Иван Василенко - Артемка у гимназистов
— Воришка?
— Какой там воришка! — нахмурился Артемка. — Политический я.
— Ну? Настоящий?
Артемка подумал и с сожалением сказал:
— Нет, еще не настоящий А ты кто? Монах?
Человек поднял руку к шапочке:
— Нет, путешественник я.
— Путешественник? — Такой профессии Артемка не знал. — Это как же?
— А так. Хожу из города в город, на людей смотрю, себя показываю.
— Бродяга, — догадался Артемка.
— Ну, бродяга, — согласился человек.
— А как же тебя посадили? — заинтересовался Артемка.
— А так и посадили. Встретил одного монаха. Познакомились, выпили. А потом стали о боге толковать. Я — одно, монах — другое. Ну и подрались. Монаха выпустили, а я сижу. Паспорт, видишь, у меня украли. А шапка — это трофей победы.
— Вот оно как! — сказал Артемка с удовольствием. — А в Москве ты был?
— В Москве? Всенепременно.
У дверей кто-то завозился с замком, дверь приоткрылась и в комнату просунулась усатая физиономия городового:
— Который хлопец, на допрос!
Артемка вскочил и тут только огляделся: серые стены, сводчатый потолок, под самым потолком два узких окна за решетками, на цементном полу деревянные скамьи-лежанки. Кроме него самого и «путешественника», в камере никого.
— Ну, долго будешь оглядываться?
— Иду, — сказал Артемка. — Как тебе некогда!
По гнилой лестнице поднялись в канцелярию. Горбунов, как будто еще более сонный, чем вчера, медленно поднялся из-за стола и, закрывая от лени на ходу глаза, пошел к обитой клеенкой двери. Городовой, стараясь не стучать сапогами, забежал вперед и открыл перед надзирателем дверь.
— Иди, — буркнул околоточный Артемке. Потом выпятил колесом грудь, подобрал живот и шагнул через порог: — Господин пристав, писаку привел.
Артемка тоже вошел, но сейчас же попятился назад: за письменным столом сидел мужчина с таким лицом, будто кто в шутку к человеческому туловищу, одетому в белый, с серебряными погонами китель, приладил бульдожью голову.
— Куда! Стать сюда! — услышал Артемка густой, отрывистый бас, похожий на лай простуженной собаки.
«Теперь пропал!» — подумал Артемка и подошел к столу. На зеленом, запачканном чернилами сукне лежали две брошюрки.
— Ты что же это, мерзавец, морочишь нам голову? Отвечай сейчас же: кто пьесу написал? Ну?
Артемка посмотрел в окно, откуда светило солнце, попрощался с волей и одним вздохом сказал:
— Я написал.
— Ты? — Пристав подскочил, как резиновый мяч, и Артемка под носом у себя увидел здоровенный кулак с золотым кольцом на пальце. — Ты?
— Я, — повторил Артемка и подумал: «Ударит — укушу».
Вероятно, эта же мысль отразилась и в его глазах: пристав быстро отдернул кулак, сел, отдышался и уже совсем другим тоном сказал:
— Дурак! Научили тебя гимназисты, ты и повторяешь ерунду, пользы своей не понимаешь. Ну кто поверит, что сапожник, да еще мальчишка, может пьесу написать! Дурак и есть.
Потупясь, Артемка молчал.
Горбунов шумно вздохнул и отрекомендовал:
— Он, господин пристав, вредный мальчишка, его добром не уломаешь.
— А вот мы его подержим на одной селедке да без воды, он и заговорит. Уведите его!
Артемка подумал: «Стану я есть твою селедку! Дурака нашел».
В камере, как только закрыли дверь, «путешественник» спросил:
— Били?
— Селедкой морить будут, — сказал Артемка и попросил: — Ну, рассказывай.
— Это про что?
— Да про Москву же. Какая она? Верно, народищу там!
«Путешественник» оказался словоохотливым, и Артемка до сумерек слушал его рассказы о далекой огромной Москве, где все как в сказке. Но вот черного великана Пепса «путешественник» там не встречал, и где помещается школа, в которой «учат на актеров», тоже не знал.
К селедке Артемка так и не притронулся. Чтобы не соблазниться, он предложил ее Акиму Акимовичу (так звали «путешественника»), а сам только глотал слюну да хмурился.
Когда стемнело, в решетке окна зашуршала бумага и что-то похожее на мячи стало падать на пол. Артемка и Аким Акимович вскочили и зашарили руками.
— Лимон! — крикнул Артемка, нащупав что-то круглое, в мягкой кожуре.
— Апельсины, — поправил Аким Акимович, нюхая поднятые два плода.
Не успели они обшарить весь пол, как сверху опять что-то упало.
— Колбаса! — с радостью вскрикнул Артемка.
