Наталья Кравцова - От заката до рассвета
Через несколько секунд вокруг стало белым-бело. САБ утонул в облаках. Мы летели, как в молоке. Потом наступила темнота: САБ сгорел.
Темнота казалась еще более густой и зловещей. Мне стало страшно. Нужно было на что-то решиться: лететь дальше или пробивать облака наугад.
Снова попробовала делать расчеты, но получилась ерунда, и я совсем запуталась. Чувствуя себя виноватой, позвала:
— Ира… я ничего не знаю…
— Ну, что ты? Не волнуйся. Давай подумаем вместе: далеко снести нас не могло. Значит…
Вдруг внизу что-то блеснуло. Светлая расплывчатая точка. Еще одна… И уже совершенно ясно я увидела на земле свет фар. Направление луча все время менялось: машина ехала по извилистой дороге.
— Иринка, жми в этот просвет! Видишь — фары. Там дорога!
Не теряя времени, Ира направила самолет туда, где между облаками появился просвет. Вскоре мы очутились ниже облаков. По дороге, которая вела к узким воротам в ущелье, ехали машины. Рядом вилась речушка. Мы привязались к ней и летели вдоль ее русла, пока не прошли ущелье. Шел снег, и видимости не было почти никакой: на высоте около тридцати метров мы еле-еле различали светлую полоску реки. Но теперь мы уже знали наверняка, что долетим.
За горой, в нескольких километрах от нее, должен был стоять прожектор. Выйдя на него, мы могли легко найти свой аэродром. Однако прожектора не оказалось: просто его не было видно. И только случайно я заметила вдали сквозь пелену снега светлый, живой кусочек луча, самое его основание. Как будто луч обрубили, оставив только крошечный корешок, который чуть-чуть шевелился.
На аэродроме непрерывно стреляли ракеты. Они пятнами растекались в облаках. Нас ждали. Хорошо, когда тебя ждут…
Тишина
Наконец началось наступление и у нас, на Закавказском фронте. Почти полгода, с августа 1942 года, мы летали в районе реки Терек. Успехи наших войск под Сталинградом принудили немцев начать отступление. Они поспешно уходили с Кавказа, боясь оказаться отрезанными.
В первых числах января мы начали двигаться вперед. Полк оставил станицу Ассиновскую и перелетел через Терек на новую площадку, сразу за рекой.
…Полетов нет: еще не подвезли бомбы. Наземный эшелон в пути, поэтому летчикам самим приходится дежурить у самолетов.
Над площадкой, где рассредоточены наши «ПО-2», висит луна. Вернее, четверть луны. Но она так четко обрисована и так ослепительно блестит, что видно и остальную, слегка затушеванную часть диска. Поле, покрытое свежим, недавно выпавшим снегом, залито бледно-голубым светом.
Сразу за нашими самолетами стоят самолеты «братцев», которые тоже прилетели сюда, за Терек. «ПО-2» темными пятнами выделяются на снегу.
Я медленно хожу вдоль самолетов, мягко ступая унтами по снегу. Вместе со мной движется моя тень. Она совсем короткая: месяц высоко, почти над головой. Я стараюсь наступить на нее, но она ускользает все вперед, вперед…
Леша Громов тоже дежурит сегодня. Мы с ним виделись вечером в столовой. Я знаю — он придет ко мне. И, улыбаясь неизвестно чему, я снова охочусь за собственной тенью… Вскоре он приходит, большой, плечистый, похожий на медведя, в комбинезоне с широким меховым воротником и в мохнатых унтах.
— Давай дежурить вместе.
Я рада ему. Мы идем рядом. Теперь по снегу скользят две тени — одна короче, другая подлиннее. Возле моего самолета останавливаемся.
Тихо. Поблескивает обшивка крыла. Покрытый чехлом мотор и лопасти пропеллера, торчащие в стороны, кажутся огромной птицей, которая приготовилась взлетать.
Сегодня тишина особенная. Немцы бегут, фронт с каждым часом удаляется, и у меня такое ощущение, будто на время раздвинулись тучи войны и стал виден светлый кусочек мира…
— Как я рад, что нашел тебя, — говорит Леша.
Он уже говорил мне это однажды. В Киеве, два года назад.
Тогда еще не было войны…
Мы стоим, облокотившись о крыло… Говорить не хочется. Я чувствую на спине тяжесть Лешиной руки и даже сквозь меховой комбинезон ощущаю ее тепло. Нам обоим хорошо. И нет никакой войны…
Внезапно воздух сотрясает взрыв. Где-то недалеко, за станицей. Мы прислушиваемся, гадаем, что бы это могло быть. Но все опять спокойно, и мы забываем о взрыве.
Проходит час и еще один час. За это время луна опустилась ниже, тени удлинились, стало темнее.
