Екатерина Мурашова - Класс коррекции
— Пошел ты! — твердо сказал Мишаня. — Мне врач сказал: будешь наркотики принимать, сразу — ослепнешь и оглохнешь. Мне это надо?
— При чем тут наркотики, Мишаня! — сказал я и сам почувствовал в своем голосе неуверенность. А что я предлагаю Мишане? Что?! — Просто есть такое место. Юрка там ходит и даже на лошади скачет, — добавил я для убедительности.
— У тебя что, Антон, крыша поехала? — в голосе Мишани послышалась тревога и даже сочувствие. — Говорили же тебе: меньше книжек надо читать!
— Хочешь попробовать или нет?! — крикнул я. — Если у меня крыша поехала, ты-то чем рискуешь? Денег мы не берем.
— Мы?
— Да, мы с Юркой.
Мишаня колебался, вращал глазами, тер нос, переминался с ноги на ногу. Видно было, что ему и хочется, и колется.
— Ладно, думай до конца уроков, — милостиво разрешил я. — А там скажешь. Мне или Юрке.
— Стеша не хочет, — грустно констатировал Юрка.
Я рассмеялся:
— А как ты узнал-то?
Спрашивать у Стеши бесполезно. Ее надо брать за руку и вести. Если она знает человека и доверяет ему, то пойдет. Куда угодно.
— Она сама сказала: «Спасибо, нет».
— Стеша сказала?! — А вот это уже интересно… Очень, очень интересно…
— Да. Мне даже показалось, что она испугалась. Она сделала вот так, — с Юркиной пластикой жест напоминал изгнание нечистой силы. — И ушла. Быстро. Ее еще какие-то парни остановили, взрослые, и чем-то угостили. Кажется, шоколадкой. Она взяла, но как будто не заметила, и дальше пошла. А потом ее Лена поймала.
Мне всегда казалось, что после всех своих несчастий Стеша хоть и мало понимает, но много чувствует каким-то другим способом. И если Юрка все точно рассказывает и она так решительно отказалась, то это что-то да значит…
— Это что-то значит, — сказал я.
— Да, я тоже так подумал, — согласился Юрка. — Ты думаешь, зря мы…
— Не знаю я, что думать! — огрызнулся я. — Но ничего не делать — это самое простое.
— Знаешь, Паскаль говорил, что если бы люди научились тихо сидеть в своих комнатах, то количество зла в мире сильно уменьшилось бы…
— Какой Паскаль? — перед моими глазами замелькали разноцветные обложки книг с монстрами, магами и инопланетными чудовищами.
— Ну, этот… математик, — сказал Юрка.
Ты… ты Паскаля читал? — я осторожно вернул на место отвалившуюся челюсть.
— Подумаешь, — Юрка улыбнулся так, словно извинялся за что-то. — Делать-то нечего было. Ноги не ходят, руки не работают, а мозги у меня, сам знаешь, в порядке…
— Да-а, — мне стало здорово и неуютно одновременно. Словно в душной комнате сквозняком потянуло.
— Ты мне когда-нибудь расскажешь? Про себя? — спросил Юрка.
— Когда-нибудь расскажу, — пообещал я, а про себя подумал, что рассказывать в общем-то нечего. — Я Паскаля не читал, только мне кажется, что он прав всего наполовину: зло, может быть, и уменьшилось бы, но ведь и добро — тоже. Согласен?
— Согласен, — сказал Юрка.
Елизавета Петровна, завуч по внеклассной работе, квадратно возвышалась над столом и терпеливо улыбалась. Улыбка походила на прямоугольник, в котором длина раза в четыре превосходит ширину. Сергей Анатольевич, молодой географ, стоял перед ней. В течение разговора она уже два раза предлагала ему сесть, он садился, но тут же снова вскакивал. В предбаннике кабинета прятался за дверью тихий Игорь Овсянников, вызванный к завучу за очередную проделку. Понятно, что предстать пред светлые очи он не торопился и с любопытством прислушивался к происходящему в кабинете.
— Но почему же «Е» и «Д» классы не ездят на экскурсии?
— Поймите же, Сергей Анатольевич! — прямоугольник улыбки зазмеился в такт словам. — Вне стен школы этих детей просто невозможно удержать вместе. Они разбегаются, ведут себя антиобщественно, пристают к прохожим. В конце концов, мы за них отвечаем и не можем себе позволить… У нас обширная экскурсионная программа для гимназических классов…
— Но это же нерационально! Детей из гимназических классов родители и так сводят в музеи, в театры. А этих просто некому вести! Именно поэтому школа и должна…
— Запомните, во внешкольное время школа никому и ничему не должна! То, что мы делаем, — это наша благая инициатива. Вести куда-то этих детей, за которых вы так хлопочете, значит подрывать авторитет нашей гимназии, рисковать…
— Значит, престиж гимназии для вас важнее, чем развитие, образование детей?
