— Ну смелее, смелее, будущие воины! — К нам навстречу вышел дядя Костя, Енькин отец. Он был высокий, с такими же, как у Еньки, черными глазами, и вся грудь его блестела орденами и медалями.
Дядя Костя усаживал нас за столом на длинную скамью и подбадривал, а мы стеснялись еще больше. Перед нами лежали колбаса, пиленые куски сахара, чистый хлеб.
— Женя, угощай ребят, — сказал дядя Костя.
Мало-помалу мы освоились, стали негромко переговариваться.
