Леонард Пирагис - Красавчик
Кухарка меж тем собрала на и стол. Добрая женщина суетилась так, как будто принимала самых дорогих гостей.
Друзья совсем не чувствовали голода, и заботы кухарки только смущали обоих. Митька хмурился и в душе далеко не благословлял кухарку. Ему хотелось уйти поскорее, а судя по тому, как хлопотала Фекла, трудно было надеяться скоро развязаться с ней.
— Кушайте, милые мои… Кушайте, ангельчики…
«Ангельчики, — ухмыльнулся про себя Митька, — тоже сказала! Знала бы только…»
За стол все-таки пришлось сесть. Фекла пуще засуетилась, накладывая на тарелки всякой всячины.
— Кушайте, родненькие, кушайте… Вот курочки кусочек положу… Кушай, милый… Вот котлеточка еще… Кушайте, сиротиночки вы мои…
В заботах кухарки было что-то чисто материнское. В жалостливых ласках, которыми она осыпала друзей, сквозило нечто такое, что смущало обоих. Приятели недавно сытно поели в чайной у станции и теперь через силу проглатывали вкусную пищу. Это огорчало сердобольную женщину.
— И что это вы плохо кушаете? Вы не бойтесь, родненькие… Ведь барыня сама велела…
Митька поблагодарил и намекнул на то, что им нужно торопиться.
— К утру в Сестрорецк нужно попасть, — заметил он, поднимаясь с табурета. Красавчик последовал его примеру.
— Так и покушайте на дорогу, а то как же на голодный живот идти?
Она неудомевающе развела руками.
— Как же так?
«И пристала же!» — с сердцем подумал Митька.
— Спасибо, благодетельница, — по-нищенски приниженно поблагодарил он, — сыты мы, спасибо… Дай Бог здоровья тебе.
Кухарка совершенно растрогалась.
— Не стоит, милые вы мои… Ну Христос с вами, идите… Дайте-ка я соберу вам поесть в дорогу.
И когда, наконец, друзья выбрались из гостеприимного дома госпожи Шахматовой, в руках Красавчика был увесистый кулек с разными закусками.
— Ну что, брат, — торжествуя спросил Митька, когда дом Шахматовой скрылся за кучей деревьев, — худо разве вышло? Вона сколько добра у нас теперь.
Лицо его расплылось в лукавую, довольную улыбку.
— Тута, брат, хлопая кулаком по свертку с одеждой, — продолжал он, — не только рубахи, а и штаны и, пожалуй, сапоги есть… Ну да, вона, вишь прощупываются… Погляди на…
— Видишь, что значит уметь, как за дело взяться…
Красавчику не понравился самодовольный хвастливый тон приятеля.
— Вышло не худо, — заметил он, — а все барыня. Добрая она.
Он ощущал еще на щеках прикосновение мягких ароматных рук, а на лбу — нежный поцелуй. Было как-то приятно и грустно. Что-то теплое, как ласка матери, охватило душу и мягкой грустью присосалось к ней.
— Добрая, хорошая барыня, — снова повторил он…
— Добрая, — согласился Митька. — Это верно.
Выбрались на поле. Последние лучи солнца таяли на хмурой зубчатой стене леса. Легкий туман клубился вдали, всползал на деревья. Казалось, белая ночь выдвигала полчища призраков, чтобы захватить мир, погрузить его в странное бледное очарование.
IV
Художник Борский
Было раннее утро, и прохладную полутень леса только в вышине прорезали красные солнечные лучи, румянцами горя на верхушках сосен. Розовая дымка тумана стлалась по озеру, и в спокойной тихой воде отражались червонные пятна облаков и застывший, словно очарованный лес, громоздившийся по уступам берега.
Митька и Красавчик успели позавтракать уже и выползли из своего нового убежища — пещеры, открытой Митькой во время прошлогодних скитаний.
Пока еще не было никаких планов относительно предстоящего дня, и приятели расположились на берегу. Митька курил и щурился, следя за голубоватыми струйками дыма. Красавчик сидел возле него, обхватив руками колени и задумчиво глядел на озеро.
Нежный розовый туман постепенно таял, словно кто-то осторожно сдувал его. И яснее становилась даль, четче вырисовывались очертания деревьев на противоположном берегу и домиков, ютившихся под ними. Уходили последние призраки белой ночи, скрытой под мутным покровом загадки и озеро, и небо, и лес, и дома.
Проснувшийся лес был полон птичьим гамом и теми особенными таинственными звуками, в которых скрыта жизнь леса, его могучее дыхание.
Кликала тоскливо кукушка и отзывался ей деловитый стук дятла, словно молоток неутомимого столяра… Тревожно каркнула ворона вдали и затрещало где-то в лесу, словно упал кто-то большой и тяжелый.