— В вас, любезный Сергей Анатольевич, говорит юношеский максимализм. Когда-то и я была такой же, — Елизавета Петровна глубоко вдохнула и сделалась похожа на лягушку из рекламы, страдающую от вздутия живота. — «Если я гореть не буду, если ты гореть не будешь…», «Пусть сильнее грянет буря!», «Все зависит от меня» и т. д. А теперь… Поймите, престиж гимназии, ее имя создавалось годами, трудами многих достойных людей, и все это вовсе не показуха, как вы, наверное, в пылу раздражения полагаете. Гимназическим, да и обычным классам мы даем сегодня очень приличное среднее образование…
— А что же «дэшки» и «ешки»? Брак, некондиция? Вы знаете, как они сами (сами!) себя называют? Дэшки — «долбанутые», а…
— Избавьте! — завуч махнула полной рукой с неярким, в тон блузке, лаком. — Поверьте, я не меньше вашего хотела бы помочь этим детям. Но, в отличие от вас, на моей стороне опыт, в том числе педагогический, и он говорит: в сложившихся условиях помочь невозможно. Невозможно! И не думайте, что мне легко так говорить. Наоборот: в моей юности было такое, что вам, по счастью, уже не грозит, и знаете, не так уж легко по капле выдавливать из себя буйнопомешанного буревестника… — Елизавета Петровна закручинилась, а прямоугольник рта превратился в овал.
— Не может быть, чтобы не было выхода! — решительно сказал Сергей Анатольевич. — Наверняка есть!
— Какой же? — с любопытством взглянула на него завуч.
— Перемешать классы! Сделать, как раньше. Тогда на каждый класс будет по три-четыре таких ребенка, с ними можно будет работать, ездить на экскурсии…
— Волюнтаризм! презрительно фыркнула Елизавета Петровна. — Вы думаете, наши спонсоры захотят, чтобы в одном классе с их детьми учились Паша Зорин или Вася Метелин? За что, по-вашему, они платят школе не такие уж маленькие деньги? И я, между прочим, не кладу их себе в карман, но вкладываю в развитие школы. Компьютерный класс, мебель, собственная мини-пекарня… Да и зарплата у вас не совсем такая, как у ваших коллег из обычных муниципальных школ… Так что я призываю вас успокоиться, тем более что Дима Димура и Митя Катаев из ваших «Е» и «Д» классов не так уж рвутся посетить филармонию или Русский музей. Поверьте и… извините за прямоту. Лучше сразу…
— Извините и вы меня, Елизавета Петровна, — тихо сказал Сергей Анатольевич. — Но я пока не буду успокаиваться…
— Что ж, воля ваша, — вздохнула завуч. — Дерзайте, но помните, что если они с вами, то вы за них отвечаете. В том числе по уголовному законодательству.
— А если они без меня, без нас, то за них никто не отвечает… — еще тише пробормотал Сергей Анатольевич и вышел. Овсянников совсем сплющился за дверью, но до него никому не было дела.
— Ой, девки, сегодня завуч географу такую пропесочку устроила! Я случайно услышал, — взахлеб рассказывал Игорь Овсянников Ленке с Маринкой и примкнувшей к ним Стеше. Ленка что-то просматривала в учебнике по физике, Маринка жадно слушала, Стеша смотрела за окно, где кружились крупные хлопья первого снега.
— Он, вроде, все хочет нас повести куда-то. Упорный! А она ему: и не думайте, Сергей Анатольевич, они, мы, то есть, — явление антиобщественное и опасное для престижа ее…гимназии.
Маринка хихикнула. Ленка подняла голову и посмотрела на Игоря мутными глазами, в которых плавали обрывки физических формул.
— Слышь, Стешка, — Игорь помахал рукой между Стешиным лицом и оконным стеклом. — Я так думаю, что этот, обнажения с отложениями, через тебя страдает…
— Да ты что?! — ахнула мигом отключившаяся от физики Ленка.
— А то! Не видела, что ли, как он на нее пялится?
— Через меня страдает? — медленно переспросила Стеша и тут же обернулась к Маринке. — Почему снег черный?
Все четверо уставились за окно и увидели, что на фоне светло-серого неба падающие хлопья и вправду кажутся черными.
— Весь мир — дерьмо! Потому, — предположил Игорь Овсянников. Стешины глаза распахнулись еще больше и стали совершенно неправдоподобными.
— Отвяжись от нее, — сказал я. Я решал задачи рядом на подоконнике и слышал весь разговор краем уха.
— А ты, Антон, чего лезешь? — мигом окрысился Игорь. — Тебе какое дело?!
Я ссориться с Игорем не собирался, поэтому ответил мирно:
— Не надо ее тревожить. Ты знаешь, как она это все понимает? Вот и никто не знает. Вдруг хуже станет?
— Да ладно, — Игорь махнул было рукой, но вдруг опять завелся. — Нет, но тебе-то что? Ты-то чего во все за всех лезешь?! Тебе что за дело?!