— А от Леночки — шоколад, — сказали сверху шепотом, и новый предмет увесисто стукнул Артемку по голове.
— А ну, геть от окна! — крикнул кто-то. Послышался топот, и все стихло.
От апельсинов Аким Акимович самоотверженно отказался, но остальное ел с удовольствием.
— Вам, политическим, живется легче! У вас солидарность, — завидовал он, жуя колбасу.
— Угу, — мычал Артемка с набитым ртом, — у нас это самое… Будь покоен…
Ночью в камеру натаскали пьяных. Они буйствовали, свирепо ругались, стучали кулаками в дверь, но потом валились на пол и засыпали. Утром их выпустили. Артемка с Акимом Акимовичем опять остались одни.
— Ну, рассказывай дальше, — потребовал Артемка.
Аким Акимович принялся было описывать «царь-пушку», но тут открылась дверь, и городовой внес огромную ржавую селедку.
— На, — положил он ее перед Артемкой на скамью, — ешь!
— Сам ешь! — озлился Артемка.
— Ешь, говорю, а то силком в рот засуну!
Артемка проворно залез под нары. Сопя, городовой потянул его за ноги. Артемка вырвался и вскочил на нары. Когда наконец запыхавшийся усач притащил его к скамье, там лежали только голова и хвост.
— Де вона? — вытаращил глаза городовой.
— Селедка? — спросил Аким Акимович, невинно посвечивая синевой глаз. — Я ее скушал.
Городовой хотел было раскричаться, но только плюнул.
Утром следующего дня Артемку под конвоем повели через весь город в полицейское управление.
Кто написал «Разбойников»?
В большой комнате, за столом под царским портретом, Артемка увидел седую, веником бороду и сразу узнал в обладателе ее того самого полицейского офицера, который так кричал в цирке на бедного Пепса.
«Ну, теперь пропал окончательно!» — подумал Артемка и даже глаза закрыл.
Полицмейстер поднял голову и долго не моргая смотрел на Артемку. Потом отхлебнул из стакана крепкого до черноты чая, вытер усы и спросил:
— Ты сапожник?
— Сапожник, — подтвердил Артемка.
— А может, ты писатель?
— Писатель, — вздохнул Артемка.
— Так, — сказал полицмейстер. — Значит, ты и романы писать умеешь?
— Нет, романы не умею.
— Только пьесы?
— Да.
— Он драматург-с, хи-хи-хи-с! — почтительно засмеялся прилизанный мужчина, тоже в полицейской форме, но без шпаги.
— Ну, вот что, Загоруйко, — так, кажется, твоя фамилия? — дам я тебе бумагу и карандаш, а ты садись и пиши пьесу. Напишешь — выпущу, не напишешь пеняй на себя. Согласен?
— Согласен, — сказал Артемка, а сам подумал: «Поведут обратно — дёру дам».
— Петр Петрович, дайте ему бумаги, а денька через два пусть опять приведут его ко мне.
Оставляя на паркете следы босых ног, Артемка пошел вслед за «прилизанным» в канцелярию. Там ему дали двадцать четыре листа линованной бумаги и огрызок карандаша. Затем «прилизанный», или, как его почтительно называли плюгавые, в потертых штанах писари, «господин секретарь», щелкнул Артемку по носу и приказал конвоиру:
— Веди обратно!
Конвоир взял Артемку за ворот да так этот ворот до самого участка и не выпустил.
— Били? — опять осведомился Аким Акимович.
Артемка положил бумагу на лежанку и утер с лица пот:
— Нет еще. Обещали через два дня.
Потом лег и принялся думать.
Аким Акимович успел описать всю Москву, как она выглядит с колокольни Ивана Великого, а Артемка все смотрел в потолок и думал.
Наконец он сказал:
— Нет, с непривычки трудно.
— Что трудно? — спросил Аким Акимович.
— Пьесы писать трудно. Думаю, думаю и никак не придумаю. А требуется к сроку. Понял?
— Нет, — признался Аким Акимович, — не понял.
Пришлось Артемке рассказать всю свою историю.
— Теперь понял, — засмеялся Аким Акимович. — Ничего тут трудного нет. Дай знак своим гимназистам, они тебе в окошко чего-нибудь и спустят, пьесу какую-нибудь. Мало их, пьес-то! Перепиши — и конец! Разве полиция разберет!
— Ох, черт! — удивился Артемка хитроумию «путешественника». — А я и не догадался!
Гимназисты спустили в окно толстый том драм Шиллера, и утром следующего дня Артемка, высунув от старания кончик языка, уже выводил на первом листе бумаги:
«РАЗБОЙНИКИ»
Драма в 5 действиях
Сочинение Артемия Загоруйко
И двое суток не думал больше ни о полицмейстере, ни о гимназистах — так увлекся «сочинительством».