Векша мелькнула в воздухе пружинным скачком и крикнула, точно у нее захватило дыхание от головоломного скачка. Покачалась на тонкой ветке и снова прыгнул, резко крикнув; так в цирке подбодряют себя криком гимнасты, совершая головоломные сальто-мортале.
Красавчик слушал звуки леса, следя взглядом за рассеивающейся дымкой тумана, и на душе у него было светло и легко, розово от нежного тумана на озере, от клочков легких облаков, купающихся в золотом солнечном море.
Больше недели жили приятели в пещере над лесным озером. Место было глухое безлюдное. Только по ту сторону озера лепились к крутому берегу несколько домиков рыбачьего поселка, а кроме него кругом на несколько верст не было жилья. Пещеру надежно охраняли от постороннего взгляда густые кусты. Они казалось всползали по отвесной стене и никому не могло прийти в голову искать среди них отверстия пещеры.
Внутри пещера была довольно просторна: приятели отлично устроились в ней. Каменистый пол устлали слоем листьев; из них же соорудили две мягкие отличные постели. Тюремные куртки заменяли одеяла. В общем, это было восхитительное убежище, которое Митька не без гордости величал «нашим домом». Красавчик находил, что не гордиться таким домом невозможно, хотя он и был не так великолепен, как тот чудесный дом в дачном поселке, который положительно не выходил у него из головы.
Больше недели друзья прожили, ничего не делая, ни о чем не заботясь: милостыня, собранная Митькой, кормила их.
Спокойная жизнь в лесной глуши вносила покой и в душу Красавчика. Прошло так мало времени со дня побега из тюрьмы и еще меньше со дня последнего нищенства, а Красавчику казалось, что все это было давно, очень давно. Даже хищный образ Крысы как-то затуманивался в памяти, и прошлое походило на страшный сон, который кончился наконец.
Друзья не вспоминали прошлого. Митька иногда от скуки, пускался в область воспоминаний. Он рассказывал другу кое-какие эпизоды из своей, фартовой деятельности. Все это были подвиги, которыми Митька гордился и которые создали ему славу ловкого карманника. Он воодушевлялся при этом, снова переживая все опасности и приключения, которыми была его память.
И не просто от скуки Митька рассказывал обо всем этом. Он питал в душе надежду что Красавчика увлекут его рассказы и с осени он бросить свое ремесло плакальщика. Относительно дальнейшей жизни у Митьки не было никаких грез и мечтаний. Он знал, что осенью придется кончить привольную жизнь в лесу и взяться за старое ремесло. И когда Красавчик делился С НИМ мечтами о неведомой новой красивой жизни, он слушал его с недоверчивой улыбкой, как слушает взрослый лепет ребенка. Потом сердился вдруг и обрывал фантазию друга:
— Полно врать-то!
Он снисходительно относился к мечтам Красавчика, не придавая им значения, и в то же время решил с осени вывести друга «в люди». Это значило, что Шманала хотел сделать его своим неразлучным другом и товарищем по профессии.
Быть в приятельских отношениях с «плакальщиком» казалось зазорным. Товарищи фартовые обязательно засмеют. Это впрочем не очень беспокоило — все знали, что с Митькой шутить опасно, хотелось просто помочь другу устроиться лучше. В своих силах Митька не сомневался. Он знал, что под его руководством самый захудалый «плакальщик» быстро превратится в опытного карманника. Многие из плакальщиков лопнут от зависти, узнав, что сам Шманала взялся руководить Красавчиком. Это тоже льстило.
Но Красавчик странно относился к рассказам Митьки. Описание самой ловкой кражи выслушивал он вполне равнодушно. Только когда рассказ касался какого-либо опасного момента, столкновения с сыщиком или полицейским, из которого Шманала ловко выпутывался. — Красавчик возбуждался. Но и тут его возбуждала главным образом не прелесть опасностей воровской жизни, а страх за участь друга, смешанный впрочем с долей своеобразной гордости за него. Равнодушие приятеля огорчало Митьку, но он не оставлял надежды, решив, что до осени времени много.
День окончательно сменил ночь. Растаяла дымка тумана на озере и засверкало, заискрилось оно под лучами солнца.
От домиков на противоположном берегу, казавшихся за далью какими-то игрушечными хибарками, скользнуло по глади воды несколько лодок… Взметнулась из ближнего затона большая серая птица и, тяжело хлопая крыльями полетела над водой.
Митька докурил «цигарку», сплюнул и обернулся к другу. Он хотел сказать что-то, но взглянул ни озеро и на минуту приковался взглядом к лодкам. Острый глаз его различил по-видимому что-то занятное. Митька хмыкнул под нос, точно смеясь над чем-то в кулак и хлопнул по плечу Красавчика.
