Вадим Чирков - Доброе племя индейцев Сиу
Никита в конце концов решил так: когда его, Никиты, нет, пусть патрулем командует Славик.
Карапузо был мальчик Сеня. Сеня любил петь. Он выступал дома перед гостями и пел «Журавли» и «Пусть всегда будет солнце». Кто-то из гостей однажды сказал: «Карузо». А другой, глянув на толстенького Сеню, поправил: «Карапузо». Папа же имя утвердил. Он сказал:
— Будешь у меня Карапузо, пока не станешь делать зарядку!
Есть такие люди, которые ни на что не обиваются. Им что ни скажешь, они все так повернут, что вроде бы и не было никакой обиды. Зарядку Сеня делать так и не стал, а к имени привык в одну минуту. Подумаешь — Карапузо! Он все равно скоро вырастет.
Витя и Жора — ничего себе пацаны. Витя — он худой и, когда спорит, кричит. Он закрывает глаза, кричит, и у него надуваются жилы на шее. Жора смуглый, крепкий и молчаливый. Трав они не знают (кроме крапивы и ромашки) и деревьев тоже (кроме тополя), но оба согласились их защищать, потому что посчитали это занятие не только нужным, но и интересным. Витя — а он был сын военного — предложил, чтобы в патруле звание было не только у командира, но и у остальных — например, капитаны или старшие лейтенанты, чем плохо? На самом деле, почему бы и нет? Витя и Жора тут же стали старшими лейтенантами — до капитанов они еще не дослужились: ни у кого не было пока никаких заслуг. А Сеня-Карапузо остался пока совсем без звания — не придумали. Что-нибудь совершишь, сказали ему ребята, тогда и присвоим. Карапузо согласился, но сразу стал спрашивать, что он должен совершить…
Все сидели в беседке и спорили: кто о званиях, кто о том, должны все подчиняться командиру или нет. А о деле хоть бы слово кто сказал. Если не считать Сени — он ведь первый спросил, что он должен совершить.
Никита с трудом добился, чтобы его послушали.
— Вчера Генка — ну, этот, здоровый, — тополек чуть не сломал. Тот, что возле доминошного стола. Прислонился к нему и давай раскачиваться. Я говорю: дерево ведь, чего ты, Генка, его ломаешь? А он еще сильнее раскачивается. Я ему говорю: жалко ведь дерева, оно ведь живое! А он мне: будь оно живое, крикнуло бы. И раскачивается. Если б тетя Вера его мокрым полотенцем не огрела, сломал бы тополек — до самой земли уже сгибал. Он ей кричит: все равно сломаю! А она ему: я, говорит, если увижу, что сломано, домой к тебе приду и в ЖЭК заявлю — как штрафанут отца на десятку, другую, да как всыплет он тебе, узнаешь, почем нынче деревья ломать. Ну, Генка замолчал. Кто-то тоже хотел покачаться, так он ему как даст по шее — на него ведь могут свалить…
— Может, и его к нам взять? — вслух подумал Славик.
— Он не захочет. Он тогда злой был, разгоню, говорит, весь ваш патруль, если на глаза попадется.
— Тогда не будем его брать, — решил Витя.
— Всех он не разгонит, — сказал Жора, — Я ему под ноги брошусь, а вы его повалите, и все. Вот ты же, Славик, сильный, ты сразу на него.
— Я-то сильный, — сказал Славик, — а кто еще со мной?
— Никита — он же командир, — сказал Витя.
— Ха — командир! — сказал Славик. — Генка его одной рукой…
— Да, командир, — сказал Никита. — А тебе завидно. Сначала сам придумай патруль!
— И придумаю, — сказал Славик. — Хоть сейчас.
Чуть не рассорились. Жора сказал дело:
— Чего вы про Генку, когда растения договорились охранять!
Вот таким разговором начал свою деятельность в нашем дворе зеленый патруль, который Никита скоро все же переименовал в команду — может быть, помня Тимура…
Патруль был ото всех остальных тайной. Хотя бы потому, что у всех были высокие воинские звания. Да и вообще, когда тайна, интереснее. Вот ты идешь, тебя все видят, все думают, что ты обыкновенный, и никто не знает, кто ты на самом деле, не знает, что, у тебя есть тайна.
Однажды тайну чуть не раскрыли.
У ореха, что между вторым и четвертым домом, одна ветка росла низко. На нее вечером девчонки усаживаются. Попеть. Орех, конечно, растет, но и девчонки тоже растут. И вот они стали тяжелее в два раза, а все еще на ветку усаживаются. Втроем-вчетвером. Ветка под ними гнется, скоро треснет и обломится. А девчонкам до ветки дела нет. Им бы только попеть-погрустить, а на чем сидеть, им все равно.
Подошли к ним Никита, Славик и Витя. Витя говорит:
— Ветку можете сломать. Еще и раскачиваются, Слезьте!
А девчонки ему:
— Подумаешь, какой защитник природы нашелся! — и качаются. Только петь перестали.