Вдали послышались голоса. Это идут нас сменить. Как жаль, что дежурство кончилось…
Гадание
Январь 1943-го. Мы продолжаем наступать, перелетая из станицы в станицу, все ближе к Кубани.
Солдато-Александровка. Здесь мы были полгода назад при отступлении. И, конечно, все девушки останавливаются у своих прежних хозяек.
Навстречу нам вышла вся станица. Ребятишки окружили нас тесным кольцом.
— Тетя Ира! Тетя Рая!
— К нам пойдемте, тетя Надя! Я вас сразу узнал!
— А какой это орден? Можно потрогать?
— А фрицы уже теперь не вернутся?
Наша хозяйка встретила Иру и меня с восторгом. Всплеснув руками, бросилась обнимать.
— Ох вы, мои девочки-голубушки! — приговаривала она. — Да я ж сердцем чуяла, что мы еще свидимся! И сны ж мне такие снились!
Она все хлопотала, крутилась возле нас, шлепала ребят, чтоб не мешали.
— И как же вы не боялись? Темно ж! А высоко — страху не оберешься!
Она рассказала, как вели себя немцы, где стояли орудия, танки, зенитки. И как прилетали ночью самолеты бомбить фашистов, а ей так хотелось подсказать, куда бросать бомбы. Она была убеждена, что прилетали именно мы, девушки. Мы не стали разуверять ее, хотя нам не приходилось бомбить в этом районе.
Муж ее на фронте. Ушел в первый день войны. Жив ли — не знает. Ни одной весточки с тех пор. Дома четверо детей.
Мы порылись в рюкзаках, собрали ей для ребят теплые вещи.
Был канун Нового года по старому стилю.
Хозяйка раздобыла муки, испекла пирог, и мы отпраздновали нашу встречу.
Белоголовый Ванюшка не отходил от Иры. Время от времени он осторожно трогал орден Красного Знамени и при этом доверчиво заглядывал ей в глаза.
— А вы большие бомбы кидали?
— Большие.
— Вон с того самолета?
— С того. И с других тоже.
Наш «ПО-2» стоял у самой хаты, его можно было видеть из окна. Соскочив с табуретки, Ванюшка подбежал к окну, чтобы еще раз посмотреть на самолет.
В полночь мы гадали. Жгли бумагу, ставили рядом со сгоревшей бумагой свечу и разглядывали тень на стене, угадывая, что изображено.
— Чепуха все это, — говорила, посмеиваясь, Ира, но продолжала жечь бумагу: все-таки интересно.
У меня получилась тройка лошадей и еще что-то, вызвавшее самые различные толкования. А у Гали Докутович — гроб. Никто не хотел, чтобы — гроб. И мы всячески изощрялись, придумывая несусветную чушь. Фантазии хватало.
— Это трамплин! Значит, будет большой прыжок на запад!
Мне казалось, что убедительнее этого ничего нет.
— Нет, это рояль, — задумчиво говорила Женя Руднева.
— Не трамплин это, не рояль, а самый обыкновенный стол. Обеденный стол…
— Бросьте, девчонки, выдумывать! — решительно закрыла дискуссию Галя. Она почему-то настаивала на своем варианте, доказывая, что на тени изображен гроб. И громко смеялась, хотя заметно было, что смеяться ей не хочется.
Впоследствии я часто вспоминала этот вечер и гадание: через полгода Галя не вернулась с задания.
Пробовали гадать и по-другому. По старинному русскому обычаю, как у Жуковского. Только не было у нас легких башмачков, как у Светланы. Приходилось вместо башмачка бросать через забор тяжелый сапог… На это решились не все: перспектива остаться без сапога не радовала.
Кто-то предложил выйти на улицу и спросить имя у первого встречного. Так можно совершенно точно узнать, как будут звать суженого. Накинув шинели на плечи, мы с хохотом выбежали на мороз. Но встречных не оказалось. Улица была пустынна. Только часовой у самолетов, не то казах, не то киргиз, судя по акценту, громко выкрикивал:
— Какой пропуск, знаешь?
Перебивая друг друга, мы пытались объяснить ему, что хотим узнать его имя. Но он ничего не понимал и упрямо твердил свое:
— Пропуск «Калуга» знаешь?
— Знаем, знаем…
— Какой?
— «Калуга»!!
Возвращаясь, мы заметили у ворот нашей хаты маленькую фигурку. Это был Ванюшка. Когда его окликнули, он сразу же нырнул во двор и скрылся.
На следующий день мы с Ирой прощались с гостеприимной хозяйкой, с ее ребятами. Только Ванюшка куда-то исчез, и никак его не могли дозваться.
Но когда я садилась в самолет, то неожиданно обнаружила пропавшего мальчишку в штурманской кабине. Он сидел на полу, скорчившись, уткнувшись носом в колени, и молча поглядывал на меня снизу вверх, ожидая, что я буду делать.
— Вот ты где! Что же ты, с нами полетишь?
