Борис Минаев - Детство Лёвы
Я бегал вокруг стола, мешал маме, то и дело поправляя вилки и ножи, чтобы они ровнее лежали.
— Ох, ушёл бы ты куда-нибудь! — вздохнула мама. — Пойди, погуляй. Или книжку почитай.
Я послушно побрёл в свою комнату и взобрался на подоконник. Во дворе было тихо, пусто. Солнце начинало садиться на крышу шестнадцатого дома. Дальше начиналась улица Заморенова, круто бегущая вниз, с дребезжащими трамваями, а потом площадь Восстания. А на нашем Трёхгорном валу был сквер. В одном его конце был памятник Ленину, а в другом недавно поставили рабочего с булыжником. Глазницы у этой скульптуры были пустые, и я её немного боялся.
Гости всё никак не приходили.
— Сима! — крикнула мама отцу. — Может, позвонить им, а? Шестой час уже!
…И тут, наконец, они пришли.
Мне захотелось сразу броситься в прихожую. Но я взял себя в руки и продолжал смотреть в окно, хотя ничего там интересного не было.
Вот пусть гости поздороваются, расцелуются с мамой и папой, снимут ботинки, если надо, войдут в комнату и спросят:
— А где наследник-то?
Они всегда так спрашивают. Все гости. И тогда я и выйду. Спокойно и неторопливо.
…В этот момент в комнату неслышно вошёл дядя Шурик.
— Ого-го-го! — закричал он, и от испуга у меня заколотилось сердце. От испуга я чуть не шлёпнулся с подоконника. Но совсем не обиделся. Ведь праздник начался!
Когда все сели за стол, мама вдруг спросила меня:
— Эй, а ты хоть знаешь, что за праздник-то?
Я быстро прожевал и крикнул:
— Девятое мая!
— Что вы пристали к ребёнку? — возмутился дядя Юзя из Харькова. — Всё он прекрасно знает, не хуже вас! — и он возмущённо сунул в рот кусочек селёдки.
Папа как всегда молчал и только внимательно смотрел на меня. Но я действительно знал! Сколько уже фильмов я посмотрел про войну по телевизору! Как я ненавидел фашистов — высокомерных, подлых, с вечным стеклом в глазу, и вечно говорящих по-русски с противным акцентом!
— Ну, хорошо, — сказала мама. — Давайте за победу.
Выпил и я. Я очень любил лимонад, и всегда пил его, причмокивая. Но в этот раз я даже не обратил на лимонад внимания. Так, отхлебнул немножко, и всё. Мне очень нравился этот день — тихий и торжественный. Также тихо и торжественно стояли тарелки на белой скатерти, когда гости ещё не пришли. И во дворе сегодня было также тихо. И на улице.
Мама не выдержала тишины, негромко включила телевизор. Там седой генерал что-то говорил про наших славных танкистов и артиллеристов, лётчиков и моряков. Я сразу запомнил его слова. Гости зашумели, заговорили, как обычно за столом, а я думал.
…И когда стало совсем шумно, вдруг сказал:
— Мам, а можно я скажу?
— Что скажешь? — удивилась мама.
— Тост.
Дядя Юзя засмеялся и громко закричал:
— Дайте сказать тост! Ну что вы в самом деле! Мужчина ты или нет? — обратился дядя Юзя ко мне. Но я уже не смотрел на него. Я ни на кого не смотрел. Я набрал воздуха и крикнул:
— За наших славных артиллеристов, одержавших победу в Великой Отечественной войне! Ура!
— Ура! — тихонечко закричал дядя Шурик, весёлый и молодой сын дяди Юзи. Все засмеялись и немножко выпили.
— Молодец! — смачно крикнул дядя Юзя и снова положил в рот кусочек селёдки.
— Молодец-огурец! — промолвила мама и посмотрела на папу. Папа улыбался, уставившись в тарелку.
И тогда я крикнул опять:
— За наших славных танкистов, одержавших победу в Великой Отечественной войне! Ура!
Ничего другого я придумать пока не мог. Но все опять дружно засмеялись и даже захлопали в ладоши. Только мама не смеялась. Она грустно смотрела на меня. А когда все выпили, тихо сказала:
— За нашего дядю Лёшу.
И выпила одна. Дядя Лёша был мамин брат, он жил в Горьком. Папа звал его «дядя Лёша об одной ноге». Он приезжал к нам редко, ему ведь трудно было ездить. Ногу он потерял на войне.
— А за интендантов? — весело крикнул дядя Юзя. Он на войне был интендантом. «Обеспечивал войска всем необходимым», — сказал мне папа, когда я спросил его, что это значит.
Но я уже никого не слушал. Щёки у меня горели. Мне было страшно весело! Я так любил этот праздник! И этих людей! Мне так нравился мой длинный и красивый тост!
— За наших… за наших… — запнулся я.
— Ура! — тихонечко закричал дядя Шурик, и все опять засмеялись. С каким-то облегчением.
Но я вспомнил! Вспомнил, за кого ещё надо выпить!
— За наших славных лётчиков, одержавших победу в Великой Отечественной войне! Ура! — крикнул я и выпил лимонад залпом.
… Но почему-то никто уже не смеялся. Все грустно смотрели в тарелки и жевали. Стучали вилки.
Папа вышел из-за стола, взял меня под мышки и вынес в маленькую комнату.
Я ничего не понял.
— За что, пап? — тихо спросил я.
— Подумай, — сказал папа и закрыл за собой дверь.
А за дверью дядя Юзя говорил громким шёпотом:
— Ну, что вы, ей-богу! Маленький мальчик, решил всем поднять настроение. Ну и правильно, ну и хорошо. Погрустить мы и так успеем.
…Я уткнулся носом в подушку. Вдруг я всё понял, мне стало стыдно. Я шумно вздохнул и закрыл глаза. Мне сразу стали сниться разноцветные звёзды салюта и белые тарелки. Дядя Юзя из Харькова высоко поднимал в синее небо вилку с наколотым кусочком селёдки и говорил: «За наших славных моряков, одержавших победу…»
Проснулся я от пения.
Сначала пела мама.
— Синенький скромный платочек, — старательно выводила она. А гости подхватывали:
— Па-адал с опушенных плеч!
— Ты говорила! — не пел, а кричал дядя Шурик, а мама перекрывала его своим грудным голосом:
— Ты обещала!
И опять все хором:
— Синий платочек сберечь!
Вместе со всеми я шёпотом повторял знакомые, родные, любимые слова этой песни:
— За них! Родных! Желанных, далёких таких! Строчит пулемётчик! За синий платочек! Что падал с плечей дорогих!
ДЯДИНЫ ПОГОНЫ
К нам в гости опять приехал дядя Матвей, мамин брат.
Пока он обнимался с мамой, раскладывая вещи, я всё ходил вокруг и заглядывал ему в лицо, стараясь угадать — что будет, куда дядя Матвей позовёт меня и что подарит.
Но он только подмигивал и ничего не говорил.
От волнения я начал глубоко и часто дышать.
…Вообще с дядей Матвеем у меня были связаны самые разные воспоминания. И хорошие, и плохие. Хорошие — потому что дядя Матвей был шумный, весёлый человек. Плохие — потому что любил «подначивать», а я этого не любил, даже боялся.
— Не обращай внимания. Улыбайся и молчи, — учила меня мама. Но у меня никак не получалось выполнить её совет.
…В тот вечер я принёс дяде Матвею шахматную доску и погромыхал перед его носом.
— Ага! — весело крикнул он. — Заматовать хочешь дядьку?
Я молча положил доску на диван и стал доставать фигуры. Папа одобрительно смотрел сбоку. Дядя Матвей придвинул к краю доски большой живот и гулко прокашлялся.
…Каждая партия кончалась неожиданно быстро. Дядя Матвей ловко переставлял фигуры и они легко и весело окружали моего короля-тугодума. После каждой партии дядя Матвей одинаковым голосом спрашивал меня:
— Ещё? Заматовать хочешь дядьку? Ух ты какой!..
Вдруг я почувствовал набухающий в горле плотный ком. Стало душно.
Я вышел на кухню и заплакал. Мама сказала дяде Матвею — я услышал её громкий шёпот:
— Связался с ребёнком, шахматист! Проиграй хоть одну!
И дядя Матвей крикнул уже другим — недовольным и виноватым голосом:
— Эй, гроссмейстер, иди отыгрывайся!
Я помотал головой, хотя никто этого не видел. Нет. Хватит.
…Это было давно. А теперь я сидел в большой комнате и ждал. Теперь лето. Может, мы пойдём на футбол. Может, в зоопарк.
А если дядя опять начнёт подначивать? Главное — не поддаваться. Улыбаться и молчать.
Дядя вышел из кухни, вытер рот большим платком и полез в чемодан. Я даже вспотел от волнения.
Вдруг у него в руках оказался маленький бумажный сверток. Главное, подумал я быстро, не расстраиваться. Может, ерунда какая-то.
Он стоял и хитро разглядывал меня маленькими весёлыми глазками.
— Хочешь в армии служить? — спросил он неожиданно. Из кухни вышла мама и, улыбаясь, прислонилась к дверям.
Я молчал. И тоже старался улыбнуться.
— Не хочешь? — притворно удивился дядя Матвей. — Инженером хочешь? Как папка? Жаль…
Он стал медленно разворачивать сверток. Меня сорвало с дивана, и я прижался к круглому животу дяди Матвея.
— Спасибо! — крикнул я. — Спасибо большое! Очень большое!
Быстро наступил вечер. Я сидел у себя в комнате и рассматривал дядины погоны.
Это были настоящие офицерские погоны с тремя маленькими звёздочками.
Зашла мама и велела ложиться спать. Я сунул погоны под подушку и стал медленно снимать рубашку. Взрослые о чём-то разговаривали. Я решил прислушаться, как всегда, но не мог, хотелось скорей лечь и нащупать рукой холодные колючие звёздочки.