Витя тогда:
— Да, защитник. А вам дерева не жалко.
А девчонки:
— Ничего ему не будет, твоему дереву. Отстань. Подумаешь, какой сознательный.
Тогда Никита говорит:
— Ты, Наташка, ведь толстая. И ты, Светка, вон какая. Ветка, смотрите, уже до земли достает. Вы лучше слезьте…
— Сам ты толстый! — закричали хором девчонки, хотя худее Никиты во дворе не было. — Ветки ему жалко! Ты, может, дворник? Или управдом?
— Он командир, — вдруг сказал Славик. — Его все слушаются…
— Видали мы таких командиров! — опять закричали девчонки. — Вот мы скажем маме, что вы к нам пристаете!
Кончилось тем, что патруль подошел к девчонкам сзади и столкнул их с ветки. Было, конечно, много визгу и другого шума и угроз в темноте и слез даже, но на ветку в этот вечер девчонок больше не пустили.
— Ты чего выдаешь, что я командир? — спросил Славика Никита, когда девчонки ушли жаловаться. — Это ведь тайна.
— Тайна! Тоже мне тайна! — сказал Славик. — Зеленый патруль — тайна!
— Так ведь договорились! Вить, договорились?
— Ну да, договорились, — подтвердил Витя. — Чего ты, Славик?
— Разрешите извиниться, товарищ старший лейтенант, — ехидничал Славик, — разрешив удалиться, товарищ командир?
— Ты же сам, — заикаясь от волнения, закричал Никита, — ты же тоже командир! Тоже ведь! Когда меня нет!
— Очень мне нужно! — ответил Славик. — И вообще, если хотите знать, плевал я на ваш патруль. Связался с мелюзгой! Может, мне получше во сто раз кое-что предлагали.
— Что ж ты не пошел? — спросил Витя.
— Это уже мое дело, — хорохорился Славик, — мое, понятно?
…И чего он так, Славик?
А в другой раз было все хорошо.
Собрались, как и договорились, в 11 часов дня. Никто не опоздал. Все были в пилотках. Никита построил команду и повел к двум американским кленам, на которых появилась американская бабочка (про бабочку ему сказала мама: если хочешь узнать, какая она, иди туда-то и туда-то).
Пришли, Никита сразу нашел ветки, густо опутанные паутиной, и распорядился всем лезть на дерево и сам полез первым. Карапузо на дерево влезть не смог, как его ни подсаживали Витя с Жорой, и он пожелал остаться в засаде.
Стали ломать больные ветки и бросать вниз. А тут кто-то внизу как закричит:
— А ну слезьте с дерева! Ветки, смотрите-ка, ломают!
Глянули — а там какой-то дядька стоит, задрав голову, лицо красное.
— Слазьте, — кричит, — сию минуту, а то я как заберусь наверх, худо вам будет!
Поверить ему, что он заберется наверх, было трудно: он был и пожилой, и полный, и в очень уж белой рубашке, но команда, не чувствуя вины, слезла. Никита увернулся от дядькиной руки, которая тянулась к его уху, когда он еще только сползал по стволу, и быстро объяснил, что они спасали дерево от американской бабочки: смотрите, сколько паутины! Они вместе с дядькой рассмотрели сломанные ветки, где кишмя кишели гусеницы.
Дядька растрогался и сам принес спички из дома — поджег кучу веток. Они все вместе постояли возле костра, и дядька держал руку на плечах у Никиты и Карапузо, который вовсе этого и не заслуживал (он только заметил, что к дереву приближается дядька, сбежал и спрятался в траншее для каких-то труб; и только когда увидел, что все в порядке, вернулся).
Дядька ушел, и все немного поговорили о том, что жаль, конечно, что патруль приходится держать в тайне. Тогда, может, их бы знали все и не принимали за хулиганов.
Но потом тайну решили все же сохранить. Домой возвращались строем, а встречая вопросительные взгляды соседей, строго отворачивались.
Был еще один такой хороший день, когда никто не спорил, не ехидничал и не ссорился. Бывают такие дни. Это было воскресение. Это был конец сентября.
Тихий, золотой от солнца день длился и длился, и казалось, что вечер не наступит.
Все пятеро, весь зеленый патруль, вся команда пошла в этот день на пустырь. Сидели на раме от машины, которую из-за тяжести не сдали на металлолом. На раме стоял еще тяжелый ржавый щит. Это сооружение иногда становилось танком. «Танк» то забрасывали гранатами, то били с него фашистов — смотря что хотелось делать: подбираться к танку ползком со связкой гранат или бить из танковой пушки. Сегодня.
«Танк» был просто местом, где удобно сидеть впятером.
Полынь и лебеда, которыми зарос пустырь, были уже не густые и не высокие, а по-осеннему редкие, отцветшие, в семенах. Солнце грело, а не жгло. Ребята сидели и разговаривали. Они поговорили уже о многом и каким-то образом разговор перешел на медведей. О медведе рассказывал Никита:
