Дина Бродская - Марийкино детство
«Была не была», — подумала Марийка и, стуча башмаками, подошла к карточному столу и остановилась сбоку.
«Была не была», — подумала Марийка и, стуча башмаками, подошла к карточному столу.
Все дети двинулись вслед за ней. Они толпились за её спиной и хихикали.
Дамы заулыбались и поднесли к глазам лорнеты. Ванда подбежала к своей матери и начала ей что-то шептать на ухо.
Марийка стояла молча и тяжело дышала. «Комман, комман, комман», — твердила она про себя, чтобы не забыть.
— Ну, говори же, — толкнул её кто-то в бок.
Она перекрестила живот маленьким крестиком и тихо, почти шёпотом, сказала:
— Комман ву портэ ву, мосье?
Шамборский держал в руке сложенные веером карты и так близко поднёс их к носу, точно принюхивался.
— Я пасс, — произнёс он, обращаясь к толстому старику, сидевшему напротив.
— Говори громче, — шепнули Марийке сзади.
Она ещё раз перекрестилась и сказала очень громко и ясно:
— Комман ву портрет ву, мосье?
Шамборский оглянулся и рассеянно сказал «Да-да», а все захохотали, потому что Марийка вместо «портэ» сказала «портрет». Больше всех смеялась Ляля, но Марийка не обращала на это никакого внимания. Она получила обратно носовой платок, а на остальное ей было наплевать. Ей даже сразу стало как-то скучно.
— Идёмте в залу! — закричала Ванда. — Я покажу вам свои подарки.
Ванда принесла из детской целый ворох подарков. Тут были различные игры в пёстрых картонных коробках, две куклы — одна голая, целлулоидная, другая фарфоровая, в костюме гимназистки, — рабочий ящик с маленькими ножницами; напёрстком, игольником и вязальным крючком, кукольная посуда и четыре альбома для стихов. Ванда начала читать вслух надписи на альбомах:
— «Милая именинница, храни и вспоминай тётю Нэлли», «Ванде Шамборской от Люси Некрашенко», «Вандочке на вечную-вечную память от Лизочки Стекловой».
Тут же, на первой странице, был написан акростих:
Ты хочешь знать, кого люблю я?
Его нетрудно угадать.
Будь повнимательней читая,
Я больше не могу сказать.
Каждая первая буква в строке была подчёркнута, и если прочитать их подряд сверху вниз, получалось: «тебя».
— «Дорогой Вандочке на добрую память от Марии Внуковой», — прочла Ванда и с недоумением пожала плечами. Она никогда не слыхала такой фамилии.
— Кто же это — Мария Внукова? — спрашивали дети друг у друга.
— Внукова-Лукова! — сказал Гога, и все засмеялись.
Никто из детей не знал этого имени, кроме Лоры и Марийки. Но Лоры в эту минуту не было в комнате, а Марийка постеснялась сказать, что она-то и есть эта никому не известная Мария Внукова.
Марийка снова села в угол за пальмой. Как же так? Что же теперь делать? Ванда подумает, что Марийка пришла к ней на именины без подарка.
«Сказать ей, что ли?» Сказать почему-то было стыдно.
За столом Марийка всё время молчала.
Сейчас же после чая она стала звать Лору домой. Но Лоре совсем не хотелось уходить, и Марийка просидела за пальмой ещё целый час. Наконец за Лорой прислали Катерину. Было уже десять часов, а девочек отпустили в гости только до девяти.
На дворе, счищая с липких ладоней волоски, нащипанные с пальмы, Марийка вздохнула и сказала Лоре:
— Лора, а Лора! Ты завтра скажи Ванде, что это я подарила ей красный альбом с уголками. Ладно?
— Ладно, — ответила Лора и кивнула головой.
Она понимала, как это обидно, когда приходишь на именины с подарком, а все думают, что ты ничего не подарил.
Горбатая Вера
Кроме Машки, у Марийки была ещё одна подруга — дочь печника Полуцыгана, горбатая Вера. Она жила на заднем дворе. Здесь не было ни акаций, ни зелёных скамеек. Возле ступенек, что вели к Вере, в подвал, громоздились одна на другой в несколько этажей деревянные решётчатые клетки. За решётками клевали пшено жирные нахохлившиеся куры. На каждой клетке висел ярлычок с фамилией хозяина.
Отец Веры, Полуцыган, был искусным мастером, умел складывать маленькие красивые печурки-голландки, которые забирали мало дров и хорошо нагревали квартиру. Слава о Полуцыгане шла по всему городу, и осенью, когда ремонтировались старые печи, у него отбою не было от заказчиков.
В эти дни он возвращался с работы поздно ночью, весь измазанный в жёлтой глине, а на рассвете опять уходил.
— Золотые, руки у нашего печника, — говорили про него во дворе. — Если бы он не запивал, то жил бы припеваючи…
Семья Полуцыгана занимала большую комнату в подвальном помещении. В углу возвышалась огромная замысловатая печь с двумя духовками, котлом для воды и лежанкой. Печка была похожа на дом. Котёл для воды со своей выпуклой — медной крышкой торчал над нею, как башня, а тяжёлые кованые дверцы духовок были совсем как ворота.
Возле одного из окошек стоял длинный, узкий стол, облитый клеем и забросанный обрезками картона.
Жена печника Наталья клеила за столом аптечные коробки. Наталья была очень высокого роста, костлявая, с длинными руками и ногами. Горбатенькая Вера доставала ей разве что до колен. Наверно, и печку Полуцыган сложил такую большую и высокую, чтобы жене было удобней стряпать.
Мадам Тараканова платила за каждые три коробки, по копейке. Когда Полуцыган пил, его семья с утра до поздней ночи клеила коробочки, чтобы заработать себе на хлеб. Получить заказ от Тараканихи было нелегко, и часто недели по две ребята «отдыхали», а Наталья ходила мыть каменные лестницы в парадных подъездах и помогала дворнику пилить дрова. В те дни, когда. Тараканиха давала Наталье работу, клеить приходилось не разгибая спины, потому что переплётчица сильно ругалась, если заказ опаздывал.
Горбатая Вера сидела за столом на специально устроенном для неё высоком стуле. Работала, она медленно, но очень аккуратно, её голубые этикетки со словом «аспирин» были всегда ровно наклеены и не обляпаны жёлтыми пятнами гуммиарабика, как у Сеньки. Сеньке было очень трудно усидеть на одном месте. Чуть ли не каждую минуту он вскакивал со стула и бежал к печке, где у него в баночках варились разные составы и мази, или к окошку, где сох на верёвочках огромный воздушный змей. Сеньке было одиннадцать лет, но больше девяти ему никто не давал, такой он был маленький и щупленький. Зимою он ходил в ремесленную школу, где был самым первым учеником. Какой-то гимназист подарил ему толстый старый учебник по химии. Сенька прочёл его и с тех пор помешался на разных, опытах. Он постоянно возился с самодельными приборами, раздобыл где-то надтреснутую колбу и спиртовку, перегонял воду, получал из сгущённых соляных растворов кристаллы и варил в железных банках какие-то вонючие мази.
Мальчишки прозвали его «инженером Дохлятиным», после того как он однажды выудил из канавы утонувшего щенка и целый час сгибал и разгибал его лапки, чтобы оживить утопленника.
Полуцыган строго-настрого запрещал Сеньке возиться с банками и склянками и не раз выбрасывал все его приборы в окошко.
Но через три дня Сенька как ни в чём не бывало опять варил свои вонючие составы, на окошке подвала горела синим пламенем спиртовка, в колбе булькала разноцветная жидкость, и едкий пар поднимался к низкому потолку. Только вместо консервной банки с раствором на окне теперь стояла какая-нибудь пивная бутылка с отбитым горлышком.
Когда Марийка ссорилась с Лорой, она уходила к Вере и сидела у неё с утра до обеда.
— Вот и наша помощница пришла, — приветливо встречала её Наталья.
Марийке все нравилось в подвале у Полуцыгана. Здесь всё было не такое, как у них на кухне. Печка была совсем не похожа на их плиту, а низкий сводчатый потолок подпирался деревянным столбом. Столб был со всех сторон обклеен конфетными бумажками и пёстрыми обёртками от мыла. Каждый раз, когда Вера находила красивую бумажку, она наклеивала её на столб. На втором подоконнике, свободном от Сенькиных приборов, стояли горшки с колючими бородавчатыми кактусами и геранью, или «калачиком», как её называла Наталья.
Марийка завидовала Вере, что она живёт не на кухне у чужих господ, а у себя дома, что у неё есть деревянный столб, который можно оклеивать картинками, и горшки с кактусами и «калачиками».
Марийка подсаживалась к столу рядом с Верой и брала в руки липкую кисточку. Это была хорошая работа — наклеивать на коробочки розовые и голубые этикетки, похожие на большие почтовые марки, совсем не то что чистить кирпичом ножи и вилки.
Свои коробочки Марийка откладывала в сторону, а потом пересчитывала их и с гордостью говорила Наталье:
— На восемнадцать копеек наклеила!
— Ах ты, моя помощница дорогая!
— А у меня, мама, что-то медленно сегодня дело идёт, — говорила тоненьким голоском Вера.
— Может, устала, дочка? Так ты передохни немножко. Ты ведь у нас слабенькая…
